– Скоро, товарищи, скоро. Сейчас мы всё быстро выясним. – Обещал Толмачёв.
Ему услужливо открыл дверь милиционер в форме, и Владимиру Николаевичу почти сразу пришлось переступить через труп убитой гражданки Коноваловой. Он остановился и огляделся, Секачёв был рядом.
– Да тут целый бой был, – сказал Толмачёв, увидев гильзы от «нагана», что валялись на углу у кухни.
– Так точно, – согласился Секачёв, и протянул Владимиру Николаевичу бумаги, – вот документы погибших.
Документы Жирного и Мадьяра Толмачёв даже и глядеть не стал, а вот документы Буханкина стал изучать внимательно.
– Огонь велся отсюда, шесть выстрелов, – продолжал Секачёв, – очень точно стреляли. Мы отсмотрели всё: ни одной дырки в стенах и потолке. Видимо тут кто-то ещё был, уходил к чёрному ходу, на лестнице много крови, потом его увёз извозчик, найдём извозчика – узнаем, куда делся этот раненый. Я уже отдал распоряжения искать раненого.
Они прошли по коридору мимо горой лежащего Жирного и привалившегося на стену Мадьяра.
– Документы сотрудников МУРа найдены у вот этих двух. Хотя я их у нас никогда не видел. Ну, да ничего, справимся в отделе кадров, выясним кто это и откуда.
Они зашли в комнату.
– Ещё огонь вёлся отсюда, с этого места, стреляли не очень хорошо, три пули в стены и дверь. Тоже «наган». А этого КРОковца – ножом. – Товарищ Секачёв показал, как ударили Арнольда Буханкина. – Насмерть, сразу. В комнате проживала некая Незабудка, по слухам промышляла проституцией. Такая вот картина, товарищ Толмачёв.
– Неприятная ситуация, – наконец произнёс Владимир Николаевич.
– И не понятная. – Соглашался Секачёв.
– А вы член партии, товарищ Секачёв?
– С семнадцатого года, товарищ Толмачёв.
– Что ж, тогда будем разговаривать как партиец с партийцем. Я хочу знать, что вы собираетесь писать в отчёте?
– Всё как есть, четыре трупа, огнестрел и поножовщина.
– То есть, вы напишите в отчёте, что в столице нашей советской родины сотрудники криминальной полиции стрелялись с сотрудниками контрразведки? Как вы думаете, какие будут заголовки в иностранной прессе?
– Не знаю, но думаю… – медленно говорил, товарищ Секачёв обдумывая каждое слово, – думаю…
– Что гражданка Незабудка была шпионка, и проститутка по совместительству и попала в поле зрения и контрразведчиков и МУРовцев одновременно. И когда сотрудники МУРа пришли сюда тут уже был убитый сотрудник контрразведки. После чего Незабудка и её сообщник убили и сотрудников МУРа, а заодно и гражданку, ту, что у двери, как свидетеля. Ясно?
– Ясно, товарищ Толмачёв. – Кивал головой Секачёв.
– А тех людей, что ушли через чёрный ход – искать не нужно.
– А кого нужно? Ну, кроме этой проститутки.
– А это товарищ Секачёв я сообщу вам не позднее, чем завтра. Кстати если вы случайно её найдёте, ничего не делаете, пока не позвоните мне. Ясно?
– Так точно.
Перешагивая через трупы, товарищ Толмачев пошёл к выходу, повторяя:
– Арнольд Буханкин, Буханкин Арнольд. Да.
Вернувшись в кабинет, он уселся в кресло и, не обращая внимания на разрывающийся телефон, позвал секретаря и сказал ему:
– Свяжись с нашим человекам из отдела кадров в ОГПУ и выясни у него, кто был в рабочей группе с Арнольдом Буханкиным, или кто с ним дежурил сегодня ночью. И побыстрее.
Секретарь вышел, а товарищ Толмачёв уставился на телефон, который продолжал трезвонить, и несколько секунд молча его ненавидел. И даже представлял, как достанет пистолет и выстрелит в эту мерзкую машинку, несколько раз, чтобы она издохла и больше не звенела так пронзительно и противно. Но потом он всё-таки сдался и потянулся к трубке.
Глава 13
Ракель Самуиловна сидела в машине глядя себе на колени. Шляпка с вуалью закрывала почти половину её прекрасного лица. А товарищ Тыжных сидел за рулём нахмурившись, и сдвинув фуражку на затылок. Московские улицы были забиты транспортом, гужевым и моторным, звенели трамваи и суетились граждане пешеходы, отчаянно пытаясь погибнуть под колёсами. Что думала товарищ Незабудка, Свирид не знал, а сам он старался не думать, любые размышления сразу возвращали его к мысли об Арнольде, он просто искал почту, чтобы оттуда позвонить товарищу Эгунду. А потом он собирался отвезти Ракель Самуиловну к себе. В свою коморку, пусть может и убогую, в которую стыдно привести женщину. Где вместо умывальника с горячей водой и ванной – ведро с водой и таз, где нет кровати, а только солдатская тахта из ящиков, накрытых шинелью. Где на маленьком столе вместо скатерти вчерашние газеты, которые можно читать во время скромного ужина. Но за то это место было абсолютно безопасно.
Наконец он нашёл почту, и припарковал авто. Выключил мотор и сказал тоном, не терпящим возражений:
– Со мной пойдёте, в машине не останетесь.
А она и не возражала, послушно без слов вышла из машины, и пошла с ним на почту. Стояла рядом с ним тихая, словно побитая.
Эгунд оказался на месте. И он уже был в курсе.
– Товарищ Эгунд, это товарищ Тыжных. Так точно, живы и я и она. Ранений нет. Нет, Арнольда убили ножом, это не МУРовцы, товарищ Эгунд. Я в кармане у них нашёл пачку денег и кастет и кистень, МУРовцы с таким не ходят. Так точно, серьёзность вопроса осознаю. Так точно, иллюзий не имею. Тихое место имеется. Есть, товарищ Эгунд. Есть позвонить в восемь утра.
Он повесил трубку. Она стояла и ждала, что он скажет. И он обрисовал ситуацию:
– Завтра, если не будете нужны, мы уедем. Я поеду с вами до дома. Товарищ Эгунд приказал звонить с утра. А сейчас, приказал вас покормить. У меня из еды только хлеб, чеснок и чай с сахаром. Так что нужно найти столовую.
Столовую, одну хорошую, он знал. И была она неподалёку. Там в суете, среди питающегося пролетариата они выбрали стол в углу, такой, от которого был виден вход. И пока товарищ Тыжных стоял у раздачи, Ракель Самуиловна салфеткой из резаной газеты протёрла столешницу и убрала со стола грязную посуду. Тыжных решил, не мелочиться, и покормить товарища Незабудку высококалорийной едой. Себе он взял простою варёную картошку с жареным луком, ну а ей королевские макароны, и божественный зельц, макароны, правда, были холодноватые, утром сваренные, а зельц чуть заветренный, но кто будет обращать внимание на такие мелочи, когда перед ним лежат в тарелке этакие деликатесы. Ещё он взял белого хлеба, тоже нарезанного ещё с утра, и так и лежавшего на раздаче не тронутым ввиду дороговизны. И удивительный, очень полезный для пищеварения, если верить рекламному плакату, компоту из вяленых груш и яблок.
Всё это товарищ Тыжных почти с гордостью расставлял перед товарищем Незабудкой, будучи абсолютно уверенный в том, что уж такое то угощение не заставит красавицу воротить нос. Ракель Самуиловна взяла оловянную ложку и, проявляя удивительную буржуазную брезгливость, протёрла её салфеткой – резаной газетой. Товарищ Свирид с нарочитой пролетарской небрежностью повторять её действия не стал, а принялся есть горячую картошку с хлебом с огромным аппетитом. А ракель Самуиловна стала аккуратно тыкать ложкой в серый квадратный кусок чего-то загадочного, гордо именуемого зельцем. Потом подняла глаза на Свирида и спросила:
– А это что?
– Кушайте не бойтесь, это мясо, немецкий рецепт, тут поваром работает пленный германец, ещё с империалистической. Это роскошно вкусная вещь, называется зельц.
– Это зельц? – Не верила красавица.
– Ага, он. – Кивал Свирид, беспощадно уминая свою незатейливую еду.
– Знаете, товарищ Тыжных, однажды я ехала из Мюнхена в Дрезден.
Товарищ Тыжных перестал жевать от таких непонятных слов.
– На поезде. – Продолжала Ракель Самуиловна. – Ехала одна, и мне вдруг захотелось сойти с поезда, хотя я ещё не приехала. И я сошла в одном маленьком, удивительно тихом, красивом городке, он назывался Цвикау. Было раннее утро, и работал только один ресторанчик, и в нём подавали одно только блюдо, для рабочих, что шли на работу, и это был зельц, и ещё пиво. Это было удивительно вкусно, и это, – она опять потыкала ложкой в серый квадратный кусочек, – совсем не похоже на тот зельц, что я ела в Цвикау.
– Зря вы барствуете, товарищ Незабудка, – сказал Тыжных, хищно поглядывая на серый советский пролетарский зельц, который был вообще не похож на правильный буржуйский зельц. – Кушайте, он очень полезный. А вам нужна питательная энергия. Нам в дорогу собираться ещё.
Она согласилась попробовать, съела кусочек. Потом ещё один, и макароны поела, а потом вдруг сказала:
– Свирид, купите мне водки. Тут продается, кажется.
– Водка – яд. – Произнёс товарищ Тыжных.
– Немного, я хочу помянуть Арнольда.
Тут уж он не мог, сопротивляться и встал.
– И себе тоже купите. Я одна пить не могу.
Они выпили понемногу водки, и тут товарищ Незабудка стала плакать, а Свирид стал страдать от этого, и чтобы как-то отвлечь её, он спросил:
– Ну а вы как зельца наелись, куда поехали потом?
– Дождалась следующего поезда и поехала в Дрезден, – сказала Ракель Самуиловна, вытирая слёзы.
– Непонятно, – Тыжных смотрел на неё и хмурился даже, – зачем с поезда тогда слезали?
– Не знаю, просто почувствовала, что это мне нужно. – Сказал Ракель Самуиловна, принимаясь за еду, которая после водочки уже не казалась ей столь несъедобной.
– Просто почувствовала, – повторил Свирид с усмешкой, – у нас в деревне была одна корова…
– Её звали Падла, и она была однорогая. – Догадалась красавица.
– Угу, точно, так вот она как то зашла во двор моего соседа, по поленнице залезла на курятник, и проломила крышу, провалилась во внутря. Убила до смерти петуха хорошего, лучшего в деревне запевалу, и задавила двух куриц, их резать пришлось. Выбила дверь курятника, разбила в щепу и сбежала. Вот и сосед хотел у нее спросить, когда гонялся за ней с дрыном: Вот за каким конём тебя туда чёрт понёс? А она бы ему так и ответила: Не знаю, просто почувствовала, что мне это нужно.