– Уведите его, – сказал товарищ за столом и добавил, – Чапу и Жирного ко мне.
Милиционер снова положил руку на плечо шофёра, тот съёжился и встал.
Вскоре в комнате появился мерзкого вида невысокий человек, уркаганский щёголь в лаковых сапогах, в пиджаке с отливом и в кепке. И лицо его было подстать его голосу, ехидный блин, со вбитым внутрь носом и выбитыми передними зубами. Зайдя в комнату, где сидел человек в сером, он поднял руку и поприветствовал его поднятием кепки:
– От честного жиганства, большевистскому панству, пламенный, революционный привет!
Он притопнул лакированным сапогом.
– Юродствуешь, Чапа? Ты бы бросил свои каторжные привычки, – холодно сказал человек за столом, – я ведь забуду, что мы вместе с тобой чалились, я заберу у тебя удостоверение, и отправлю тебя в ДОПРЗак, заскучал ты, я вижу, по казённой шконке и вкусной тюремной пайке.
– Обижаете, товарищ, я ваш до гробовой доски, и у меня от шконки и шломки, хребет болит и ливер пучит. – Сказал Чапа, скалясь беззубо.
Но тут его бесцеремонно отодвинули в сторону, и в комнату протиснулся огромный человек, вовсе не жирный, а необыкновенно широкий. Вдвое от обычного человека, с огромными лапищами и сапожищами, на которых от полноты ног пришлось надрезать голенища. Был он вида совсем не такого как Чапа, он скорее напоминал кулака, только без бороды на широком лице, носил яловые сапоги, пиджак, и кулацкую жилетку со старорежимной золотой цепью, для часов. Его фуражка была старой, козырёк её треснул, а губы и волосы вошедшего были сальными, как будто только что он ел что-то жирное и об волосы руки вытирал.
– Звали, Владимир Николаевич? – Тяжёлым басом спросил он.
– Возьмёте Ефрема, езжайте на малую Якиманку, к нэпману в ресторан «У Анри», узнайте, поспрошайте фамилию и где живёт проститутка Ракель Самуиловна. Как узнаете – позвоните мне. И без фокусов там, нэпманов не пугать и не грабить, их баб под юбками не лапать, не забывайте, что вы сотрудники МУРа, а не урки таёжные. Жирный, ты за старшего.
– Сделаем, товарищ Толмачёв, – обещал Жирный и повторил задание. – Значит, Ракель Самуиловну ищем и вам сообщаем.
– Всё будет в ажуре, аккуратненько, как отпуск морфия в аптеке, – опять снял кепку Чапа. – Не волнуйтесь, друг Владимир. Найдём мы эту мурку.
Товарищ Толмачёв ничего не сказал, просто неодобрительно глядел, как они уходят. Они вышли, закрыли дверь тихонечко, а он снял шляпу с лысой головы, бросил её на стол, посидел ещё немного и снова взял трубку телефона:
– Коржова, мне. – Сказал он и, подождав, продолжил. – Коржов, Толмачёв говорит, посмотри у тебя проходит в картотеке проститутка Ракель Самуиловна? Нет, фамилии я не знаю. Ищи без фамилии, и побыстрее, мне нужно на должность, на Кавказ уезжать, через два дня. Всё.
Он положил трубку и откинулся на спинку стула. Стал тщательно вытирать рукой лысую голову и жмурился, словно получал от этого удовольствие.
Он никуда не уходил, хотя ему самому очень хотелось принять участие и в поисках, и в экзекуции. Но товарищ Толмачёв знал, что ему будут звонить. Ему будут звонить разные товарищи, будут звонить всё время и соболезновать, и предлагать помощь, и он должен всех успокаивать и говорить, что поиски идут по плану. И помощь ему не нужна. И что нет необходимости форсировать события. И что все виновные скоро, обязательно, понесут суровую, заслуженную кару. В общем, он должен был быть на телефоне.
И телефон вскоре зазвонил, и на проводе был очень, очень ответственный товарищ, ответственнее практически не бывает. Новость уже дошла и до него, и Владимир Николаевич стал серьезен, сух и строг, стал говорить коротко и по делу:
– Толмачёв. Да, Григорий Евсеевич, именно так. Вопрос под контролем. Им занимаюсь я, лично я. Я понимаю, Григорий Евсеевич. Я предпринимаю всё возможное. Нет, дополнительные ресурсы не требуются, это приведёт к излишней огласке. Сейчас мы уточняем личность преступника, мы почти знаем кто это. Это дело нескольких часов. Да, Григорий Евсеевич. Да, все сотрудники осознают серьёзность задачи. Нет. Не вижу необходимости. Я понимаю, преступник будет наказан со всей революционной строгостью. Я понял, с показательной и максимальной строгостью. Думаю, что в массовых репрессиях необходимости не будет, это не политический случай. Полагаю, это был частный конфликт. Да, обязательно. По завершению операции отчёт будет у вас на столе. Буду держать вас в курсе событий. До свидания, Григорий Евсеевич.
Владимир Николаевич положил трубку на рычаг, откинулся на спинку стула, стал опять поглаживать себе голову, особенно виски. День только начинался, а это был только первый звонок из многих.
И это был самый спокойный и рассудительный товарищ из всех тех, кто сегодня будет ему звонить. Конечно, Владимир Николаевич знал, что сегодняшний день простым не будет, он так же знал, что от результатов этого дня и этого дела будет зависеть его карьера. Его будущее. И товарищ Толмачёв собирался сделать серьёзный шаг вверх по карьерной лестнице. Большой шаг в своё светлое будущее.
Глава 6
В любом государстве, при любом строе, всегда найдутся люди, которые не спешат по утрам на работу, а желают не спеша выпить кофе со сливками и со свежими сдобными булками. И чтобы чисто было вокруг, и чтобы скатерти были белые, и чтобы фаянс был хороший, если фарфора нет. Так вот такими людьми и была наполнена «Булочная месье Роже». Больше половины столов были заняты, граждане и разнообразные гражданки, вовсе не рабоче-крестьянского вида пили кофе и поедали изумительные булки на чистом коровьем масле с изюмом и сахарной пудрой. И над всей этой вакханалией непролетарских запахов, предметов, цветов и оттенков царил он, напомаженный и надушенный, изящный и элегантный, месье Роже. Урождённый Мишка Кульков из села Одинцово. Увидев Ракель Самуиловну на пороге своего светлого заведения, месье Роже пошёл к ней с распростёртыми руками, изображая такое радушие, словно ждал её со вчерашнего дня. И никак не мог дождаться, уже и истомился весь. Выглядел он прекрасно: белоснежная рубаха, галстук с золотой булавкой, жилет синего атласа и белоснежный передник до пола.
– Рашель, ma chérie, как я рад тебя видеть. – Говорил он, нисколько не заботясь о произношении, – проходи сюда, s'il vous plaît, к окну. Какой с тобой кавалер сегодня, прямо джентльмен. – Месье Роже томно закатывал глазки. – Рад вас видеть, мистер.
Товарищ Арнольд Буханкин был польщён наблюдательностью подмосковного француза, и даже покраснел немного, но отвечал важно, пытаясь подымить незажжённой трубкой:
– It's good to see you too.
– Il est charmant, Рашель, Il est charmant. – Восхищался месье Роже, – садитесь, сейчас я вам всё принесу.
И его радость продолжалась ровно до того момента пока он не увидел в дверях своего заведения товарища Свирида Тыжных. Если товарищ Незабудка и товарищ Буханкин в заведении месье Роже смотрелись вполне органично, как и все прочие посетители, то Свирид Тыжных всем своим видом в этом светлом помещении визуализировал значение слова «диссонанс». Такие понятия, как утренний кофе и Свирид Тыжных были взаимоисключающие. Свирид увидел Ракель Самуиловну, призывно помахавшую ему рукой, и пошёл мимо открывшего рот булочника. Уселся, положил локти на стол и, не снимая форменной фуражки, стал разглядывать собравшихся в булочной людей сквозь призму классовой борьбы. А собравшиеся попить кофе люди стали чувствовать себя некомфортно под такими взглядом. Им казалось, что пришедший перепутал заведения и пришёл сюда, чтобы выпить отнюдь не кофе и набить пару-тройку морд, которые потом попадутся под руку.
Ракель Самуиловна, чтобы хоть как-то снизить звенящее в булочной напряжение сказала:
– Роже, дорогой, нам три больших кофе со сливками и твоих прекрасных булок.
– Ну да, сейчас всё будет, – отвечал подмосковный француз, забыв от растерянности свой французский.
И чтобы показать всем посетителям, что у неё всё под контролем, товарищ Незабудка бесстрашно стянула с головы мрачного товарища Тыжных его фуражку, и положила её рядом с ним со словами: «Это не прилично».
Все смотрели на неё как на укротительницу львов, которая так бесстрашно может заставлять этих опасных зверей выделывать коленца на арене, нисколько их не боясь. И товарищ Тыжных даже не зарычал на неё, только стал разглаживать рыжие вихры тяжёлой солдатско-крестьянской ладонью. Теперь он уже не казался посетителям таким страшным, а был просто рыжим, крепким и даже симпатичным, хотя и хмурым парнем с веснушками. И они снова вернулись к своему завтраку.
В общем-то, Свирид был незлой человек. Мало того, он был сознательным бойцом и понимал, что его задача как раз и заключается в том, чтобы эти самые посетители могли спокойно пить свой кофе по утрам, даже хоть они и нэпманы. Раз партия сказала, что нэпманы имеют право пить кофе, значит обсуждать тут нечего. Просто Свирид понимал, что это не его мир, не его стиль жизни. А ещё он стеснялся. Да, просто стеснялся своего вида. Своей заштопанной под мышкой и у ворота гимнастёрки. Своих умирающих и сбитых до белизны на сгибах сапог. Молодой человек не снимал кожанки, хотя было лето и в булочной дамы сидели в лёгких платьях, и прятал под стул свои сапоги.
Видя и чувствуя это, Арнольд решил его успокоить и дружески пошутил:
– Да будет тебе краснеть, как красна девица. Сидишь, стыдишься. Все знают, что ты боец Первой конной, и ты говори всем, что в твоих сапогах ещё Корнилов погиб. И сапоги это легендарные как товарищ Будённый.
Ракель Самуиловна засмеялась, а Свирид забухтел раздражённо:
– Дурень ты, сам бы ты лучше погиб, – бухтел он. – Сидит, смешит всех, балагур церковный.
– Свирид, – ласково пыталась успокоить оперуполномоченного товарищ Незабудка. – А кто такие балагуры церковные? У вас что, в церквях заведены специальные балагуры?
– А чего их заводить, они сами заводятся как клопы, вот вроде этого, – товарищ Тыжных кивнул на Арнольда, – поп стоит, бубнит что-нибудь про Бога, а такой вот умный хохмит, да девок, да баб смешит, да всё по-тихому. Да всё о похабном. Поп слово, а он два, поп запоёт, а он козлом заблеет, и народ хихикать начинает, а поп всё думает: чего они ржут и не над ним ли? Бывало, что до хохота в голос доходило, вся церква смеялась. А иерей изводится. Бегает сам среди людей, дьяконов гоняет озорника искать. А народ на них глядя закатывается со смеху. Пока им кто-нибудь не укажет на балагура. А уж как найдут такого балагура попы, то уж тут били беспощадно, и в шею его и по мордасам, и сапогом в дорогу ему поддавали, да так, что летел он из дверей вперёд своего визга. Так потом еще и в церкву таких по месяцу не пускали.