[1100]. Преображенский припомнил разъяснение Ярославского на заседании ЦКК ВКП(б) и сделал четкий вывод: «…исключение оппозиции из партии проводится под давлением мировой буржуазии на нашу партию и, конечно, под бешеные аплодисменты наших внутренних Устряловых»[1101].
Тут следует обратить внимание на тот факт, что и Сталин в своей записке, и Преображенский в своем письме упомянули об исключении именно тех деятелей оппозиции, которые в двадцатые годы сориентировались на Троцкого. Троцкисты и троцкистские историки второй половины ХХ в. шутили, что главной проблемой Льва Давидовича были троцкисты. Однако в этой замечательной шутке была только доля шутки. Когда 8 октября 1923 г. Троцкий направил свою «совершенно секретную» записку членам ЦК и ЦКК РКП(б) о «бессистемности хозяйственной политики», о создании в партии «нелегальных оппозиционных группировок»[1102] как следствия «крайнего ухудшения внутрипартийной обстановки»[1103], Лев Давидович едва ли рассчитывал, что этот документ будет признан руководящим ядром ЦК и ЦКК «платформой, противопоставленной проводимой ныне нашей партией, в лице ее Центрального Комитета, политике, и перед попыткой организации фракции на этой платформе»[1104] и спровоцирует столь масштабную дискуссию. Левая оппозиция своим т. н. «письмом 46‐ти» от 15 октября, которое де-факто было не без оснований расценено сталинско-зиновьевским большинством Цека как фронда советских принцев, в определенной степени подставила Троцкого. Теперь часть этих людей перешла к нелегальной деятельности и начала тянуть за собой своих вождей. Кто они были? Евгений Алексеевич Преображенский был из уральцев Свердлова, «левый коммунист», а потом децист, один из тех, кто взялся за организацию «комбедов» (комитетов бедноты), то есть за организацию Гражданской войны в деревне еще на Урале в марте 1918 г., за два месяца до ее официального объявления на заседании ВЦИК. Лев Семенович Сосновский, один из последних крупных оппозиционеров, порвавший с Троцким, – в 1917–1919 гг. левая рука (правой был Варлаам Александрович Аванесов) Якова Михайловича Свердлова в Президиуме ВЦИК. Иван Никитич Смирнов, опора и надежа Троцкого в армии, а потом самый ненавистный Сталину троцкист, был направлен летом 1918 г. председателю Высшего военного совета Свердловым. Соответственно, из людей Свердлова был и самый радикально настроенный соратник Троцкого середины двадцатых годов – Сергей Витальевич Мрачковский. Список можно продолжить – Лев Давидович получил от Якова Михайловича, с одной стороны, весьма богатое, а с другой стороны – не вполне безопасное кадровое «наследство».
Добавим к этому «троцкистскому» соцветию, что Лашевича, который «двадцать лет спустя» вернулся в лес, Зиновьев на подмосковную станцию не загонял. В любом случае «свита» в данном случае «сделала» своих «королей».
Аресты и исключения деятелей Объединенной оппозиции продолжались. В своем прогнозе о «конвульсиях» Зиновьев оказался прав. По справедливому замечанию Григория Евсеевича, «1) начались массовые исключения – призыв к местным организациям в этом смысле послан особым постановлениям ЦКК, утвержденным ПБ; 2) ссылки [партийные. – С.В.] удесятерились; перешли… к обыскам у оппозиционеров»[1105]. Многоточие в документе зиновьевское: обыски у большевиков стали новым сталинским словом во внутрипартийной борьбе. Кроме того, компетентные органы, к тому моменту уже всецело подконтрольные генсеку, арестовали «с десяток беспартийных» для организации провокации против оппозиции. Объединенной оппозиции инкриминировали «установление» связи с белогвардейским подпольем[1106]. Соответствующая «информация» была разослана по партийной линии. Двое из трех вождей Объединенной оппозиции не преминули дать всему «этому заслуженную оценку»[1107].
В Тезисах 1927 г., составленных, по всей видимости, К.Б. Радеком, с горькой иронией констатировалось: «Дискуссия показала, что слова Сталина о том, что нынешние руководящие кадры (читай – сталинский актив) могут быть смещены только в результате гражданской войны, были не оговоркой разошедшегося на Августовском Пленуме “вождя”»[1108], а констатацией факта.
Как метко подметил В.Д. Тополянский, Сталин был верен собственной привычке многократно повторять единожды удачный тактический прием. В данном случае он решил в духе подготовки XIV съезда РКП(б) – ВКП(б) 1925 г. провести большинство районных и низовых партийных конференций «до открытия официальной дискуссии»[1109] на XV съезде ВКП(б) 1927 г.
23 сентября 1927 г. Г.Е. Зиновьев от имени своего и Л.Д. Троцкого внес в Политбюро ЦК ВКП(б) и в копии – в Президиум Исполкома Коминтерна предложение делегации ВКП(б) выступить в ИККИ с инициативой «о немедленном исключении из Коминтерна Гоминьдана (из числа симпатизирующих партий)». Записка совсем короткая: как справедливо заметил ее автор, «в мотивировке» предложение не нуждалось, поскольку два оппозиционных вождя «несколько раз говорили об этом в ЦК» и лишь вновь подняли вопрос «формально»[1110].
24 сентября Г.Е. Зиновьев писал Л.Б. Каменеву об отказе Политбюро ЦК ВКП(б) направить последнему телеграмму «с предложением немедленно» вернуться в Москву из заграничного лечения. Г.Е. Зиновьев резонно пояснял: «Пусть будет одним хладнокровным человеком меньше»[1111]. По мнению оппозиционного вождя, «готовиться» в борьбе со Сталиным «надо к худшему»[1112]. Зиновьев информировал, что Политбюро должно подготовить тезисы к Пленуму ЦК ВКП(б), к 5 октября. Он полагал, что «это и будут их съездовские тезисы»[1113]. Не позднее этого срока Зиновьев заклинал «дорогого Леву»[1114] прибыть в Москву – «конечно, не спрашивая [разрешения у ЦК], иначе начнут саботировать»[1115]. Григорий Евсеевич наставлял товарища и друга: «Торопись выехать. Каждый выигранный день крайне важен»[1116]. Не научившись жесткой конспирации по итогам собственного опыта фракционных («пещерных») совещаний 1923 г., Г.Е. Зиновьев предложил Л.Б. Каменеву перехватить в Берлине Г.К. Орджоникидзе. По его мнению, в Москве он «чему-то» мешал[1117].
27 сентября 1927 г. Пленум Исполкома Коминтерна исключил из своего состава Л.Д. Троцкого. Это серьезно осложняло положение оппозиционеров.
Глава 16«Полный триумф оппозиции». Ленинградская демонстрация 17 октября 1927 г
7 февраля 1925 г. руководство Главполитпросвета указало в записке заместителю заведующего Агитпропом ЦК ВКП(б) Константину Мальцеву на «кризис революционных праздников». Праздники эти стали «однообразными, трафаретными и утомительными демонстрациями»[1118]. В условиях, когда «единство» сталинско-зиновьевского руководства ЦК и ЦКК РКП(б), основанное на недоверии старых большевиков к Л.Д. Троцкому, казалось для тех, кто не входил в руководящее ядро партии, нерушимым, никто и представить себе не мог, насколько эффектными, нетривиальными и интересными станут «революционные праздники» через два с половиной года.
17 октября 1927 г. в рамках подготовки к празднованию десятилетия Октября в Ленинграде состоялась сессия ЦИК СССР, а губком организовал демонстрацию пролетариата, в которой, по оценке «Ленинградской правды», приняло участие 250 тыс. чел., и которая, по язвительной иронии Г.Е. Зиновьева, стала «полным триумфом оппозиции»[1119]. Представителей приехавших в колыбель революции оппозиционеров – Г.Е. Зиновьева, Л.Д. Троцкого и Г.Е. Евдокимова – официальная партийная печать встретила как оккупантов, в газетах наблюдался «пароксизм бешенства против оппозиции»[1120]. Для противодействия оппозиционерам сталинским руководством Ленинграда были мобилизованы специальные «свистуны» и проведена серьезная агитационно-пропагандистская работа. Однако аппаратные меры в данном случае оказались неэффективны.
По воспоминаниям Л.Д. Троцкого (1929), «с Зиновьевым и еще несколькими лицами мы объезжали в автомобиле город, чтоб посмотреть размеры и настроение демонстрации. Мы проезжали под конец мимо Таврического дворца, где на грузовиках сооружены были трибуны для членов Центрального Исполнительного Комитета. Наш автомобиль уперся в цепь: дальше проезда не было. Не успели мы еще обдумать, как выбраться из тупика, как комендант подскочил к нашему автомобилю и, не мудрствуя лукаво, предложил нам провести нас к трибуне. Прежде чем мы успели преодолеть собственные колебания, как уже два ряда милицейских проложили нам путь к последнему грузовику, который был еще пуст. Как только массам стало известно, что мы находимся на крайней трибуне, демонстрация сразу изменила свою физиономию. Массы безразлично проходили мимо первых грузовиков, не отвечая на приветствия и спеша к нам. Возле нашего грузовика образовалась скоро многотысячная запруда. Рабочие и красноармейцы задерживались, глядели вверх, выкрикивали приветственные возгласы и продвигались вперед только под нетерпеливым напором задних рядов. Наряд милиции, направленный к нашему грузовику для наведения порядка, сам был захвачен общей атмосферой и не проявлял активности. В толпу посланы были сотни наиболее верных агентов аппарата. Они пробовали свистеть, но одинокие свистки безнадежно тонули в возгласах сочувствия. Чем дальше, тем более явно положение становилось невыносимым для официальных руководителей демонстрации. В конце концов председатель ВЦИКа [М.И. Калинин] и несколько наиболее видных членов его сошли с первой трибуны, вокруг которой зияла пустота, и взобрались на нашу, занимавшую последнее место и предназначенную для наименее видных гостей. Однако и этот отважный шаг не спас положения: масса упорно выкликала имена, и это не были имена официальных хозяев положения»