[743]. А кстати, такой вариант был отнюдь не исключен: кандидата в члены Политбюро ЦК, первого секретаря Московского комитета ВКП(б) Н.А. Угланова могли не посвятить в планы Сталина со товарищи. Процесс травли был запущен, и остановить его было до крайности затруднительно.
Итоговый фрагмент письма Серебрякова крайне важен для понимания того, почему временный тактический союз Сталина с Троцким оказался невозможен: «Раз Вы хотите поговорить начистоту, то и я счел себя обязанным перед съездом (! – С.В.) высказать Вам начистоту свои величайшие опасения насчет действительных причин тревоги и настороженности в партии. Я говорил с Троцким, Пятаковым и Радеком. Они выразили полную готовность продолжать разговор, который у Бухарина и у Вас был с т. Троцким и у Вас со мною, с целью довести этот разговор до положительных практических результатов. О времени и месте лучше всего сговориться с т. Пятаковым»[744].
Начнем с последнего. В ЦК и его Политбюро разговор не предполагался, иначе не ставился бы вопрос о месте. Предполагалось, что переговоры будут носить сугубо неформальный характер. Но главное не в этом. Троцкий со товарищи допускали временный блок, однако предполагали, несмотря на него, выступление на очередном – XV – съезде, который должен был состояться (но не состоялся, как мы теперь это знаем) в декабре 1926 г. Притом, что из начальных положений письма следует: Троцкий и его сторонники требовали гарантий для бывших деятелей Левой оппозиции. Сталин, который отнюдь не горел желанием связать себя какими-либо обязательствами, по всей видимости, резко прервал переговоры, он предпочел затаиться и сделать ставку на аппаратные методы борьбы – тем более что таковая ставка уже не единожды себя оправдала.
2 апреля Л.Д. Троцкий написал Л.П. Серебрякову: «Я понимал дело так, что частная беседа имеет своей целью устранение обвинений и инсинуаций насчет камня за пазухой и создания условий более дружной работы, разумеется, на почве решений XIV съезда. Правда, мне показалось несколько странным, что Сталин, с которым мы вместе работаем в Политбюро, обращается таким кружным путем после того, как у нас с ним был разговор на эти же темы. Но я считал, что было бы нелепо по формально-организационным причинам отказываться от разговора, который Сталин предлагал от имени определенной части Политбюро (кажется, от имени четырех его членов)»[745]. Троцкий прекрасно знал, что от четырех: фракционная «пятерка», предварительно обсуждавшая дела, стоявшие в повестке дня Политбюро, минус председатель Центральной контрольной комиссии ВКП(б) В.В. Куйбышев. По сути, речь шла о создании новой, еще более узкой, фракции – то ли «шестерки» (сталинско-бухаринская группа плюс Троцкий), либо для удобства новой «пятерки» (те же самые без Куйбышева – но это маловероятно).
В условиях явной сталинской провокации Троцкий, которого могли перетянуть как Сталин, так и Зиновьев, пошел на блок со вторым. Так появилась Объединенная оппозиция, о которой Сталин под одобрительные возгласы множества представителей руководящего партийного ядра второй половины 1920‐х гг. сказал, что во главе ее «…стоят известные люди с именами, люди, умеющие себя рекламировать, люди, не страдающие скромностью, умеющие себя расхваливать и показать товар лицом»[746].
Для того, чтобы союз состоялся, Троцкий даже пошел на признание постфактум ленинской правоты в некоторых политических вопросах. Произошло то, чего, казалось бы, не могло произойти никогда: Зиновьев, занимавший самую радикальную позицию в ЦК в ходе дискуссии с Левой оппозицией, в условиях сталинской угрозы все же пошел на сближение с Троцким, лично составив[747] проект соглашения бывшей Новой оппозиции с Левой:
«Апрельский Пленум 1926 г. и наши устные переговоры доказали, что в основном мы одинаково (Зиновьев не сумел или не захотел определиться, «в основном» или все же «одинаково». – С.В.) оцениваем положение вещей в настоящем и во всем главном сходимся в наших взглядах на будущее.
1. Мы сходимся во взглядах на вопросы “стабилизации” капитализма и связанных с этим перспективах дальнейшего развития мировой революции (в частности, на “теорию” победы социализма в одной стране и т. д.).
2. Мы одинаково видим необходимость борьбы внутри партии за пролетарскую линию в нашей революции, которой (линии) теперь угрожает опасность быть подмененной “линией” на крестьянское сползание, на сползание к “царству мещанской ограниченности”.
3. Мы одинаково оцениваем нынешнюю политику сталинского большинства как глубоко неверную, ведущую в сторону от Ленина к мещанской “комнароднической” линии.
4. Мы в основном одинаково смотрим на вопросы индустриализации и хозяйства вообще.
5. Мы в основном одинаково оцениваем кулацкую опасность и вопросы, связанные с дифференциацией деревни вообще.
6. Мы одинаково оцениваем проблемы нэпа и новой буржуазии.
7. Мы одинаково смотрим на рабочий вопрос, как он стоит в СССР в нынешнюю стадию революции.
8. Мы одинаково оцениваем проблемы, связанные с профсоюзами и их ролью в нашем строе.
9. Мы одинаково оцениваем положение вещей внутри партии, нынешний сталинский внутрипартийный режим, мы в основном одинаково подходим к вопросам внутрипартийной демократии, в частности, мы одинаково оцениваем результаты XIV съезда ВКП и его поход против ленинградских рабочих – основного ядра партии и революции.
10. Мы одинаково оцениваем тенденции к союзу с Амстердамом, к замазыванию предательства Генсовета, к замене Коминтерна “суррогатами” (вроде обанкротившегося Англо-русск[ого] комит[ета] [748]), к отдаче целых братских партий Коминтерна в руки Бела-Кунов и Нейманов и т. п.»[749]
Десятый пункт – о принципиальных разногласиях в стратегии и тактике Коминтерна: Зиновьев занимал радикальные позиции, настаивал на самостоятельной тактике коммунистов, Сталин был против, считая преждевременным выделение советских профсоюзов из Генсовета тред-юнионов и выход Коммунистической партии Китая из Гоминьдана.
Основные разногласия между Новой оппозицией и Левой оппозицией были якобы изжиты. Якобы потому, что ранее в своем труде «Ленинизм», законченном 17 сентября 1925 г., Г.Е. Зиновьев справедливо отметил, что в термин «перманентная революция» К. Маркса Л.Д. Троцкий и А.Л. Парвус вложили собственное, не имеющее отношение к Марксу, содержание[750]. И сделал вывод о том, что теория Троцкого – Парвуса могла претендовать «на что угодно, только не на тождество (или близость) с ленинизмом»[751]. По более позднему объяснению Зиновьева, «Ленинградская группа со всей резкостью ополчилась против оппозиции 1923/24 г., ибо видела в ней тогда группу, уступающую мелкобуржуазному напору. Ядро оппозиции 1923/24 г. со всей резкостью, в свою очередь, ополчалось на ленингр[адскую] группу ([книга] “Уроки Октября” Троцкого etc), ибо видела в ней тогда воплощение всей неправильности партийного курса. Ни то, ни другое не подтвердилось. Вся пролетарская часть партии теперь видит это ясно. Мелкобуржуазный уклон пошел на деле (через группу Ст[алин] + Рык[ов] + Бух[арин] etc). А ядро оппозиции 1923/1924 г. не только не пошло со Стал[иным], как этого ожидали ленинградцы с тех пор, как начались расхождения между ленинградцами и сталинской группой, но пошло против него и этим в решающей обстановке – 1926/27 г. заново решают судьбу Октябрьской революции – показало, что […] оно готово бороться против сползания с пролетарских рельс»[752].
На самом деле тактический союз Зиновьева с Троцким очень напоминал другой союз, заключенный еще во времена «единой» РСДРП, – марксиста Ленина с махистом Александром Александровичем Богдановым, над которым не уставал издеваться лично не воспринимавший Богданова Георгий Валентинович Плеханов, заявивший на Лондонском съезде 1907 года: «…когда мы встречаемся с т. н. критиками Маркса, то мы не можем причислять их к лагерю марксистов. Ведь и [представитель польских социал-демократов] не решится назвать марксистами, например, эмпириомонистов»[753].
Как бы то ни было, союз Зиновьева и Каменева с Троцким стал реальностью, и Сталин, с одной стороны, получил Объединенную оппозицию во главе с большинством вождей «ленинской» партии эпохи Гражданской войны, с другой – все условия для обвинения оппозиционеров в беспринципности, поскольку, вопреки зиновьевским разъяснениям, союз Зиновьева и Троцкого не мог не расцениваться как явление противоестественное.
Позднее сторонники «генеральной линии партии» соревновались в остроумии, характеризуя союз Троцкого с Зиновьевым и Каменевым. По иронии Павла Петровича Постышева, на XIV съезде РКП(б) – ВКП(б) 1925 г. Троцкий «молчал. Молчал, выжидая: может быть, к нему кто-нибудь придет, потому что если идти самому, то от него слишком многое запросят, а на уступки он идти не хотел, – он не привык идти на уступки. Его, так сказать, предчувствия, стремления, желания в известной мере оправдались: Новая оппозиция перешла к Троцкому, причем Троцкий не сделал никаких уступок, а уступки были сделаны Новой оппозицией именно Троцкому, и Троцкий сел на Новую оппозицию, которая, как вор из-за угла, хотела вонзить нож в спину партии. Троцкий на эту оппозицию сел, оседлал ее и, как конь, вырвавшийся из конюшни, начал бегать по большевистскому табуну и ну лягать и кусать. А за ним и выводок его»[754]. Я.Э. Рудзутак припомнил выступление Л.Б. Каменева на XI Московской губернской конференции РКП(б), когда сталинско-зиновьевское руководство противостояло Левой оппозиции. Лев Борисович ответил на предложения отдельных товарищей о заключении с оппозиционерами перемирия сравнением левых оппозиционеров с разноцветным пушистым хвостом и заявлением: «Если мы обнимемся с этим хвостом, то, пожалуй, поцелуй выйдет неаппетитный»