Мелкий уставился на пачку денег в руке у ресторатора и противно сказал, подходя ближе:
– Ну чё, нэпман, дело крутится, лавёха мутится, а?
Он бесцеремонно выхватил деньги из рук Серафима Вилько, а потом заглянул в сейф. И не увидев там ничего спросил:
– А чё, есть ещё, фраерок? Или у тебя тут токма купюры. А рыжье-то где?
– Не-не…Вот. Не… Оно. – Мямлил ресторатор.
– Чё ты там бурлишь, конь забзделый, я говорю рыжье у тебя где? – говорил мелкий и зачем-то втихаря «ломая» пачку с деньгами и незаметно пряча «сломанные» купюры в рукав.
– Товарищи, уркаганы-босяки-жиганы, – наконец собрался с духом Вилько, – золота у меня нет. Я только начал работу, всё вкладываю в дело.
– О, завёл арию бедного фраера, – не верил мелкий бандит, – ты знаешь сколько раз я слыхал эту оперу, а? А если найду? А если домой к тебе поехать, а? Матрас перетряхнуть, да бабу твою швайкой пощекотать? Тогда найдёшь?
– Хватит, Чапыга, – сказал вдруг огромный человек таким низким голосом, что как показалось ресторатору, даже ложечка в пустом стакане из-под чая звякнула.
Огромная, огромная лапища, одним движением забрала из рук мелкого бандита пачку денег и отправила её во внутренний карман гигантского пиджака.
– Ты чё? – Сразу вспыхнул мелкий.
– Опосля раздербаним. – Громогласно обещал великан.
Гражданин Вилько с деньгами уже попрощался, и даже успел мысленно всплакнуть им вслед, и теперь надеялся на то, что бандиты уйдут, но эти страшные люди не ушли. Великан продолжал говорить громовым голосом, при этом зачем-то разминая огромные, как буханки чёрного хлеба, кулаки:
– Товарищ, мы сотрудники Московского Уголовного Розыска. Верите, или мне вам документ показать? И нам нужна ваша помощь.
– Нисколько не сомневаюсь, никаких документов мне не нужно. – Верил месье Анри.
– Мы можем показать, если чё? – Настаивал мелкий.
– Я верю вам товарищи, и готов помочь, по мере сил. – Гражданин нэпман думал, что эти товарищи хотят ещё денег. – Если вам кажется, что я вам ещё не помог. Но мне казалось, что я уже оказал помощь родным правоохранительным органам.
– Чё? – Не понял мелкий милиционер.
– У меня нет больше денег. – Вилько молитвенно сложил руки. – Клянусь мировой революцией!
– Слышь, гражданин нэпман, ты так не говори больше, – загремел великан и поднёс к носу ресторатора кулак величиной с половину его лица, – не погань своим нэпманским языком святое. Люди за революцию очень страдали.
– Вот я, например, – загнусавил мелкий, – встрял за одного революционера на Туруханской пересылке, так мне за него кандалами репу разбили, с тех пор меня передёргивает, когда я нервничаю. Хочешь поглядеть?
– Я бы с превеликим удовольствием, но товарищи, дорогие, денег у меня всё равно больше нет. – Серафим Вилько готов был заплакать.
– Да чё ты рябью то пошёл, успокойся, фляфиль ты, мыльный, мы тебе не об том? Мы с тобой за другое пришли потолковать.
– Так о чём вы, товарищи, чем я могу помочь? – Почувствовал надежду месье Анри. – Я готов сотрудничать.
– Анадысь лярва одна у тебя столовалась, Ракель Самуиловна кличут, знаешь такую шкуру? – Громыхал великан.
– Ну конечно, кто ж её не знает. Она часто ко мне заходит. Очень приличная дама, не чета всем остальным, как вы изволили выразиться, шкурам, видать, она из старорежимных.
– И чем же она лучше остальных шкур? – Спросил огромный.
– Так всем, ну… кокаин прилюдно не жрёт, по иностранному говорит, вусмерть не упивается и потом подол пред гостями не задирает. Ни разу не сбегала, за стол не заплатив. Я о ней ничего плохого сказать не могу. В высшей степени порядочная шкура.
– А как из себя она?
– Роскошная женщина. Вся такая она… Вся из себя, и тут, – гражданин нэпман стал показывать какая товарищ Незабудка в разных места. – И тут, и везде. Волосы чёрные, глаза серые, лицом вылитая Вера Холодная и даже лучше. Чистый мармелад Абрикосова. Клубничный.
– А фамилию её знаешь?
– И фамилия у неё удивительная, Незабудка её фамилия.
– Незабудка? – Уточнил великан.
– Да, Незабудка.
– Значит мурка вся из себя, тугая да натёртая? – Спрашивал мелкий. – Почти что цаца, вся на фендикосах?
– Ни с кем не спутаете.
– Погоняло есть у неё? – Продолжал разговор огромный человек. – Кто её сторожит? Кот есть?
– Погонял не знаю, кота нет, не видел, всегда одна ходит.
– Метины есть у неё? – Спросил огромный.
– Что, простите?
– Ну, шрамы, может зуб выбит, может наколки. Может руки резаные.
– Не припоминаю. Ничего такого нет, вроде… – гражданин Вилько напрягал память пытаясь вспомнить, – Вроде… Вроде нет…не помню Да нет вроде…
– Вроде-вроде… – загундосил мелкий задумчиво. – Вроде, Володи, который вроде был Кондрата брат, который вроде был на кобыле женат, у которой, вроде, ревнивый конь был, который вроде как Кондрата убил, когда тот, вроде, кобыле кормилицу мыл. Ты не отныривай, окунь ты сортирный, вспоминай! Чё, не можешь вспомнить есть ли у лярвы приметины? Может бланш у неё или об ляжку ей бычок для смеха тушил кто?
– Да я не отныриваю, товарищи, просто не могу вспомнить. Да нет же ничего такого, хотя… – Серафим Вилько вспомнил разговоры, что ходили вокруг Ракель Самуиловны, – вы знаете, некоторые товарищи говорили, что у неё там всё сбрито.
– Да где там-то? – Не унимался мелкий бандит. – И чё сбрито?
– Там, – ресторатор для верности указал пальцем вниз. – Всё сбрито. Как у жён монгольских воинов.
– А не брешешь? – Не верил великан. – С чего бы ей свою кулебяку волосатую брить-то? Для форса? Или может от вшей.
– Товарищи, ну какие у неё вши, – уверял нэпман, – говорю же, женщина чистый мармелад. Для форса брила, для красоты.
– Может брехня это? – Продолжал не верить в такое огромный бандит. – Ты сам видел, что там всё побрито?
– Нет, – мотал головой Вилько, – так говорят.
– Говорят, – передразнил его мелкий, – говорят, что в Туле комсомольцы попа в очко надули, он летал, крестился, сапогами за крест зацепился. А чё сам не посмотрел, бритая она или нет?
– Товарищи, – Вилько готов был смеяться, – товарищи, ну как я мог поглядеть у неё что-нибудь, когда она за приём брала больше чем мой проктолог, в три раза. Она с клиента просила три червонца!
– Брешешь.
– Брешешь, – одновременно сказали МУРовцы.
– Да это все знают, вся Москва об этом говорит, ну товарищи! – Вилько развёл руками. Даже улыбнулся от их некомпетентности.
Бандиты-МУРовцы помолчали, переваривая информацию и мелкий сказал:
– Слышь, Жирный, в Москве денег больше чем мы думали, может, соберём коллектив из приезжих шмар и начнём делать туры по Москве? Треску меньше – лавёх больше, а?
– Закройся Чапа, слышь, нэпман, а где у тебя телефон?
– Товарищи, телефона у меня нет, никак не могу пробить, ни за какие деньги вперёд очереди не дают, ближайший телефон в аптеке, у нэпмана Шварца. Как выйдете, так направо через два дома она и будет.
Не прощаясь, МУРовцы повернулись и пошли к выходу. А гражданин Вилько, вздохнул с облегчением, во-первых: потому что они ушли, а во-вторых: потому, что они пошли к Шварцу, пусть и аптекарь с ними пообщается. Не одному же ресторатору помогать органам. Пусть аптекарь тоже поучаствует.
Ну, а деньги, деньги дело наживное. Это гражданин Вилько знал наверняка.
Как только МУРовцы вышли на улицу, наглый и маленький Чапыга, схватил необъятный локоть Жирного, и загнусавил:
– Давай дербанить.
– Чего? – Не обращал внимания великан на Чапу, как шел, так и шёл.
А Чапа почти висел у него на руке и чернел от злости.
– Чё – чего, чё – чего, лавэ давай дербанить!
Тут же завёлся мотор у автомобиля, который стоял прямо у входа в ресторан, и авто покатилось рядом с ними на малой скорости, но МУРовцы на автомобиль внимания не обращали:
– Какое ещё лавэ? – Грохотал Жирный.
– Да то лавэ, что я у нэпмана наштырил.
– Ты, прям, наштырил?
– Я! А то кто же? Ты что ли?
Великан стряхнул с руки мелкого и уставился на него свирепо:
– Прибью, сявка.
– Попробуй, комод ты говорящий, – не испугался Чапа, и в руке его сверкнул нож, финский, заточки бритвенной, – давай, рискни, я ливер тебе прямо тут на бордюр выпущу.
Машина остановилась, и из неё высунулось худое и жёлтое лицо, с острыми глазами под кепкой, и обладатель жёлтого лица сипло крикнул:
– Чапа, Жирный, а ну угомонитесь, на вас все фраера смотрят, вы чё тут балаган устроили?
– Закройся ты там в своей таратайке, – рявкнул на него Жирный.
– Товарищ Ефрем, берегите свою печень, – сказал ему Чапыга.
– Уроды, я товарищу Толмачёву-то доложу о вашем поведении. – Не сдавался товарищ, Ефрем добавляя негромко. – Рванина. Босота поганая.
Напоминание о товарище Толмачёве подействовало на МУРовцев благостно, Чапа спрятал нож в рукав, а Жирный нехотя и вздыхая полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда пачку ассигнаций и не считая, поделил её на две неравные части, меньшую отдал коллеге.
– У, гнида, жирная, – злился Чапыга, но больше не заводился.
– Захлопнись, сявка, – отозвался великан, и они пошли к аптеке.
– Вы куда? – Снова высовывался из авто Ефрем.
– Мы в аптеку. – Отзывался великан.
– Чапа, пёс, не вздумай покупать морфий, – не успокаивался в своём авто Ефрем.
– Товарищ Ефрем, завалите вы свою ротовую полость, пожалуйста, и тогда я куплю вам в аптеке очень вкусных пилюль, для вашей бедной печени. – Огрызался мелкий бандит.
Ефрем только сплюнул зло.
Глава 8
Товарищ Толмачёв был спокоен. Звонок следовал за звонком, и ничего в том удивительного не было, садясь в это кресло, он предполагал, что так и будет. Так и было. Звонили всякие товарищи, даже те глотки, которых он разорвал бы собственноручно, доведись случай. Но сейчас, он спокойно и корректно отвечал им на их вопросы, вежливо отказывался от помощи, объяснял ситуацию. А они выражали соболезнования. И требовали массовых и показательных акций. Толмачёв успокаивал их, говорил, что сейчас, когда контрреволюция побеждена и военный коммунизм в прошлом, вспышки красного террора нецелесообразны, и даже вредны для общего дела. Товарищи соглашались с ним, тем не менее, настаивая на самой суровой каре для совершивших убийство и всех прочих, как-либо причастных к нему. Владимир Николаевич обещал, что наказание будет самым суровым и показательным. И что никто не уйдёт от заслуженной кары. Потом клал трубку и ждал следующего звонка. И так раз за разом. Пока в дверь не постучались.