Идут по улицам, дивуются, как улицы изукрашены, любуются. Подкатился клубочек к дому, а на доме надписано: «Кому ехать – вниз, пожалуйте». Вкатился в дом клубочек и остановился. Взяла Марья клубочек в карман, и вошли они в метро подземельное. В метро все-то день ясный и ночи-то нет. Проехались они на метро, встали на лестницу – сами не идут, лестница за них идет. Вот лестница вынесла их на землю, поблагодарили они лестницу. Марья вынула клубочек, конец нитки взяла в руки, клубочек на землю бросила. Покатился клубочек и прикатился к большому саду. Во саду музыка играет, цветы цветут хорошие, птицы поют дивные. Говорят-то они в Москве, а слышны слова на Онежском озере, – все по радио слышно. Ныне в один час вся Расеюшка слушает! Во саду гуляют молодые и старые: тут и пляшут, тут и на качелях качаются, и на деревьях фонари разноцветные горят. Федор и говорит: «Вот, наверно, это и есть самое лучшее и самое дорогое, потому что все здесь веселые и довольные».
Только он это сказал, клубочек у Марьи из кармана выпрыгнул, успела только Марья конец нитки схватить, и покатился клубочек дале. Идут Федор, Алексей да Марья за клубочком, и клубочек остановился перед большим красным домом. Около самого дома народу многое-множество! Взяла Марья клубочек в карман, вошли они в дом. Смотрят: белая лестница цветами зарощена. Пошли они по лестнице, видят: в доме золотыми буквами написано и показано про жизнь хорошего человека, который ко всем нашим чудесам вел. И шли они до самой последней комнаты. Видят: в комнате флагов многое-множество, наклонены флаги середи комнаты, и от них красный свет, а середь комнаты – памятник. Марья тут и сказала: «Привел клубок нас к большому человеку!» Не успела она слова молвить, выскочил клубочек из кармана, успела она только нитку схватить, и покатился клубочек все дале и дале. Идут они за клубочком и подходят к каменной стене. Прокатился клубочек в ворота и подкатился к белому дому. Взяла Марья клубочек в карман. Тут отворяют двери, и встречает их сам товарищ Сталин. Провел их Сталин к себе в комнату и стал их обо всем расспрашивать, а они – обо всем рассказывать.
И стали они у Сталина мудрые вопросы спрашивать, и первый вопрос о том, как им жить лучше и богаче. Сказал им обо всем Сталин. Тут Марья и говорит: «Что же есть самое дорогое и самое хорошее? Это жизнь наша. Да никогда она не была бы такой, коли бы нам не сказали наши мудрые правители, как жить, а потому самое мудрое и самое дорогое – это слова товарища Сталина, которые он нам сказал». Распростились они с товарищем Сталиным, проводил он их до самой стены, и вышли они в Москву. Хотела было Марья взять клубочек, сунула руку в карман, а клубочка-то и нет. Стали они его искать. Искали, искали и к Сталину воротились, и у него искали, не обронили ли где, и по дороге смотрели, – так и не нашли. Ну, уж тут дорога была известная, сели они на машину и поехали.
Приехали они в колхоз. Их колхозники спрашивают: «Ну, что есть самое дорогое и самое лучшее у нас на земле?» И тут они все сразу ответили: «Самое лучшее и самое дорогое у нас на земле есть слово товарища Сталина». И рассказали они тут все, как, что с ними было и где они были. И все колхозники на том согласились»[139].
Думаю, что комментарии к этому тексту будут излишни, потому что, как говорилось в древности, «разумному – достаточно». И тут становится понятно, отчего так плакали и убивались по Сталину даже те, кому от его смерти было ни жарко ни холодно. Они оплакивали не смерть отдельно взятого человека, а конец исторической эпохи. Не промежуток в два с полтиной десятка лет, когда он находился у руля, а всю историю, что была до момента его смерти. Потому что, когда умирают боги, их адептам становится страшно.
Сталин, война и христианство[140]
Сегодняшний миф, кочующий из одного церковного издания в другое, в самом сжатом виде выглядит так. «Стояла зима 1941 года Немцы рвались к Москве. В далеком Ливане митрополиту Гор Ливанских Илие явилась Божия Матерь и объявила, что избран он – истинный молитвенник и друг России – для того, чтобы возвестить определение Божие народу русскому. Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, семинарии, священники возвращены с фронтов и из тюрем. Казанская икона должна быть перенесена в Сталинград, сдавать который врагу нельзя. А когда война окончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена… В архивах хранятся письма и телеграммы, переданные митрополитом Илией в Москву. Сталин, вызвав к себе местоблюстителя Патриаршего Престола митрополита Сергия (Страгородского) и митрополита Ленинградского Алексия (Симанского), обещал им исполнить все, что передал митрополит Илия, ибо не видел больше никакой возможности спасти положение. В октябре 1947 года Сталин пригласил митрополита Илию в гости. Тогда же правительство наградило его Сталинской премией за помощь нашей стране во время Великой Отечественной войны».
Красиво, но все это, увы, неправда. Зимой 41-го Сталинград был в глубочайшем тылу, и о его сдаче тогда не было и речи. Зимой 41-го немцы уже не рвались к Москве: их наступление заглохло еще в ноябре, и с конца того же месяца уже начались контрудары советских войск, к 5 декабря переросшие в генеральное наступление.
Встреча Сталина с митрополитами действительно имела место – но в сентябре 1943 года, то есть уже после коренного перелома в ходе войны (Курская битва). Есть подробная запись этой беседы – ни о каком ливанском митрополите и ни о каких пророчествах там и близко не говорилось.
И отнюдь не отчаяние руководило Сталиным при организации этой встречи, а необходимость взять под контроль церковную жизнь на освобождаемых территориях Советского Союза – в оккупированных немцами областях люди сами открывали храмы, и оккупанты им в этом не препятствовали. Скажем, в Псковской области до прихода немцев имелось 3 храма, а к возвращению советских войск их было 200. В Курской области до немцев было 2, стало – 282, зато в Тамбовской области, где советская власть стояла неизменно, так и оставалось 3 храма. Нет, Сталин не организовывал церковного возрождения, он его сдерживал. Так, первые 18 храмов было разрешено открыть только спустя почти полгода (!) после встречи Сталина с митрополитами постановлением Совмина от 5 февраля 1944 года. А от общего числа обращений верующих об открытии храмов, поступивших в 1944–1947 годах, Совмин удовлетворил лишь 17 %.
Никаких архивных подтверждений версии о контактах Илии и Сталина не известно и не опубликовано. Неизвестен даже первоисточник этой версии (ибо нет и рассказов митрополита Илии об этих событиях).
Вместе с тем митрополит Ливанский Илия (Караим) действительно существовал, действительно приезжал в Москву в 1947 году. Действительно, ему делали бесценные подарки (гостю дарили иконы XIV века!), но никакой Сталинской премии присуждено ему не было (единственный священнослужитель, удостоенный этой премии, – хирург и Симферопольский архиепископ Лука Войно-Ясенецкий).
Известно также, что Илия посетил мавзолей Ленина, а 16 ноября действительно произнес высокопарные слова о Сталине: «Мы, православные, живущие на Востоке, твердо верим и знаем, что русский народ, сплотившись вокруг своих вождей и под верховным водительством мудрого и любимого Иосифа Виссарионовича Сталина, достиг и достигнет небывалого еще в мировой истории могущества и расцвета».
И наконец, самое главное: менее чем через год после первого приезда митрополита Илии в Москву политика Сталина снова резко меняется в антицерковную сторону.
Вот даты: в июле 1948 года митрополит Илия второй раз был в Москве. 25 августа 1948 года были запрещены крестные ходы из села в село, духовное пение в храмах вне богослужений, молебны на полях. 28 октября Совет министров отменил свое прежнее распоряжение об открытии 28 храмов под предлогом того, что оно не было подписано председателем Совмина И. В. Сталиным. Решение ЦК ВКП(б) по данному вопросу было разослано всем местным партийным организациям. 16 ноября 1948 года Синод вынудили принять решение о запрещении превращать проповеди в храмах в уроки Закона Божия для детей. Более того, в конце 40-х – начале 50-х годов храмы вновь стали отбирать под клубы и склады. В 1951 году при уборке урожая только в Курской области по распоряжениям райисполкомов около 40 зданий действующих храмов были на много месяцев засыпаны зерном. Стали преследоваться совершавшие религиозные обряды коммунисты и комсомольцы. Пошла новая волна арестов наиболее активных священнослужителей. Например, в сентябре 1948 года был в седьмой раз арестован архиепископ Мануил (Лемешевский).
Если на 1 января 1949 года в стране насчитывалось 14 447 официально открытых православных храмов, то к 1 января 1952 года их число уменьшилось до 13 786 (120 из которых не действовали ввиду использования их для хранения зерна).
Как видим, во время и после войны сталинская политика в отношении к Церкви знала два перелома. Сегодня чаще вспоминают позитивный перелом 1943–1944 годов. Но «православные сталинисты» (холодок не идет по спине от такого их самоназвания?) стараются не замечать нового «ледникового периода», начавшегося со второй половины 1948 года.
Сталин хотел сделать Москву православным Ватиканом, центром всех православных церквей мира. Но в июле 1948 года Всеправославное совещание (с участием и митрополита Илии) к ожидаемому в Кремле результату отнюдь не привело: иерархи церквей, оказавшихся в удалении от советских танков (прежде всего Греции и Турции), проявили неуступчивость. И Сталин, поняв, что в глобальной политике религиозный ресурс он использовать не сможет, резко охладел к церковным делам.
Итак, циничный прагматизм сталинской церковной политики в ходе войны и незамедлительный переход к новым гонениям в 1948 году говорят о том, что никакого мировоззренческого кризиса, обращения, возврата к вере у Сталина не было.