Ракель Самуиловна и Арнольд смеялись над рассказом Свирида, а тут и кофе принесли в больших не кофейных чашках, сливки в красивом молочнике, сахар затейливо колотый на блюдце, и горячие булки. Перед Свиридом поставили чашку, и он опять забурогозил, опять закипел:
– Это мне что ли? Мне? Нет, мне не надо. Убери, говорю. Я такое не пью. – Бубнил молодой оперуполномоченный официанту и хмурился с ужасом думая о цене такого напитка. – Убирай, говорю.
Официант растерялся и смотрел то на Тыжных, то на Ракель Самуиловну. А та нахмурилась, наставила указательный палец на Свирида и сказала серьёзно:
– Не позорьте нас, товарищ Тыжных. Ведёте себя как пьяный махновец.
Тыжных покосился на красавицу и сразу замолчал, а когда официант ушел, сказал ей тихо:
– Я это нэпманское пойло пить не буду.
– Ну что ж, не пейте, выльют ваш кофе свиньям, жалко, что за него уже заплачено, – наивно говорила товарищ Незабудка.
– Чего свиньям-то. Может отнести его им обратно? – Неуверенно предложил Тыжных. – Я его ещё не пил, пусть заберут.
– Пейте, – строго сказал Ракель Самуиловна, и налила ему в чашку сливок, и кинула туда кусок сахара. – Размешайте сахар.
Нехотя Тыжных взял ложку и стал размешивать сахар, Буханкин и Незабудка, да и ещё несколько пар любопытных глаз из посетителей с интересом следили за процессом, даже месье Роже и официанты наблюдали из кухни. Когда сахар был размешен, товарищ Тыжных показательно и назло кому-то взял чашку, встал, сказал громко: «Ну, за пролетариат». И не вынимая ложки залпом выпил кофе со сливками. Поставил чашку на блюдце со звоном, уселся на стул и произнёс задумчиво:
– Ну, сладко, а более ничего в нём, квас-то получше будет. Это ваше кофе ещё и дёгтем отдаёт.
Взял горячую булку и стал её есть с аппетитом.
Но тут Арнольд Буханкин забыл, что он англоман и сказал, осуждающе:
– Ну и дурень ты, Тыжных.
А Ракель Самуиловна теперь и вправду почувствовала себя укротительницей льва, который только что исполнил интересный, но совсем незапланированный номер и публика с интересом наблюдает, что будет дальше. А ей хоть кланяйся. Товарищ Незабудка стреляла глазками по сторонам, ловила взгляды посетителей и виновато улыбалась.
Аплодировать товарищу Тыжных посетители булочной постеснялись, и вернулись к завтраку. И Ракель Самуиловна тоже стала пить свой кофе. Свирид доев вкусную булку и вытерев руки о необыкновенно чистую салфетку спросил:
– Ну, и сколько всё это стоило?
– Счёт принесут, и узнаем, – с философским спокойствием отвечал Арнольд Буханкин. – Наслаждаясь завтраком.
– Значит в тёмную играют, раз цену сразу не говорят, обувать будут. – Резонно предположил Тыжных. – Ну да ничего, поторгуемся. Лишку не дадим.
– Свирид, It so is not accepted. – Сказал Буханкин.
– Говорил я тебе, Арнольд сто раз, не говори со мной на буржуйских языках. Говори по-русски.
– И говорю тебе, по-русски, не вздумай тут торговаться, не позорь меня, где это слыхано, чтобы сотрудник ОГПУ торговался как последний старорежимный купчина.
– Что ж мне тут теперь, половину денежного довольствия оставить, вон тому, – товарищ Тыжных кивнул на напомаженного месье Роже, – у которого сало на башке. Ему и так жиру хватает, аж с башки течёт, авось не голодает.
Ракель Самуиловна как раз делала глоток кофе, и эта фраза показалась ей настолько смешной, что она фыркнула в чашку и облилась, немного забрызгав скатерть. Оставив кофе и продолжая тихонько посмеиваться, она стала вытирать себя салфеткой и приговаривать:
– Товарищи, мне стыдно с вами… Вы дадите мне спокойно позавтракать? Вы можете прекратить свой балаган? Это просто шапито какое-то. Лучше бы вы, товарищ Свирид, и вправду, сидели в машине.
Ей действительно было стыдно, так как она опять ловила взгляды посетителей.
– Может и лучше, да вот только сидеть я должен возле вас. – Бурчал Свирид. – И дёготь это ваш пить, даже не зная почём его хлебаю.
– Успокойтесь, я вас угощаю. – Сказал красавица.
– Да не надо меня угощать. Я вам не дармоед какой-нибудь, и вы мне не мамаша.
– Будь я на три, четыре года постарше, то и могла бы быть вашей маман. – Примирительно говорила Ракель Самуиловна.
– Да никогда бы вы не смогли быть моей мамашей.
– Да, и почему же?
– Да потому, что моя мамаша трудовая крестьянка, всю жизнь не разгибалась, то в поле, то огороде, то в коровнике. – Говорил Свирид, словно упрекал. – Четыре голода пережила и семь детей на ноги поставила. А вы…
Он замолчал.
– Ну? И что я..? – Ракель Самуиловна в оду секунду вдруг стала бледна и холодна. – Ну, говорите, что я..? Что вы замолчали, товарищ Свирид? Боитесь сказать?
– Да ничего я не боюсь.
– Ну, так договаривайте! Давайте! Так кто я?
– И договорю. Скажу кто вы! Если нужно будет. – Обещал Свирид.
– Так давайте! Нужно! Говорите! Ну!
– Вы публичная женщина, вот вы кто! И это ещё полбеды.
– Да? – У товарища Незабудки раздувались ноздри. И кофе она уже не хотела. – А в тогда чём вся беда?
– А в том, что вы распутная женщина.
– Распутная? – Едва сдерживалась красавица. – Ах, распутная.
– Да, распутная. – Настаивал Тыжных.
– А вы прямо всё знаете, да?
– Да уж знаю о вас кое-что. Авось не дурак, товарища Маркса почитываю.
– Ах, почитываете? И что же пишет обо мне товарищ Маркс?
– А товарищ Маркс пишет, что пролетариат идёт горбатить на буржуя от нищеты, а женщины от нищеты и бесправия идут на панель. А вы, товарищ Катя, уж никак не от нищеты пошли в публичные женщины. Вы жизни сладкой ищите, и половых наслаждений.
– Половых наслаждений? – Ракель Самуиловна говорила это тихо, но только потому, что все силы её уходили на то, чтобы сдержаться и не вцепится ногтями в его наглую, конопатую морду. И самым обидным было то, что ей нечего было ему ответить. Она думала, думала. Потом несколько раз вздохнула глубоко и сказала почти спокойно. – А ну пошёл вон отсюда, моралист деревенский.
– Чего? – Не расслышал Свирид.
– Пошёл вон, я сказала. Вон отсюда. – Говорила товарищ Незабудка, но так, чтобы не привлекать излишнего внимания. Почти шёпотом. Скорее даже шипела. И красными пятнами шла от бешенства.
Но усилия её были тщетны. Все, кто был в булочной, только делали вид, что пьют кофе, а не прислушиваются к их разговору.
– Вот чего вы шипите как кошка драная, я вам как партиец партийцу говорю, прямо и без утайки. А вы шипите как змея.
– Кошка драная? Змея? А ну пошёл в машину, – уже не шептала Ракель Самуиловна. И указывала на дверь пальцем. – Вон! Вон отсюда! Ждите меня в машине! Товарищ Тыжных!
Она сорвалась и перешла на крик. Уже не стесняясь никого.
– Чего орать-то, – сказал товарищ Тыжных, забрал со стола фуражку и пошёл к выходу.
А в душе Ракель Самуиловны всё клокотало, она готова была убить наглеца:
– Хам, – кричала она ему вслед, – моралист, подумаешь, праведник какой. – Она не могла успокоиться, даже когда он вышел из булочной. – Марксист конопатый! РЭВОЛЮЦИОНЭР в драных сапогах. Олух деревенский, ещё и писать не научился, зато мораль уже читает!
Товарищ Буханкин пил кофе уткнувшись носом в чашку, и бросал косые взгляды по сторонам. Он понимал, что все на них смотрят:
– Товарищ, Катя, может, пойдём отсюда, – робко предложил он.
– Роже, счёт! – Звонко крикнула Ракель Самуиловна пытаясь успокоиться. Но успокоиться красавица не могла. Сидела ноздри раздувала. – Вы поглядите на этого нахала. Хамло трактирное!
Арнольд тактично молчал, ожидая счёта. А когда его принесли, товарищ Незабудка буквально вырвала его из рук официанта, и, не дав товарищу Буханкину даже взглянуть в него – расплатилась. Решительно встала и пошла к дверям, абсолютно не стесняясь кофейных пятнен на платье. Товарищ Арнольд поспешил за ней. Дама, сидевшая у окна, не без зависти, сказала соей подруге:
– Боже, какой накал! Прямо Венецианские страсти.
– И не говори, Шекспир, да и только: два Ромео из пролетариев и видавшая виды Джульетта.
– Думаешь у кого-то из них там роман?
– Конечно, ну а кто ещё будет так феерично и публично скандалить как не влюблённые.
– Да, ты права, дорогая.
Обе дамы грустно вздохнули, сожалея, что сами давно таких романов не переживали. И месье Роже тоже вздохнул, глядя из окна как отъезжает старенький «Форд».
Глава 7
Месье Роже зря вздыхал. Дела у него шли прекрасно, совсем не так как у другого московского ресторатора и француза у месье Анри, он же Серафим Вилько.
К месье Анри пришли гости, о которых говорят: «Господи, век бы их не видеть». Уборщица не заперла дверь и мыла полы в зале, на кухне один повар занимался заготовкой. А сам гражданин Анри – Вилько считал ассигнации у раскрытого сейфа в своём кабинете. Его некогда румяные, пухлые щёчки не были румяны. И даже обвисли как-то. Настроение у него было не фонтан. Ибо только вчера одна из его сотрудниц заявила ему, что может рассказать его жене о своей беременности. И чтобы такого не случилось, просила его отвезти её на Кавказ. На воды. Что очень полезно для будущего малыша. И Серафим Вилько считал купюры, понимая, что поездки на Кавказ, сейчас, когда ресторан только начал давать доход, и когда нужно ещё кое-что вложить в него – ну просто неуместны. Но спорить со своей сотрудницей Авдотьей было себе дороже, и он сидел и считал деньги, планируя поездку.
И тут в его уютном кабинете появились двое, да таких, что какой другой коммерсант, не прошедший горнила суровых годов Военного Коммунизма мог бы и оконфузиться или даже помереть. Но месье Анри только сглотнул судорожно и мужественно стал ждать побоев. Эти двое появились в его кабинете, как снег летом, так неожиданно, что он даже сейф не успел закрыть. Так и сидел с пачкой денег в руках, как бараночник после ярмарки. Один из пришедших был мелкий и мерзкий, другой был огромный и ужасный.
«Господи, – с грустью думал Вилько глядя на пришедших, – опять налёт, вот тебе Авдотья и весь Кавказ. Когда уж советская власть с ними разберётся».