[124]. Или вот еще воспоминание: «Сталин имел большие познания в техническом оснащении самолетов. Бывало, соберет профессуру поодиночке, разберется во всех тонкостях, потом на совещании как начнет пулять тончайшими вопросами – мы все рты поразеваем от удивления»[125]. А ведь это говорит Алексей Байдуков – профессиональный летчик. Попробуй удиви такого знанием предмета! Вторит им и маршал Баграмян: «В тот памятный вечер, оставивший у меня неизгладимое впечатление, И. В. Сталин не раз по ходу доклада и в процессе его обсуждения также разъяснял нам, как наилучшим образом использовать боевые свойства пехоты, танков, авиации в предстоящих летних операциях Красной Армии./…/Из Кремля я вернулся весь во власти новых впечатлений. Я понял, что во главе наших Вооруженных Сил стоит не только выдающийся политический деятель современности, но также и хорошо подготовленный в вопросах военной теории и практики военачальник»[126]. Интересно, не правда ли? Как подменили вождя!
В не меньшей степени интересовался он и положением на фронтах. Настолько, что порядка десятка раз за войну выбирался в район боевых действий. Вот описание одной такой поездки: «Ехал Сталин ночью в первых числах августа 1943 году Второго был он в Гжатске. Затем на простых автомашинах переправился по оврагам и речкам в Юхново к генералу Соколовскому и Булганину. Там был при штабе фронта госпиталь для тяжелораненых. Сталин посетил этот госпиталь. Там были на лечении красноармейцы без рук, без ног. Сталин ознакомился с ранеными и произнес как бы сам себе: «Это и есть война со всеми бедами, которые терпит русский народ». Вскоре Сталин там почувствовал себя плохо. Хотели вызвать врача, но Сталин отказался от медпомощи. Впереди был город Ржев и контрнаступление наших войск. Надо было освобождать Смоленск и другие ворота на Москву. 4 августа 1943 году/…/поехали на станцию Мителево. Перед нами стоял спецпоезд. Огня в нем и тепла нет. Сталин/…/зашел в вагон. Спросил: «Из обслуги кто-либо есть в вагонах?» Молниеносно перед Сталиным вырос, как из-под земли, бравый старик с казацкими усами и с бородой, расчесанной надвое. Старик оцепенел, представ перед Сталиным. Он взял руку под козырек и вытянулся в струнку. Сталин: «Как с освещением в вагоне?» Старик: «Товарищ Сталин, будет освещение». Сталин: «А как с теплом в вагоне?» Старик: «Будет сию минуту тепло». Старик, очевидно, это был старший проводник, продолжал стоять перед Сталиным навытяжку, держа руку под козырек. Сталин спокойно подошел, взял руку служаки от козырька, опустил ее и заметил: «Зачем так много чести для нас?» Старика точно ветром сдуло. Сразу появились электросвет и тепло»[127].
Ну и разумеется, на отношениях Сталина с окружающими перелом в войне сказался наилучшим образом. «После того как советские войска освободили Минск, Сталин был в прекрасном, приподнятом настроении, – вспоминал Александр Василевский. – Как-то в один из вечеров он пригласил к себе на квартиру группу военачальников, чтобы отметить такое большое событие. На прием к И. В. Сталину С. М. Буденный пришел с баяном, и это создало непринужденную праздничную обстановку. Сталин первым положил начало откровенности и дружественности в отношениях между присутствующими. Произносились тосты, пели, кое-кто плясал. Сталин с удовольствием смотрел на пляшущих, подбадривал, а потом всех обнимал и некоторых даже целовал. За время неудач советских войск он много выстрадал, сейчас же был глубоко удовлетворен ходом военных действий на фронтах и не хотел скрывать своих чувств»[128].
На самом деле просто удивительно, как ему удалось переломить себя, преодолеть личный кризис, неуверенность в себе. Человека с менее твердым характером такая ситуация повергла бы в прах, а Сталин – гляди-ка! – сумел подняться и выправить ситуацию. Это, пожалуй, то проявление личности, которым впору восхищаться!
Одним из проявлений «волшебных» умений организатора стало и взаимодействие с союзниками. Сталину удалось выстроить систему отношений таким образом, что его партнеры по переговорам негласно признавали его старшинство. «Меня, аристократа, как пружина поднимала с кресла, когда в зал заходил Сталин. Мало того, я вставал навытяжку, как ученик, и держал руки по швам», – вспоминал впоследствии Уинстон Черчилль. Как следствие, предложения Сталина звучали подчас как требования, но при этом не «коробили» союзников – этот тон воспринимался как должное. И авторитет Советского Союза поднялся на недосягаемый прежде уровень. Теперь западные державы видели перед собой не просто «страну революционеров», а истинную империю – сильную, несмотря на удары войны, и опасную. И, пожалуй, лучшую характеристику ему оставил все тот же Черчилль: «Большим счастьем было для России, что в годы тяжелейших испытаний страну возглавил гений и непоколебимый полководец Сталин. Он был самой выдающейся личностью, импонирующей нашему изменчивому и жестокому времени того периода, в котором проходила вся его жизнь. Сталин был человеком необычайной энергии и несгибаемой силы воли, резким, жестоким, беспощадным в беседе, которому даже я, воспитанный здесь, в Британском парламенте, не мог ничего противопоставить. Сталин прежде всего обладал большим чувством юмора и сарказма и способностью точно воспринимать мысли. Эта сила была настолько велика в Сталине, что он казался неповторимым среди руководителей государств всех времен и народов. Сталин произвел на нас величайшее впечатление. Он обладал глубокой, лишенной всякой паники, логически осмысленной мудростью. Он был непобедимым мастером находить в трудные моменты пути выхода из самого безвыходного положения. Кроме того, Сталин в самые критические моменты, а также в моменты торжества был одинаково сдержан и никогда не поддавался иллюзиям. Он был необычайно сложной личностью. Он создал и подчинил себе огромную империю». И, добавим, сумел выиграть войну, которая едва не стала гибельной для России и Европы.
Что еще добавить к характеристике, данной Сталину Уинстоном Черчиллем? Пожалуй, всего два эпизода. Телохранитель Сталина В. Туков вспоминал, как члены Политбюро решили к параду Победы сшить Сталину новую форму генералиссимуса: «Сказано – сделано. Начальник тыла Армии А. Хрулев быстро заказал у Легнера три формы генералиссимусов. С эполетами, галунами, позументами и атласными накидками. Хрулев привел в приемную к Сталину трех «генералиссимусов». Попросил Сталина выбрать одну из форм. Сталин вышел из кабинета, бросил взгляд и спросил у Хрулева: «Это кто такие?» А. Хрулев: «Это пошитые формы для парада Победы». Снова Сталин сверкнул глазами: «Нет уж, мне что-либо попроще. Такое мне не подойдет. Павлины не водятся на Красной площади». А. Хрулев скомандовал молодцам: «Кругом, шагом марш из приемной!»»[129]. Ну и воспоминание Жукова, разумеется. «18 июня 1945 года меня вызвал к себе на дачу Верховный. Он спросил, не разучился ли я ездить на коне. – Нет, не разучился, товарищ Сталин. – Вот что. Будете принимать парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский. – Я ответил: – Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности следует вам принимать парад. – Сталин сказал: – Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе»[130]. Вот теперь портрет вождя в годы войны готов полностью.
Но все хорошее постепенно заканчивается. Так и «светлый» сталинский период постепенно пошел на спад. Сталин все меньше интересовался деталями, все меньше вмешивался в повседневную жизнь страны. Это и было его трагической ошибкой, потому что те, кого он возвысил, поставил на руководящие посты, постепенно стали прибирать его власть к рукам. Нет, он по-прежнему мог быть энергичен, у него случались проблески активности, когда он брался судить о правильности или неправильности тех или иных событий, брался карать или миловать. И этих моментов члены Политбюро боялись более всего, потому что видели в них прежнего Сталина, опасного и грозного. Но такое случалось все реже и реже. Можно с уверенностью сказать, что все его силы, весь немалый потенциал ушли на войну. И теперь он не более чем доживал отведенное ему время, обращаясь в большей степени к прошлому, чем к будущему. Похоже, что в этот период он снова начал писать стихи. По крайней мере, его перу с определенной долей уверенности приписывается следующий текст:
Поговорим о вечности с тобою:
Конечно, я во многом виноват!
Но кто-то правил и моей судьбою,
Я ощущал тот вездесущий взгляд.
Он не давал ни сна мне, ни покоя,
Он жил во мне и правил свыше мной.
И я, как раб вселенного настроя,
Железной волей управлял страной.
Кем был мой тайный высший повелитель?
Чего хотел он, управляя мной?
Я, словно раб, судья и исполнитель,
Был всем над этой нищею страной.
И было все тогда непостижимо:
Откуда брались силы, воля, власть.
Моя душа, как колесо машины,
Переминала миллионов страсть.
И лишь потом, весною, в сорок пятом
Он прошептал мне тихо на ушко:
«Ты был моим послушником, солдатом,
И твой покой уже недалеко!»[131]
На протяжении всей жизни он с кем-то боролся, противостоял врагам – реальным или выдуманным, подозревал, строил интриги и был, казалось, просто непобедим. Но в те послевоенные восемь лет ему пришлось столкнуться с врагом, победить которого не удавалось еще никому, – со старостью. Ему не давала покоя подозрительность, постоянно мерещились происки врагов, преследовал страх неудач. Окружение же, стараясь обезопаситься, отвлечь его внимание, активно подыгрывало Сталину. Судя по всему, это и было источником абсолютно нелепых послевоенных репрессий. То, что происходило в СССР в 30-х, имеет вполне логичное объяснение, но кампании типа «дела врачей» или преследования кибернетики выглядят абсолютно иррационально. Только в последние месяцы жизни ему удалось разглядеть настоящего врага – врага, которого он сам и создал. Не «человекообразных убийц в белых халатах», а партийных руководителей, рвущихся к еще большей власти. Но для того, чтобы низвергнуть их, у него уже не было времени.