– А сколько вам лет, Свирид? – Спросил она.
– Так двадцать второй уже. – Важно сообщи он.
– Двадцать второй уже? – Переспросила она.
Он только кивнул в ответ.
– А сколько лет вы воюете?
– Сколько? Да ещё с девятнадцатого начал, под Царицыным. Служил тогда у товарища Жлобы в Стальной дивизии. Но там повоевал немного, контузило меня. А потом мне коня доверили, – говорил он с гордостью, – попал я Первую конную, начинал на Волге, затем Дон и Кубань. Потом Донбасс, Крым, Польша. А потом Туркестан проклятущий, ох, как меня жара донимала, мы там за басмачами гонялись, за Джунаид-ханом.
– А где это?
– В Хорезме.
– И как там? В Хорезме?
– Пылища, электричества нет, зато фрукты разные, дыни, яблоки. А девки, все лица за тряпки прячут до свадьбы. Отсталый люд, никакого классового самосознания нету. А потом, полгода назад, меня сюда по партийной разнарядке направили.
«Вот и всё, что видел этот конопатый мальчишка за свою жизнь: нищую деревню с коровой Падлой и страшную войну», – подумал Ракель Самуиловна глядя на него.
Она вдруг протянула руку и погладила его по щеке. А он вздрогнул словно его ударили, испугался как будто, уставился на неё своими зелёными глазами забыв про дорогу:
– Чего вы?
– Ничего, – Ракель Самуиловна, улыбнулась, – просто хотела проверить настоящий вы или из воска.
– Чего? Из какого воска? – Забубнил Тыжных, продолжая глядеть на неё с подозрением. – Вот тут я вспомнил один случай…
– Опять с коровой Падлой?
– Ну да. С ней. – Он не отрывал от неё глаз.
– Смотрите лучше на дорогу, товарищ Тыжных, – смеялась Ракель Самуиловна. – И что было с этой легендарной коровой?
– Да дурная она была, под быка не шла, как её не водили, не шла, хоть ты тресни, хоть привязывай её, ни одного отёла не было у неё, хозяева с ней маялись, с дурой, а как свадьбу собачью увидит, так бежит к ней и бегает вместе с собаками. Что она там о себе думала, Бог её знает. Может собакой себя считала, вот как так может быть, к быку не шла, а как собачья свадьба так она кол из земли любой вырвать могла, что б только побегать, да поглазеть.
Ракель Самуиловна вдруг стала серьёзна и, глядя на Свирида спросила:
– Товарищ Тыжных, а за какой такой субботний форшмак, вы мне рассказали про эту вашу сумасшедшую корову? Чтобы я свои женские мозги ломала, об этой вашей корове? А мне не про корову вашу слабоумную нужно думать, а о том, что меня ищут людоеды, и что у меня помада кончается. И к маникюрше нужно.
– Чего? – Не понял Свирид и нахмурился.
Товарищ Незабудка заметила, что он всегда хмурится, когда чего-то не понимает:
– Я спрашиваю, при какой оглобле здесь эта ваша странная корова? Зачем вы мне этот ужас рассказали, чтобы она мне снилась? С собаками вместе?
– Да не при какой, – отвечал он, чуть покосившись на неё. – Так, к слову пришлось.
– Это феноменально! Это какой-то триптих: Я, конопатый марксист и однорогая корова Падла, с явными сексуальными расстройствами. Что же нас всех объединяет? – Спросила товарищ Незабудка сама себя и стрельнула окурком в окно.
Конопатый марксист только покосился на неё и ничего не сказал.
До самой газолиновой станции они доехали молча.
Всё, то чего боялся товарищ Аджания – случилось. Как не заставлял он шофёра гнать «Понтиак» по утренней и пустой Москве, как не торопился сам, чуть не бегом влетая в общежитие РабФака, всё-таки он не успел.
Васька Ярохин и Яшка по прозвищу Спортсмен были удивлены, когда дверь широко распахнулась, и на пороге комнаты появился высокий брюнет с серыми глазами. Был он без фуражки и без знаков различия, но носил гимнастёрку, синее заляпанное чем-то галифе и отличные сапоги. За ним стояли два милиционера.
– Здравствуйте, товарищи. – Поздоровался незнакомец.
– И вам не кашлять, – произнёс Васька, подозрительно оглядывая пришедших.
Яшка, малость удивлённый, и вообще ничего не сказал. Стоял рот раскрыв.
– Моя фамилия Аджания, я и мои люди из МУРа, – он достал удостоверение.
– А тут вам чего надо? У нас тут пролетариат и комсомольцы живут, жиганов нету. – Произнёс Ярохин.
– А товарищ Тыжных, случайно не тут? – Интересовался пришедший.
– Нет не тут, вечером на занятиях будет. – Отвечал Васька. – А зачем он вам?
– А был тут? Может он ночевал тут сегодня, может, приводил кого? – Товарищ Аджания подошёл к Яшке, и вопрос задавал ему, разговор с Васькой он счёл бесполезным. Сразу было видно – Васька тёртый калач. Сам будет больше спрашивать, чем отвечать.
– Никого он, вроде, не приводил, – зачем-то начал врать Яшка Спортсмен, а врал он плохо, неуверенно.
– Никого значит? – Шалва Семёнович сделал знак и один из милиционеров прошёл в комнату и стал деловито, со знанием дела её осматривать.
– Я не видел, – лепетал Яшка, хотя всё он вчера видел, сидел на товарища Незабудку пялился.
А милиционер не побрезговал, покопался в пепельнице и там, среди самокруток, лежала знатная вещь. Милиционер достал из пепельницы гильзу от дорогой папиросы. Протянул её Шалве Семёновичу.
– О! «Зефиры Кавказа»! – Сказал тот и опять заговорил с Яшкой. – А кто из рабфаковцев курит такие нэпманские папиросы, уж не ты ли?
– Я… – начал Яшка.
– Ты? – Удивился Шалва Семёнович.
– Я вообще не курю, я в атлетическую секцию при институте хожу. – Лепетал Яшка.
– Молодец, так значит, отвечай атлет: кого приводил сюда Тыжных?
Яшка морщился и молчал, зато Васька не молчал:
– А чего вам нужно-то, товарищ? Был он тут или нет, приводил он кого или не приводил, вам то, что за дело? Он что, контра? Так нет – не контра, я знаю, я с ним вместе воевал. А раз не контра, тогда зачем он вам?
Отвечать на этот вопрос, товарищ Аджания не собирался, ответом на него был короткий и резкий удар: левой, снизу в печень. Без звука Василий Ярохин рухнул на пол, схватившись за живот. А бывший секретарь, как ни в чём не бывало, повернулся к Спортсмену и спросил:
– Вопрос помнишь? Нет? Напомню. Кого сюда приводил Тыжных.
– Ба-бабу, – заикался Спортсмен.
– Красивую?
– Да. Очень.
– Когда ушли?
– Не знаю, я в пять сюда пришёл, их уже не было.
– Куда направились, не говорили?
– Ехать собирались сегодня. А куда не говорили. Говорили, что в мягком вагоне. Баба говорила, что только в мягком поедет.
– Заткнись, Яшка, – сипел с пола Василий Ярохин, – заткнись, подкулачник.
Милиционер, в звании старшины, с размаху пнул его в бок сапожищем, так, что было слышно, как рёбра хрустнули. А потом добавил ещё и по затылку сапогом.
Шалва Семёнович на Ваську даже не взглянул, он схватил Спортсмена за горло, но так, чтобы тот говорить мог, и прошептал:
– Почему только в мягком вагоне? А?
– Она говорила, что не в мягком за восемь дней с ума сойдёт.
– Восемь дней? То есть ехать им восемь дней?
– Да, – кивал Яшка.
– Восемь дней, восемь дней, – повторял Шалва Семёнович, выпуская горло Спортсмена.
«До Симферополя три с половиной дня пути, даже до Тифлиса три, значит поедут на восток, конечно на восток, она к себе в Читу собралась. Что ж надо будет сообщить нашим товарищам в Чите, чтобы ждали её, и чтобы с мужем её провели серьёзную работу, но прихватить её лучше здесь, на вокзале. Во всяком случае, попытаться перехватить, чтобы не гоняться за нею по все стране. Так, в Сибирь поезда идут с Ярославского вокзала. Ага».
– А как выглядит товарищ Тыжных? Говори. – Приказал он Яшке.
– Рыжий, ниже вас, но тоже крепкий. Конопатый. Носит кожанку, галифе и фуражку. Фронтовик.
Шалва Семёнович несколько раз кивнул задумчиво и произнёс:
– Пошли, – и двинулся к выходу.
– А этих, что, оставим? – Спросил старший милиционер.
Товарищ Аджания остановился на секунду: «Тащить их к себе, для предметного разговора нет времени, да и вряд ли они, могли добавить, что-нибудь интересного, убивать их тоже смысла нет, Тыжных уже здесь не появится, он видно не дурак, так, что предупредить его они не смогут».
Товарищ Аджания махнул рукой, и пошёл к двери, что означало: Чёрт с ними, пусть живут.
Милиционеры бодро пошли за ним.
И тогда Яшка кинулся к Василию, стал поднимать его с пола, а Васька злился:
– Что иуда, продал товарища?
– Вася, ну ты ж видел какие они, чисто колчаковцы.
– У, – Васька замахнулся кулаком, – сам ты колчаковец, подкулачник чёртов, дать бы тебе в морду, чтобы сопли – вон!
Но бить не стал. Только поморщился от боли в боку.
Глава 19
В пустом, из-за раннего утра, холле шикарной гостиницы «Метрополь» их не ждали.
– Куда вы, куда? – Старый швейцар с бакенбардами и в ливрее кинулся к ним с распростёртыми руками, – вход только для иностранных граждан и интуристов! И делегаций.
– What's the matter, young man? I go to my room. – Надменно произнесла Ракель Самуиловна.
– Оно конечно, фрау, – сразу согласился швейцар, – прошу вас, gehen Sie bitte vorbei. – И тут же принялся за Свирида. – А вы гражданин, на выход, проследуйте, прошу на выход. И без пререканий.
Говорить по буржуйский товарищ Тыжных не мог, на РабФаке он только начал учить английский, и, остановив Ракель Самуиловну жестом, которая собиралась ему помочь, оперуполномоченный произнёс:
– А ну-ка тихо, дядя, ты тут своими бакенбардами не тряси. Авось не старый режим.
– Чего тихо, чего тихо, – стал повышать голос швейцар, – говорю нельзя! Только для иностранных граждан, интуристов и делегаций, ты кто делегация, или интурист?
– Вот кто я, – Свирид сунул швейцару в нос развёрнутый лист удостоверения, – читать можешь, контра?
Швейцар на мгновенье замолк – читал.
– Ах вот как, ну тогда с милым сердцем, товарищ, – распахнул руки как родному швейцар, – товарищам из ОГПУ всегда рады. Прошу вас товарищ.
– То-то, – сказал Свирид пряча удостоверение, – а то ишь, не пускают ещё, пролетария, моду взяли. Делегация – не делегация. Как при Николашке порядки тут у них.