ЦК РЛКСМ, Ленинградский губкомол и курировавшие последний в колыбели революции Сафаров и отчасти Залуцкий погорели в 1925 г. на том же самом, на чем погорел до них Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, о снятии которого с поста руководителя Политуправления Красной армии генсек сказал в 1924 г.: «Антонов снят с ПУРа по решению Оргбюро ЦК, утвержденному Пленумом ЦК. Он снят прежде всего за то, что разослал циркуляр о конференции ячеек военных вузов и Воздухофлота с порядком дня: по международному положению, по партстроительству и пр., без ведома и согласования с ЦК, хотя Антонов знал, что ПУР работает на правах отдела ЦК. Он снят с ПУРа, кроме того, за то, что разослал всем военным ячейкам циркуляр о формах применения внутрипартийной демократии вопреки воле ЦК и несмотря на предупреждение ЦК о согласовании этого циркуляра с планами ЦК»[1621]. После Антонова-Овсеенко и ленинградских комсомольцев, которые попытались без санкции сверху созвать фактически всесоюзную конференцию РЛКСМ, отчасти на аналогичной «угрозе» партии и ее «несокрушимому единству» погорит после Великой Отечественной войны ленинградское же руководство ВКП(б), которое проведет в городе на Неве де-факто не всероссийскую, а всесоюзную оптовую ярмарку и тем самым воскресит в памяти сталинских соратников и самого Хозяина события двадцатых годов.
В головы старых большевиков, которые помнили историю партии со II съезда РСДРП 1903 г., целенаправленными усилиями Ленина и его тогдашних товарищей по руководству большевистской фракции был вбит первый пункт Организационного устава партии, в соответствии с которым членом партии считался «…всякий, принимающий ее Программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярно личное содействие под руководством одной из ее организаций»[1622]. Сторонники «генеральной линии» партии, проникавшие на нелегальные собрания оппозиционеров, узнавали о наличии у Троцкого и Зиновьева руководителей подпольной системы руководящих органов, своими глазами видели, как оппозиционеры вносили в подпольные кассы членские взносы, в том же размере, что был официально установлен и в партии – для поддержания исключенных, на нужды руководящих органов фракции, а также и на оплату различной отпечатывающейся литературы и труда машинисток. Многочисленные записки в партийные органы дополнили более поздние признания Зофа, Пикеля и других «покаявшихся» оппозиционеров. С появлением в 1927 г. проекта платформы «большевиков-ленинцев», которая фактически представляла собой альтернативную Программу партии, сталинцы и будущие Правые не могли не убедиться в том, что с учетом наличия фракционных центров, членских взносов и платформы (а фактически партийной Программы) «вторая партия», вопреки пламенным заверениям зиновьевцев и вынужденным в условиях союза Левой и Новой оппозиций заверениям троцкистов, уже создана.
У сталинско-бухаринского руководства появились все основания для утверждений о «второй партии», тем более что у проекта оппозционной платформы было и свое название партии – «большевиков-ленинцев» (то есть Сталин и Бухарин со товарищи по умолчанию становились вроде бы то ли «большевиками-антиленинцами», то ли «меньшевиками-сталинцами»). Генсека, и далеко не его одного, полагаем, трясло, когда он увидел среди лидеров «ленинцев» Троцкого.
Важно подчеркнуть: несмотря на то, что троцкисты были психологически подготовлены к созданию «второй партии», Лев Давидович и его ближайшие соратники предпочли все же сохранить своих сторонников в ВКП(б), осознавая тот факт, что Троцкий был великим оратором и выдающимся партийным «литератором», однако он отнюдь не преуспел даже в создании сколько-нибудь серьезной фракции во времена «единой» РСДРП[1623]. До своей вынужденной эмиграции Троцкий продолжать гнуть ту линию, которой он придерживался с момента вступления его как вождя «Междурайонной организации объединенных социал-демократов» в большевистскую партию на VI съезде РСДРП (большевиков) в конце июля – начале августа 1917 г. Большевики получили дополнительные силы в тогдашней столице – Петрограде, что было отнюдь не лишним после подавления попытки военного переворота, предпринятой «ленинской» партией вопреки воле Ленина 3 июля, а Троцкий, влияние «межрайонки» которого не выходило за пределы Петрограда, вошел в самую немногочисленную из всероссийских партий – в расчете на обретение в ней сторонников. Расчет, как мы можем сейчас говорить, вполне оправдался. Троцкий с его холодностью и подчеркнутой корректностью, вызывавшей раздражение у товарищей по партии, весьма склонных к панибратству, так и не стал своим для старых большевиков-«ленинцев», однако в качестве «вождя Красной армии» он закончил выигранную РКП(б) Гражданскую войну в качестве лидера партии номер два и едва не стал номером один после того, как из политического процесса выбыл Ленин.
Не лишено было оснований заявление Залуцкого, сделанное в 1925 г.: «Не глубина и всесторонний охват марксистских, теоретических и политических взглядов Троцкого, не сила его пролетарской революционной мысли, а блестящие ораторские и агитаторские способности перед Октябрем открыли Троцкому ворота в нашу партию. В этом, между прочим, заключены та “тайна” и тот “секрет”, что основные кадры нашей партии за эти [годы] не считали нужным вести борьбу со всевозможными баснями, умопомрачительными фантазиями и легендами о положении Троцкого в нашей партии и его фантастической роли в революции»[1624].
В 1927 г. Троцкому даже не понадобилось взвешивать про и контра, чтобы принять решение остаться в действовавшей партии, а не начать создавать собственную. По большому счету IV Интернационал станет следствием безысходности. В отличие от Зиновьева, который мог бороться за власть в тех рамках, которые определяла сталинско-бухаринская руководящая группа, Троцкий вполне мог сделать ставку на военных специалистов, которых при нем перестали втаптывать в грязь революционные матросы. Ворошилов не покривил душой, когда заявил о том, что «Троцкому много сочувствуют не столько в партии, сколько вне партии. Ему многие сочувствуют [из тех, кто] в нашей стране играет немалую роль». Однако военный переворот, на который мог бы пойти Лев Давидович, априори не мог «закончиться удачей»[1625].
От того, какие конкретно группировки и лица реализовывали властные возможности в государстве Советов, зависели международное положение нашей страны и в целом картина мира. Гегемония Сталина и его фракции (до разгрома Объединенной оппозиции – совместная с деятелями будущей Правой оппозиции) имела, в частности, далеко идущие для мировой истории последствия в Китайском вопросе. В 1925 г. Фрунзе последовательно проводил курс на сближение с милитаристами. В своем последнем в жизни, адресованном Сталину, письме от 27 октября Михаил Васильевич писал:
«…ход развивающихся в Китае событий все больше и больше выдвигает на первый план У-Пей-Фу[1626] и возглавляемую им Чжилийскую клику[1627]. У-Пей-Фу становится центральной руководящей политической фигурой и вместе с тем как бы центром новой вспышки национального движения. […] Необратимость установления определенных взаимоотношений с У-Пей-Фу для народных армий, Гоминьдана, Китайской компартии и пр. диктуется всей обстановкой. […]
Главный враг национально-революционного движения в Китае по-прежнему – Чжан Цзолинь. Задача нынешнего этапа гражданской войны должна заключаться в его военном и политическом разгроме. Выступление У-Пей-Фу создает благоприятную обстановку, которой необходимо воспользоваться. Народные армии должны выступить. Выступление должно быть подготовлено соответствующей политической работой, проведенной в широком масштабе и имеющей задачей подчеркнуть и выдвинуть на первое место роль Гоминьдана и народных армий, как наиболее последовательных и надежных поборников национально-освободительной идеи. Военное выступление народных армий должно быть приурочено к моменту, обеспечивающему возможность нанесения решительного удара и установления фактического контроля Фына […] в наиболее важных географических пунктах (такими пунктами я считаю прежде всего всю провинцию Чжили с Тянь-Цзином, затем Яве-Хе и северную Маньчжурию; Хейлунцзянскую провинцию). Кроме того, в дальнейшем случае успеха должны быть приняты решительные меры к занятию сторонниками Гоминьдана линии, обеспечивающей связь севера с Кантоном[1628] (провинцию Сы-Чуань, Гуй-Чжоу и Гуань-ви). Значение Чжили, как центральной провинции, вполне понятно. Что касается Же-Хе и Хей-Лун-Цзяна[1629], то закрепление здесь гоминьдановских сторонников необходимо для упрочения нашего положения на КВЖД и укрепления экономических и политических связей с Китаем.
Из изложенного вытекает необходимость блока с У-Пей-Фу. В результате этого блока должно создаться новое китайское правительство, представляющее в своем составе чжилийцев, гоминьдановцев севера (Фын) и юг Китая (Кантонское правительство). Так как этот блок никакой прочности представлять не может, то при ведении теперешнего этапа войны и при оформлении нового правительства следует исходить из идеи неизбежности продолжения войны за создание действительно единого Китая. На этот раз уже против У-[Пей-Фу] и его сторонников. “Дележка добычи”, в случае победы над Чжан Цзолинем, и линия политической работы должны не упускать из вида этого. В частности, особое внимание должно быть обращено на Шанхай, где следует решительно добиться вооружения рабочих, как средства, обеспечивающего создание в Шанхае революционной народной власти. Мне кажется целесообразным выдвинуть идею выделения Шанхая с известным районом из провинции Цзян-Су в организацию типа великого города. В этом случае много шансов было бы за то, чтобы превратить Шанхай в действительный центр революционного движения в Китае.