Для Троцкого 1924 год стал поворотным моментом в политической карьере, да и в его биографии. Он стал совершать одну ошибку за другой.
«Завещание», которого не было
Между тем политический расклад постепенно менялся. Уже у многих начинал возникать вопрос: а не слишком ли Сталин раскомандовался? Из «триумвирата» (Сталин, Зиновьев, Каменев) первым задергался Зиновьев. Еще летом 1920 года Григорий Евсеевич встретился с другими видными большевиками – Н. И. Бухариным, М. М. Лашевичем и Г. Е. Евдокимовым. Совещание проходило в старых добрых подпольных традициях – во время отдыха в Кисловодске товарищи забрались в одну из горных пещер. Они обсуждали следующий план – предложить Сталину оставить пост Генсека, вместо него учредить секретариат их трех человек. В эту тройку должны входить Сталин, Троцкий и кто-нибудь из «заговорщиков». А почему так сложно? Одно из объяснений – стремление к равновесию в партии. Сталина совсем выпереть было нельзя, так как кто тогда работать станет? О работоспособности Троцкого я не раз упоминал. Остальные были немногим лучше.
«Зиновьев с Каменевым были людьми более мирными (по сравнению с Троцким. – А. Щ.), но безынициативными и панически боявшимися любой ответственности… Бухарин – из того же теста, что и Зиновьев с Каменевым, и притом невероятно говорлив, до такой степени, что язвительный Троцкий дал ему кличку Коля Балаболкин».
Лашевич с Евдокимовым тоже перенапрягаться не любили. Но особых последствий это не вызвало.
После истории с «Письмом 46» следующий большой шум разразился вокруг ленинского «Письма к съезду», которое потом окрестили «Завещанием». В дальнейшем вокруг него нагородили кучу вранья.
Для начала – этот документ ни в коей мере не походит на «политическое завещание», то есть на связный текст, в котором политический лидер, предчувствуя близкую кончину, рассказывает товарищам по борьбе, каким он видит дальнейший путь. Текст состоит из пяти обрывочных фрагментов, датированных с 22 по 26 декабря 1922 года. Причем изначально документ вообще никак не назывался.
Кроме того, его аутентичность вызывает большие сомнения. Текст написан на машинке, без всякой подписи. Он был продиктован. Письмо стало известно через Н. К. Крупскую, которая, как уже говорилось, имела собственные политические взгляды. Трудно предположить, что она что-то дописывала, а вот убавить – могла.
Более всего интересно, что Ленин в этом письме проехался по всем видным вождям.
«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».
«Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому».
Имеется в виду то, что перед Октябрьским переворотом Зиновьев и Каменев заявили о своем несогласии с линией партии на восстание.
«Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».
«Затем Пятаков[57] – человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе».
И, наконец, «хит сезона»: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».
«Письмо к съезду» всплыло на XIII съезде РКП(б) (23 мая-31 мая 1924 года) с подачи Крупской – то есть письмо было предназначено предыдущему съезду. Судьба его интересна. Первоначально оно было оглашено на заседании Совета старейшин (неуставного органа, состоящего из членов ЦК и руководителей местных партийных организаций). Встал вопрос: оглашать или не оглашать? Решили так – письмо было оглашено в отдельных делегациях, так что с ним познакомились все, но в печать оно не попало.
Между тем Сталин на первом же после съезда Пленуме ЦК подал в отставку. Ее не приняли. «За» голосовали только Троцкий и его сторонники. Хотя Сталин высказывался в смысле: да, я грубый, и что дальше?
А почему не приняли отставку? А посмотрите хотя бы «Письмо к съезду». Там Ленин предлагает найти такого же, только повежливее. А где взять? Сталин как опытный аппаратчик наверняка знал расклад сил, так что смело выступал с просьбой об отставке.
Много позже вокруг письма Ленина возникло множество мифов. Первый: письмо скрыли. Раскрутил дело американский журналист Макс Истмен, который выпустил в САСШ книгу «После смерти Ленина». Так как в СССР Истмен крутился среди сторонников Троцкого, то ЦК предложило Льву Давидовичу прояснить позицию. Он прояснил в печати в 1925 году: «В нескольких местах книжки Истмен говорит о том, что ЦК „скрыл“ от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого „завещания“ и пр.); это нельзя назвать иначе, как клеветой на ЦК нашей партии. Из слов Истмена можно сделать тот вывод, будто Владимир Ильич предназначал эти письма, имевшие характер внутриорганизационных советов, для печати. На самом деле это совершенно неверно. Владимир Ильич со времени своей болезни не раз обращался к руководящим учреждениям партии и ее съезду с предложениями, письмами и пр. Все эти письма и предложения, само собою разумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов партии и всегда, разумеется, оказывали надлежащее влияние на решения партии, и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не предназначались их автором для печати. Никакого „завещания“ Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношения к партии, как и характер самой партии, исключали возможность такого „завещания“. Под видом „завещания“ в эмигрантской и иностранной буржуазной и меньшевистской печати упоминается обычно (в искаженном до неузнаваемости виде) одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка. XIII съезд партии внимательнейшим образом отнесся и к этому письму, как ко всем другим, и сделал из него выводы применительно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом или нарушенном „завещании“ представляют собою злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интересов созданной им партии».
Впоследствии, правда, он стал говорить уже другое… Вторым мифом стало всяческое выпячивание именно оценки Сталина. Дескать, остальных сюда приплели случайно. На этом же основывался и Хрущев на ХХ съезде КПСС. И, разумеется, сюда приплетаются размышления кухонных теоретиков: а вот если бы Ленина послушали…
Не рой другому яму
После всех этих событий Троцкий обнаружил, что его позиции становятся все более шаткими. И он перешел в наступление. Причем ударил по всем сразу. Осенью 1924 года вышла статья Троцкого «Уроки Октября», которая являлась предисловием в третьему тому его собрания сочинений. В ней Лев Давидович решил выставить себя в выгодном свете: дескать, в 1917 году он был самым верным ленинцем – а заодно попинать своих политических оппонентов, упрекая их в том, что они были неправильными революционерами.
Интересно, что Сталина он задевал меньше всех. Только косвенно. Он цитировал передовые статьи из «Правды» марта и начала апреля 1917 года, в которых провозглашалась относительная умеренная позиция по отношению к Временному правительству, которую Троцкий и обличает. Но суть тут вот в чем. Передовые статьи в газете идут без подписи – потому что выражают точку зрения редакции (редактора). А редактором «Правды» являлся как раз Сталин. То есть это был «наезд», но достаточно завуалированный. Далеко не все знали, кто редактировал газету в те времена, а еще меньше людей понимали принципы газетного дела. Гораздо серьезнее потоптался Троцкий по Каменеву и Зиновьеву, припомнив им те самые финты накануне Октябрьского переворота. В итоге получалось – товарищ Троцкий шел под барабанный бой делать революцию, а все остальные (кроме неприкасаемого Ленина) норовили сбежать в кусты.
Трудно понять, о чем Троцкий думал, когда писал эту работу. Ведь если у каждого из противников можно было найти «скелет в шкафу», то у Троцкого этих «скелетов» хватило бы на целое кладбище.
Возможно, он понадеялся на свой журналистский талант. История достаточно давняя, а многие ли побегут проверять в архивы? Но почему-то он не подумал, что товарищи, на которых он «наехал», молчать не станут. В итоге осенью 1924 года развернулась так называемая литературная дискуссия.
Первым начал Зиновьев. Непосредственно Троцкого он не трогал. Что понятно – действия самого Зиновьева в Октябре и в самом деле выглядели некрасиво. Он пошел другим путем – тиснул целый ряд статей по истории РСДРП, в которых припомнил и дружбу Троцкого с меньшевиками, и нападки на Ленина и много чего еще. Заодно всплыла нехорошая история с Брестским миром и проповедью «казарменного социализма». Последнее было серьезно – ведь к 1924 году троцкисты специализировались прежде всего на призывах к «партийной демократии».
Потом в дискуссию вписались многие, которые не вошли в число обиженных. Это были М. И. Калинин, А. И. Рыков, В. М. Молотов, Ф. Э. Дзержинский, Г. Я. Сокольников. И ведь если бы авторы просто «поздравляли соврамши» Троцкого… Дело было куда серьезнее. Они готовили почву для главного удара.
Сталин никуда не торопился, зато подвел итог. Его речь на пленуме коммунистической фракции ВЦСПС, сказанная 19 ноября 1924 года и опубликованная 24 ноября в «Правде», называется «Троцкизм или ленинизм». То есть Сталин обвиняет своего оппонента в «ереси». Ну, а заодно выливает на него множество ушатов грязи.
«Перейдем теперь к легенде об особой роли Троцкого в Октябрьском восстании. Троцкисты усиленно распространяют слухи о том, что вдохновителем и единственным руководителем Октябрьского восстания являлся Троцкий. Эти слухи особенно усиленно распространяются так называемым редактором сочинений Троцкого, Ленцнером. Сам Троцкий, систематически обходя партию, ЦК партии и Петроградский комитет партии, замалчивая руководящую роль этих организаций в деле восстания и усиленно выдвигая себя, как центральную фигуру Октябрьского восстания, вольно или невольно, способствует распространению слухов об особой роли Троцкого в восстании. Я далек от того, чтобы отрицать несомненно важную роль Троцкого в восстании. Но должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог, что, будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом Троцкого. Обывателям, вроде Суханова, все это может показаться странным, но факты, действительные факты, целиком и полностью подтверждают это мое утверждение… Это не значит, конечно, что Октябрьское восстание не имело своего вдохновителя. Нет, у него был свой вдохновитель и руководитель. Но это был Ленин, а не кто-либо другой, тот самый Ленин, чьи резолюции принимались ЦК при решении вопроса о восстании, тот самый Ленин, которому подполье не помешало быть действительным вдохновителем восстания, вопреки утверждению Троцкого. Глупо и смешно пытаться теперь болтовней о подполье замазать тот несомненный факт, что вдохновителем восстания был вождь партии В. И. Ленин».
Но все это – лишь разгон. Самое главное дальше.
«Троцкий в своих литературных выступлениях делает еще одну (еще одну!) попытку подготовить условия для подмены ленинизма троцкизмом. Троцкому „дозарезу“ нужно развенчать партию, ее кадры, проведшие восстание, для того, чтобы от развенчивания партии перейти к развенчиванию ленинизма. Развенчивание же ленинизма необходимо для того, чтобы протащить троцкизм, как „единственную“, „пролетарскую“ (не шутите!) идеологию. Все это, конечно (о, конечно!), под флагом ленинизма, чтобы процедура протаскивания прошла „максимально безболезненно“.
Троцкизм есть недоверие к лидерам большевизма, попытка к их дискредитированию, к их развенчиванию. Я не знаю ни одного течения в партии, которое могло бы сравниться с троцкизмом в деле дискредитирования лидеров ленинизма или центральных учреждений партии. Чего стоит, например, „любезный“ отзыв Троцкого о Ленине, характеризуемом им, как „профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении“. А ведь это далеко не самый „любезный“ отзыв из всех существующих „любезных“ отзывов Троцкого…
По вопросу о лидерах большевизма. Старый троцкизм старался развенчать Ленина более или менее открыто, не боясь последствий. Новый троцкизм поступает более осторожно. Он старается сделать дело старого троцкизма под видом восхваления Ленина, под видом его возвеличения».
Впоследствии Сталин пошел дальше: он стал доказывать, что троцкисты – это по сути меньшевики. А это слово в партийной среде воспринималось как грязное ругательство. Даже хуже, чем белогвардеец. Потому что белогвардеец – честный враг, а меньшевик – предатель, бьющий ножом в спину.
Для Троцкого «литературная дискуссия» обернулась очень серьезным ударом. Дело дошло до того, что вопрос о нем был вынесен на пленум ЦК РКП(б) 17–20 января 1925 года. Троцкий… снова заболел. Так что разборка прошла в его отсутствие и закончилась полным осуждением. И это бы еще ничего – самым главным было то, что Троцкого сняли с поста наркомвоеномора, то есть отстранили от армии.
Конечно же, репутация Льва Давидовича сильно пострадала. Ведь многие сочувствовали оппозиции, потому что видели отрицательные стороны в жизни страны и партии в частности. Например, в том, что партия «обуржуазивалась». Причем многие, особенно молодежь, придерживались тут крайних взглядов.
Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее
головы канарейкам сверните –
чтоб коммунизм
канарейками не был побит.
А Троцкий как раз активно выступал «за новый быт» и так далее. Словом – настоящий революционер. Про его разные политические шатания большинство просто не знало. А тут выясняется – Троцкий не большевик, а вообще не поймешь кто…
Зиновьев и Каменев вообще хотели исключить его из партии, но не добились этого. Лев Давидович даже остался в ЦК. Большую роль тут сыграл Сталин. Почему он не стал добивать врага? Как увидим, он тоже Троцкого недооценил…
Ничего личного – просто политика
Итак, наверху шла борьба за власть, заложником которой была Россия. Самое главное различие между Сталиным и оппозиционерами состояло в том, что оппозиционеры в случае, если бы они пришли к власти в стране, а потом ее потеряли, не теряли ничего. Даже наоборот – они отправлялись за границу и вновь въезжали в знакомую колею привычной радикально-оппозиционной деятельности, то есть возвращали себе свой привычный смысл жизни. Сталин и его команда для себя такого варианта не допускали: с потерей страны они теряли все, вплоть до самой жизни, поэтому и власть у них можно было вырвать только с жизнью.
Стоит рассказать, во что в середине 20-х превратились старые революционеры и прежде всего – «ленинская гвардия». То есть они и раньше такими были, но Ленин им не давал особо развернуться.
Положение в партии, а, значит, и во всей стране чем-то напоминало феодализм. То есть имеется король, который вроде бы самый главный. Но магнаты, всякие графы и бароны считают: в своих владениях каждый волен распоряжаться по своему усмотрению, и никто им не указ. За каждым высшим партийным деятелем стояло множество сторонников, повязанных самыми разными интересами.
Причем как государственные деятели эти люди сформировались в ходе «военного коммунизма», когда никакого закона не было и произвол являлся нормой жизни. Так что, когда «ленинская гвардия», увидев, что их отодвигают от власти, стала кричать о «партийной демократии», это похоже на волка, выступающего с проповедью вегетарианства. Это была демагогия в химически чистом виде.
Что не противоречит тому, что в партийных верхах шли бесконечные открытые дискуссии. Представителей «ленинской гвардии» явно устраивала система, напоминающая, ну, например, олигархическую средневековую Венецианскую республику. Представители элиты могли сколько угодно лаяться друг с другом. Они же выдвигали и самого главного, которого могли всегда одернуть, а в случае чего и сместить или отправить на тот свет. А низы никакого права голоса не имели.
Сталин же стал этих красных олигархов прижимать. При этом он опирался как раз на «партийные массы», а не на НКВД, как многие привыкли думать. В 20-х годах карательные органы к партийным разборкам не имели никакого отношения. И в этой ситуации нет ничего нового. Вспомним историю. Короли, укрепляя свою власть, нередко в борьбе против баронов опирались на города – то есть на наиболее организованные слои народа. Причина того, что народ поддерживал королей, одна и та же – уж лучше один лидер, чем банда беспредельщиков.
Да 1927 года противники Сталина не ставили вопрос о его полном отстранении от власти, только об ограничении его полномочий. Причину я уже называл. А работать кто будет? Дело в том, что подавляющее большинство бывших эмигрантов оказались не способными ни к какой созидательной работе. А что тут удивляться? В эмиграции они занимались политической возней, цель которой была – разрушение Российской империи. Дальше они валили уже Временное правительство, а потом воевали, а заодно истребляли всяких явных и мнимых врагов новой власти. То есть занимались прежде всего разрушением. Сталин же, выступая с лозунгом «победы социализма в одной стране», провозглашал курс на созидание. Заниматься этим старые революционеры не умели, да и по большому счету не хотели.
Наиболее радикальным противником был, конечно, Троцкий с его богемным складом характера. Как заметила Елена Прудникова, «это то же самое, что профессионального землепроходца назначить директором колхоза». Вот такими «профессиональными путешественниками» являлись Троцкий и его сторонники. А остальные? Желали ли они в самом деле ввязываться в очень скользкое дело развязывания мирового пожара? Кто знает. Но Зиновьев являлся председателем Коминтерна. Это была как раз организация профессиональных «поджигателей». Причем формально она стояла выше ВКП(б)[58] – Коминтерн являлся объединением всех коммунистических партий. Да и в реальности деятельность Коминтерна никем не контролировалась. Между тем это была мощная структура, со множеством самых дочерних подразделений – от собственной разведки до учебных заведений. А ведь в учебных заведениях не только (а порой и не столько) дают знания, сколько прививают определенное мышление. И денег на Коминтерновские забавы была потрачена куча.
У других тоже были свои причины… Не говоря уже о мотивации, приведенной в эпиграфе. Ну, рухнула бы Советская власть. Эти ребята снова уехали бы за границу, где стали бы, как Александр Керенский, писать мемуары. «Мы были правы, но нас не послушали».
И гордились бы своей принципиальностью и верностью идеям…
Вот такая была обстановочка.
После того, как отодвинули Троцкого, Зиновьев и Каменев то ли по легкомыслию, то ли еще по какой причине не начали борьбу против Сталина, а стали наносить удары по «молодежи» – партийным лидерам следующего поколения. Самым заметным был Николай Иванович Бухарин.
В годы «ранней перестройки», то есть когда Сталина уже можно было критиковать, а Ленина еще нельзя, вокруг Бухарина сочинили целую мифологию. Впрочем, не сочинили, а повторили то, что писали на Западе. Бухарин получился едва ли не самым лучшим партийным лидером той поры, к тому же чуть ли не либералом. На самом деле все обстояло далеко не так.
Начинал он «с левых коммунистов». То есть ультрареволюционеров. Напомню, что главной особенностью этих товарищей было то, что они не желали поступиться принципами. О том, что выйдет, если пойти их путем, они, скорее всего, сами понятия не имели.
«Бухарин, кроме того, что тоже ни к какому делу не пригоден, был типичным паникером, менявшим свои взгляды чуть ли не каждый год. Так, в середине 20-х годов он выкинул крестьянам лозунг „Обогащайтесь!“, с началом коллективизации ратовал за уничтожение кулака как класса и одновременно писал письма Сталину, в которых кричал, что так, как действует правительство, действовать нельзя. При этом как надлежит действовать, он, естественно, не говорил ни слова, потому что сам не знал. Все бы ничего, с этими деятелями уже не раз справлялись, но они, имея немалый авторитет, подрывали единство партии бесконечными и бессмысленными дискуссиями. А партия в то время была приводным ремнем управления государством, другие приводные ремни еще только формировались».
Кроме того, Бухарин, хоть и являлся русским, искренне ненавидел русский народ. И этого никогда не скрывал. Так в 1927 году именно он раскрутил кампанию против «есенинщины» (поэт был уже мертв). Причину он называл честно – Есенин является типично русским поэтом, а такие авторы нам не нужны. Впрочем, возможно, именно за это его «прорабы перестройки» и любили.
Бухарин активно поддерживал Сталина в борьбе против Троцкого. Это понятно. Представитель «второго эшелона» хотел выбиться в первый и боролся за то, чтобы расчистить себе путь.
«Старики» сдавать свои позиции не собирались. Осенью 1925 года Зиновьев «наехал» на Бухарина, а потом началась полномасштабная свара между «стариками» и «новичками». Рассказывать подробности о том, кто против кого выступал и что говорил, – смысла не имеет. Это была обычная грызня за власть.
Троцкий выжидал. На момент начала свары он занимал посты председателя концессионного комитета, начальника электротехнического управления и председателя научно-технического управления промышленности. Должности важные. Особенно – глава концессионного комитета. Я уже поминал, что политика предоставления концессий у большевиков была насквозь циничной – привлечь инвесторов, а со временем их «кинуть». Это не так-то просто. Впрочем, Троцкий свою роль впоследствии оценивал по-иному.
«Свою новую работу я пытался связывать не только с текущими задачами хозяйства, но и с основными проблемами социализма. В борьбе против тупоумного национального подхода к хозяйственным вопросам („независимость“ путем самодовлеющей изолированности) я выдвинул проблему разработки системы сравнительных коэффициентов нашего хозяйства и мирового. Эта проблема вытекала из необходимости правильной ориентации на мировом рынке, что должно было, в свою очередь, служить задачам импорта, экспорта и концессионной политики. По самому существу своему проблема сравнительных коэффициентов, вытекавшая из признания господства мировых производительных сил над национальными, означала поход против реакционной теории социализма в отдельной стране».
Впрочем, это было сказано много лет спустя. Проблемой для Троцкого было то, что особому политическому влиянию эти должности не способствовали. Хуже того. Получалось, что Троцкий «ходил» под Ф. Э. Дзержинским, который являлся председателем ВСНХ (все упомянутые структуры туда входили). «Железный Феликс» же был всего лишь кандидатом в члены ЦК, а Троцкий – членом Центрального комитета. Такое положение было «не по понятиям». И урегулировать его могли двумя способами – повысить в партийной иерархии Дзержинского или понизить Троцкого.
Что же касается конфликта, то тут Троцкий допустил большую ошибку в оценке расклада сил. Он предполагал, что «триумвират» обрушится на обнаглевшую молодежь. Это было вполне логично. Сам же Лев Давидович хотел поднять свой престиж, выступив в роли миротворца. То есть объединяющей силы. Но он не учел, с кем имеет дело. Сталин не стал играть по стандартной схеме – он поддержал Бухарина и его компанию. Ход оказался блестящим. В итоге появилась очередная оппозиция – в лице Зиновьева, Каменева, Сокольникова, Лашевича и примкнувшей к ним Крупской. Они снова потребовали партийной дискуссии. Главным же лозунгом опять стало упразднение поста Генерального секретаря.
Большая победа Сталина
Все эти разборки были вынесены на XIV съезд. Оппозиция выглядела достаточно бледно. Что и отметил в своей речи Сталин: «А теперь перейдем к платформе Зиновьева и Каменева, Сокольникова и Лашевича. Пора и о платформе оппозиции поговорить. Она у них довольно оригинальная. Много разнообразных речей у нас было сказано со стороны оппозиции. Каменев говорил одно, тянул в одну сторону, Зиновьев говорил другое, тянул в другую сторону, Лашевич – третье, Сокольников – четвертое.
Но, несмотря на разнообразие, все они сходились на одном. На чем же они сошлись? В чем же состоит их платформа? Их платформа – реформа Секретариата ЦК. Единственное общее, что вполне объединяет их, – вопрос о Секретариате. Это странно и смешно, но это факт.
Этот вопрос имеет свою историю. В 1923 году, после XII съезда, люди, собравшиеся в „пещере“ (смех.), выработали платформу об уничтожении Политбюро и политизировании Секретариата, т. е. о превращении Секретариата в политический и организационный руководящий орган в составе Зиновьева, Троцкого и Сталина. Каков смысл этой платформы? Что это значит? Это значит руководить партией без Калинина, без Молотова. Из этой платформы ничего не вышло, не только потому, что она была в то время беспринципной, но и потому, что без указанных мной товарищей руководить партией в данный момент невозможно. На вопрос, заданный мне в письменной форме из недр Кисловодска, я ответил отрицательно, заявив, что, если товарищи настаивают, я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой, и без требования гарантий прав меньшинства. (Смех.)
Это была, так сказать, первая стадия.
А теперь у нас наступила, оказывается, вторая стадия, противоположная первой. Теперь требуют уже не политизирования, а техницизирования Секретариата, не уничтожения Политбюро, а его полновластия…
Мы против отсечения (имеется в виду „отсечение оппозиционеров“. – А. Щ.). Мы против политики отсечения. Это не значит, что вождям позволено будет безнаказанно ломаться и садиться партии на голову. Нет уж, извините. Поклонов в отношении вождей не будет. (Возгласы: „Правильно!“ Аплодисменты.) Мы за единство, мы против отсечения. Политика отсечения противна нам. Партия хочет единства, и она добьется его вместе с Каменевым и Зиновьевым, если они этого захотят, без них – если они этого не захотят. (Возгласы: „Правильно!“ Аплодисменты.)»
Цитата приведена здесь в том числе и затем, чтобы продемонстрировать мастерство Сталина как публичного оратора. Напомню – речь произносилась на съезде, то есть на большом собрании (1306 делегатов). Большинство из присутствовавших не имели большого опыта политических игр. В то же время на съезды тогда присылали отнюдь не в ладоши хлопать. Делегаты могли и «взбрыкнуть». Так что их требовалось привлечь на свою сторону. Вот Сталин и свел свою критику оппозиции к тезису «олигархов[59] мы не потерпим». Что, разумеется, было принято «на ура». Главным же итогом съезда было то, что он поддержал линию Сталина, – был взят курс на строительство социализма в одной стране.
А дальше Сталин заявил: «Мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке, страной, которая послужит очагом для притягивания к себе всех других стран, понемногу отпадающих от капитализма и вливающихся в русло социалистического хозяйства. Эта линия требует максимального развертывания нашей промышленности, однако в меру и в соответствии с теми ресурсами, которые у нас есть. Она решительно отрицает политику превращения нашей страны в придаток мировой системы капитализма. Это есть наша линия строительства, которой держится партия и которой будет она держаться и впредь. Эта линия обязательна, пока есть капиталистическое окружение».
Разумеется, не обошлось и без кивков в сторону коммунистической ортодоксии: «Другое дело, когда победит революция в Германии или во Франции, или в обеих странах вместе, когда там начнется социалистическое строительство на более высокой технической базе. Тогда мы от политики превращения нашей страны в независимую экономическую единицу перейдем к политике включения нашей страны в общее русло социалистического развития. Но пока этого еще не произошло, нам абсолютно необходим тот минимум независимости для нашего народного хозяйства, без которого невозможно будет уберечь нашу страну от хозяйственного подчинения системе мирового капитализма».
Но это явно слова «для порядка».
Против теории победы социализма в одной стране, кстати, выступали оппозиционеры. Троцкий отмалчивался.
Зиновьев полагал, что сталинская теория «отдает душком национальной ограниченности». Каменев объявил ее подменой «международной революционной перспективы… национально-реформистской перспективой».
Но их слушать не стали.
XIV съезд был отмечен интересным обстоятельством. Много времени было потрачено на дискуссию вокруг взглядов… философа-эмигранта Николая Васильевича Устрялова.
С чего бы это? И кто это вообще такой?
Свой политической путь Устрялов начинал в партии кадетов. Во время Гражданской войны возглавлял Бюро печати при правительстве Колчака. Уже там обнаружились некоторые особенности его мировоззрения. Если его партайгеноссе, оказавшиеся при адмирале, либо старательно не замечали колчаковских методов, либо утешались, что это временно, то Устрялов стал «бардом диктатуры». К демократии он стал относиться с глубоким презрением, полагая, что она отжила свое.
Это не стоит понимать так, что Устрялов являлся апологетом голого насилия. Он писал: «Формальная демократия умирает, но река истории не течет вспять, и жизнеспособные элементы отцветающего периода будут жить в нарождающемся. На смену демократии грядет сверхдемократия».
То есть диктатор может удержаться, только если он выражает интересы широких народных масс.
Уже в 1919 году Устрялов понял, что из белогвардейского проекта ничего путного не выйдет, и стал присматриваться к большевикам.
После краха режима Колчака он оказался в Харбине, после Гражданской войны стал работать на Китайской восточной железной дороге (КВЖД). Дорога принадлежала РСФСР/СССР, на ней работали как те, кто там трудился и до революции, так и приехавшие советские граждане. Так что Устрялов знал о том, что происходило в России, не только из эмигрантских газет.
Происходящее нравилось ему все больше и больше.
«Во-первых, события убеждают, что Россия не изжила еще революции, т. е. большевизма, и воистину в победах советской власти есть что-то фатальное, – будто такова воля истории. Во-вторых, противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом, по существу чуждым его природе. Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией интернационала на роль национального фактора современной русской жизни, – в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, потускнел и поблек на практике вследствие своих хронических альянсов и компромиссов с так называемыми „союзниками“…
После крушения власти адмирала Колчака и генерала Деникина русские националисты очутились как бы над неким провалом… Начинать с начала то, что трагически не удалось при несравненно лучших условиях и при неизмеримо богатейших данных, могут в лучшем случае лишь политические Дон-Кихоты. Следовательно, нужно искать другой выход…
Но главное, большевикам удалось фактически парировать основной национальный аргумент, против них выставлявшийся: они стали государственной и международной силой, благодаря несомненной заразительности своей идеологии, а также благодаря своей красной армии, созданной ими из мутного потока керенщины и октябрьской „весны“».
Это течение получило название национал-большевизма.
Устрялов и его последователи делили русских революционеров на коммунистов и большевиков. Первые – это те, кто был заморочен на интернационализме и готов был принести Россию в жертву мировой революции. Вторые – выразители исключительно русских интересов. Главным «большевиком» Устрялов считал Ленина – и относился к нему с восхищением.
Примечательно, что национал-большевики первыми из эмигрантов, еще в 1921 году, высоко оценили Сталина – именно как «большевика». В борьбе оппозиций 20-х годов Устрялов, очень внимательно следивший за советской политикой (он читал все стенограммы съездов ВКП(б), которые тогда издавались и свободно распространялись), всегда приветствовал сталинскую линию – как последовательно государственническую.
В 1923 году Устрялов побывал в СССР, что только укрепило его взгляд на происходящее.
Статьи этого философа широко публиковались в Советской России. Сталин очень внимательно читал его книги. Исследователи спорят, повлияли ли устряловские взгляды на Иосифа Виссарионовича. Но именно он был инициатором публикаций философа.
Наверняка, читатели догадались о причине шумихи на съезде по поводу Устрялова. Критиковали-то позицию Сталина! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: курс на социализм в одной стране предполагает, в том числе, опору на патриотические настроения в народе. И прежде всего – на русский патриотизм.
Интересно, что на Устрялова нападал и Бухарин. Что свидетельствует, что тактическое единство по каким-то вопросам отнюдь не означало единства во всем. А Бухарина-то от русского патриотизма трясло. Вот он и заявлял: «По Устрялову, весь наш социализм – пуф. А не пуф новое государство с небывалой широтой размаха своей политики, с чугунными людьми, укрепляющими русское влияние от края до края земли».
Бухарин понял все правильно. Позиция Сталина – это русский империализм. Как говорится, «нравится – не нравится, а с нами вам не справиться!»
Разумеется, Сталин не мог напрямую защищать Устрялова. Тем более что в экономических вопросах философ был «рыночником». Но… Он сказал так:
«Устрялов – автор этой идеологии. Он служит у нас на транспорте. Говорят, что он хорошо служит. Я думаю, что ежели он хорошо служит, то пусть мечтает о перерождении нашей партии. Мечтать у нас не запрещено. Пусть себе мечтает на здоровье. Но пусть он знает, что, мечтая о перерождении, он должен вместе с тем возить воду на нашу большевистскую мельницу. Иначе ему плохо будет».
По меркам полемики того времени, это очень мягко. По сути, означает – оставьте его в покое!