ов. Он, несомненно, был большой актер и мог создать образ обаятельного, скромного, даже простецкого человека. В первые недели войны, когда казалось, что Советский Союз вот-вот рухнет, все высокопоставленные иностранные посетители были настроены весьма пессимистически. А уезжали они из Москвы в полной уверенности, что советский народ будет сражаться и в конечном счете победит. Но ведь положение у нас было действительно катастрофическое. Враг неотвратимо двигался на Восток. Чуть ли не каждую ночь приходилось прятаться в бомбоубежищах. Так что же побуждало Гопкинса, Гарримана, Бивербрука и других опытных и скептически настроенных политиков менять свою точку зрения? Только беседы со Сталиным. Несмотря на казавшуюся безнадежной ситуацию, он умел создать атмосферу непринужденности, спокойствия./…/Сталин блефовал, но, по счастью, оказался прав. Так же как и тогда, когда после посещения британским министром иностранных дел Антони Иденом подмосковного фронта во второй половине декабря 1941 года он заявил: «Русские были два раза в Берлине, будут и в третий раз.» Неисправимые сталинисты могут расценить такое пророчество как свидетельство прозорливости вождя. Но мне представляется, что он и тут играл роль оптимиста. В узком кругу он не раз в те дни признавался, что «потеряно все, что было завоевано Лениным», что не избежать катастрофы»[117].
Противник между тем продвигался все глубже в Россию. Правда, не в том темпе, который был запланирован германским Генеральным штабом. Это Сталина несколько успокаивало. А кроме того, позволяло мобилизовать все силы, постепенно выйти из того состояния хаоса, что царил в СССР в первые дни войны. Обстановка на фронтах не позволяла наносить контрудары, но хотя бы стала ясной, относительно управляемой, с понятными, ясно видимыми опасностями. И один из главных вопросов, которые должен был решить для себя Сталин, исходя из того, что доносила разведка, – оставлять ли Москву или выстраивать ее оборону. Эта мысль тревожила его, судя по всему, на протяжении всего лета и осени. По крайней мере, к ней он возвращался в разговорах с самыми разными людьми. Даже со своим шофером – А. Кривиченковым. Тот вспоминал: «В октябре 1941 года я вез на машине Сталина. Разговорились об обороне Москвы. Сталин и говорит: «Остаюсь с русским народом в Москве, будем стоять насмерть»»[118]. А вот свидетельство заместителя начальника ГУО КГБ Д. Шадрина: «Я по долгу службы стоял около членов Политбюро. Сталин тогда сказал: «Из Москвы я не поеду, никакого решения Политбюро я выполнять не буду о моей эвакуации в Куйбышев». Комендант же сталинской дачи Соловов и вовсе получил разнос за то, что без согласования с «хозяином» начал готовить к эвакуации имущество. Впрочем, дачу на всякий случай заминировали. Соловов вспоминал: «Немцы наступают, каждый час могут появиться у сталинской дачи. У меня голодуха, один нахожусь 5-й день. Звоню в Москву генералу Д. Шадрину и спрашиваю: «Немцы подходят. Ополчение от немецких танков бежит к Москве. Взорвать дачу?» Шадрин: «Взорвешь раньше времени – расстреляем, не взорвешь, оставишь немцам – тоже расстреляем. Решай сам, я тебе не советчик». Пришел ко мне генерал, который командовал ополчением. У него язва желудка, он плачет, хватается за больное место и говорит: «Спаси меня, дай мне лекарство». Я ему налил стакан спирта. Он выпил залпом. Стало легче. Я взял машину у генерала Захаркина – и к Сталину. Застаю у него В. Румянцева и А. Василевского. Доложил. Они пошли к Сталину. Через полчаса вручили мне пакет от Сталина генералу Захаркину. Прибыл на дачу «Семеновское». Захаркин прочитал и приказал: «Назначить Соловова комиссаром округа Дачи, станции Барыбино, деревни Семеновское». Меня вооружили, поставили на котловое довольствие».[119]
Окончательное решение было принято в ночь на 19 октября. Как вспоминал Василий Пронин, председатель Моссовета, член Военного совета Московской зоны обороны, «нас пригласили на заседание ГКО, там предстояло обсудить один вопрос: будем ли защищать Москву? Вначале, как обычно, все члены ГКО собрались в здании правительства в Кремле: Берия, Маленков, Молотов и другие. Из военных – один командующий МВО генерал Артемьев. Когда собрались в комнате, откуда предстояло идти в кабинет Сталина, Берия принялся уговаривать всех согласиться оставить Москву. Он был за то, чтобы сдать город и занять рубеж обороны на Волге. Маленков поддакивал ему. Молотов бурчал возражения, остальные молчали. Потом вышли через главный выход, пошли к Никольским воротам в кабинет Сталина. Вошли. Было нас человек десять. Сталин ходил по кабинету со своей трубкой. Когда расселись, спросил: «Будем защищать Москву?!» Все угрюмо молчали. Он выждал некоторое время и повторил вопрос. Опять все молчат. «Ну что же, если молчите, будем персонально спрашивать». Сначала обратился к сидевшему рядом Молотову. Молотов ответил: «Будем». Так ко всем обратился персонально. Все, в том числе и Берия, заявили: «Будем защищать». Тогда Сталин говорит: «Пронин, пиши». Я взял бумагу и карандаш. Сталин принялся диктовать. «Сим объявляется.» Потом приказал Постановление ГКО немедленно передать по радио. Сам подошел к телефону, связался с восточными округами и стал по маленькой записной книжке диктовать командующим номера дивизий, которые следовало срочно направить в Москву. Кто-то, кажется, с Урала заявил: можем по тревоге такую-то дивизию погрузить, но нет вагонов. Сталин ответил: «Вагоны будут. Здесь сидит Каганович, головой отвечает за то, чтобы подать вагоны»»[120].
О том, что было дальше, из школьного курса истории знает, наверное, каждый: немцы были остановлены под Москвой и отброшены дальше, проведено несколько успешных локальных операций. Но тут Сталин почувствовал «головокружение от успехов». Нет, понять его можно, и вполне. То, что произошло минувшим летом, тяготило его пуще всякого бремени. Поэтому он не планировал наступления, он требовал, чтобы враг был отброшен. Требовал под угрозой репрессий, расстрелов, чего угодно. Его воле противостоять боялись. Поэтому поражение в Крыму, загнавшее брошенные на переправе воинские части в каменоломни Аджимушкая, неудачи под Харьковом, потеря 2-й Ударной армии Власова – целиком и полностью его вина. Личная. Впрочем, хотя это никого и не оправдывает, необходимо сказать, что все эти поражения были тяжелым ударом для самого Сталина. Летом 1942-го он находился почти в такой же панике, как и год назад. Ничем иным не объяснить пресловутый приказ «Ни шагу назад!» Впрочем, опять-таки, внешне он своего состояния не выдавал.
Приказ Народного комиссара обороны Союза ССР № 227 от 28 июля 1942 г.[121]
Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа из Москвы, покрыв свои знамена позором.
Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток.
Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения и что хлеба у нас всегда будет в избытке. Этим они хотят оправдать свое позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.
Каждый командир, каждый красноармеец и политработник должны понять, что наши средства не безграничны. Территория Советского Союза – это не пустыня, а люди – рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы и матери, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, – это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 80 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже преобладания над немцами ни в людских ресурсах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.
Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке. Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо если не прекратим отступления, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог.
Из этого следует, что пора кончить отступление.
Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв.
Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности.