18 октября 1927 г. Г.Е. Зиновьев, находясь под впечатлением от увиденного, написал: «Приехавшие представители оппозиции (Евдокимов, Зиновьев, Троцкий) являются небольшой группой на демонстрацию и занимают место на последней из трибун. И что же? – Не проходит и нескольких минут, как именно представители оппозиции становятся центром всей демонстрации. Все заводы, фабрики, рабочие, работницы, комсомольцы, воинские части, моряки, пролетарское студенчество, низшие служащие устраивают представителям оппозиции в течение всей демонстрации (шествие длилось около четырех часов) горячую, непрерывную овацию, все нарастающую, становящуюся все более единодушной, все более бурной, все более подчеркнутой. Надо было видеть лица рабочих и работниц, надо было видеть их дружеские улыбки, их радость и подъем. Надо было слышать их голоса, приветствия представителям оппозиции. Надо было видеть важнейшие заводы-гиганты (их представителей. – С.В.), останавливающиеся около трибуны оппозиционеров на несколько минут, единодушно осыпавшие представителей оппозиции горячими приветствиями и расходившиеся лишь после повторных приглашений распорядителей. На трибуну оппозиции перебрались, чтобы “отвлечь” внимание [от Троцкого и Зиновьева со товарищи], почти все видные члены [партийного] большинства. Но этот “тонкий” маневр решительно ничем не помог и никого не провел. Ленинградский пролетариат знал, что он хочет сказать на демонстрации 17‐го октября, и он сказал это полностью. Смущение представителей большинства ЦК все время росло, и через каких-нибудь полчаса их политическое положение было уже ясно и бесспорно для всех»[1122]. Попытки свистунов сорвать триумф оппозиции выглядели жалко.
Апелляция к массам таких вождей, какими были Л.Д. Троцкий и Г.Е. Зиновьев, в целом удалась. По словам Зиновьева, «победа оппозиции на демонстрации 17 октября – вне всякого сомнения, и притом победа громадная. Это признают и представители большинства. На следующее утро на заводах и фабриках Ленинграда только и было разговоров, что о демонстрации и победе оппозиции. Рассказывают о таких картинах, как, например, на Путиловском заводе, значение которого в Ленинграде всем хорошо известно: 18 октября утром к т. Иванову, рабочему Путиловского завода, признанному лидеру путиловских оппозиционеров, подходит в мастерской местное начальство во главе с организатором коллектива, и в присутствии большой группы рабочих происходит следующий шутливый, но не безынтересный диалог: “Ну, Иванов, теперь тебе быть скоро членом ЦК”, – говорит организатор коллектива. “Что ж, мы не отказываемся послужить рабочему классу”, – отшучивается Иванов при дружном хохоте и поддержке рабочих. Рабочие-оппозиционеры на фабриках и заводах, всюду и везде являются центром внимания всех рабочих. Их авторитет стоит очень высоко. К несправедливо исключенным из партии рабочим-оппозиционерам рабочие массы относятся с особенно подчеркнутым доверием»[1123].
Причина успеха оппозиции ясна: на последней трибуне оказались те, кто стоял во главе «революционного пролетариата» в годы Гражданской войны: Г.Е. Зиновьев, о позиции которого накануне взятия власти партийная масса давно позабыла, и Л.Д. Троцкий – в глазах пролетариата второй вождь революции. Однако Зиновьев все же попробовал дать свое толкование выбору рабочих масс: «На демонстрации не было открытой (! – С.В.) борьбы лозунгов и платформ. Дело сосредоточилось только вокруг лиц. Но всем было ясно, что по существу вопрос идет не только и не столько о лицах, сколько именно о лозунгах и платформах. Основной итог тот, что двухлетняя травля против оппозиции не только не заразила рабочие массы недоверием или ненавистью к оппозиции, а, наоборот, увеличила доверие к ней. За последние месяцы со всех сторон доходили сведения о том, что в широких кругах рабочих все больше и больше растет ясное понимание политической правоты оппозиции»[1124].
Зиновьев призвал к «выдержке, хладнокровию и достоинству» и сделал весьма опасный для оппозиции намек: «Ленинградский пролетариат начинает настойчиво подымать свой голос в пользу большевиков-ленинцев против сталинизма. Придет пора, и Партия наша выправит линию, исправит беды, причиняемые ей сталинизмом, терпящим политическое банкротство на наших глазах»[1125].
Позднее, 3 ноября, Зиновьев написал в статье «Наши разногласия и беспартийные рабочие»: «Демонстрация ленинградских рабочих 17 октября 1927 г. показала огромное сочувствие рабочей массы к оппозиции. Это главный итог двух лет: рабочий класс в целом начинает интересоваться спорами аппаратчиков с оппозицией и, видя правоту оппозиции, начинает поддерживать оппозицию. […] Мы уверены [в том], что рабочие дадут по рукам аппаратчикам и свистунам, пытающимся извратить смысл рабочего праздника; они пойдут по тому же пути, по которому 17 октября 1927 г. уже пошли ленинградские рабочие; они поддержат лозунг единства ВКП(б); они будут протестовать против раскола, обысков, арестов, зажимания рта, свиста, улюлюканья…»[1126]
Однако похоже, что в данном случае Г.Е. Зиновьев преисполнился оптимизма совершенно напрасно. Л.Д. Троцкий позднее заявил в «Моей жизни», что он не разделял импульсивной оценки Григория Евсеевича: «Свое недовольство рабочая масса Ленинграда демонстрировала в форме платонического сочувствия по адресу вождей оппозиции, но она еще не была способна помешать аппарату расправиться с нами. На этот счет я не делал себе никаких иллюзий. С другой стороны, манифестация должна была подсказать правящей фракции необходимость ускорить расправу над оппозицией, чтоб поставить массу перед совершившимся фактом»[1127].
Лев Давидович не ошибся. После демонстрации состоялось широко известное закидывание Троцкого, и отнюдь не гнилыми помидорами, на Октябрьском 1927 г. Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). Как писал Г.Е. Зиновьев, «…на только что закончившемся Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК секретарь ЦКК [Е.М.] Ярославский бросил увесистый том в стоявшего на трибуне Троцкого, секретарь ЦК [Н.А.] Кубяк швырялся стаканами, член ЦК [Н.М.] Шверник бросал в лица оппозиционерам другие предметы. [К.Е.] Ворошилов и другие члены Политбюро с мест президиума организовали свист, крики и рукопашную против оппозиционных членов ЦК. На собраниях Московского и районных [партийных] активов организованные группы “свистунов” под фактическим руководством президиумов этих собраний срывали [выступления Л.Б.] Каменева, [Х.Г.] Раковского, [И.Т.] Смилги, выполняя определенное задание. Созданы “боевые” группы, которые имеют прямое поручение “в крайнем случае” выносить оппозиционных ораторов на руках с собраний. Систематически и упорно аппарат пускает слух, будто оппозиция готовит какую-то уличную демонстрацию у Никитских ворот. Все это делается для создания нужной кому-то “атмосферы”»[1128]. В общем, члены сталинских ЦК и ЦКК могли смело заключить договор о социалистическом соревновании с углановскими «хулиганами» и погромщиками из сталинских спецслужб.
На Пленуме Троцкий, в которого не летели разве что камни, и то только потому, что их не оказалось у Ярославского со товарищи под рукой, назвал сталинцев «аппаратной фракцией, которая держится насилием над партией, удушением партийной мысли, дезорганизацией пролетарского авангарда не только в СССР, но и во всем мире; насквозь оппортунистическая фракция, в хвосте которой за последние годы шли и идут Чан Кайши, Фын Юй-сян, Ван Тин-вей, Персели, Хиксы, Бен-Тиллеты, Куусинены, Шмерали, Пепперы, Гейнцы, Нейманы, Рафесы, Мартыновы, Кондратьевы и Устряловы»[1129]. Лев Давидович справедливо заметил, что «… эта фракция не может нас терпеть в Центральном Комитете даже за месяц до съезда»[1130].
Зиновьев покинул трибуну под свист собравшихся после того, как сказал под «смех» аудитории: «Вам придется либо дать нам говорить к партии и в партии, либо – арестовать нас всех. Другого выбора нет»[1131].
Был и целый ряд искусных провокаций со стороны сталинско-бухаринского блока. Тот же Е.М. Ярославский поведал о том, «…что в Ленинграде выпущено завещание Ленина, напечатанное в подпольной типографии»[1132]. В этом чудном документе было-де «…все напечатано, но место о Зиновьеве и Каменеве выпущено»[1133]. Зиновьев с Каменевым никогда бы не пошли на подобную фальсификацию. Хотя бы потому, что им не имело никакого смысла пытаться скрывать свою позицию накануне Октября.
Для дополнительной дискредитации вождей Объединенной оппозиции сталинское большинство распустило слухи о связях своих оппонентов с врангелевским офицером, что было абсурдом – откровенным, однако от этого не менее опасным. К счастью для Троцкого и Зиновьева, т. н. врангелевец был действительно разоблачен – Менжинским, причем им оказался… агент ОГПУ. Виктор Серж пояснил для тех, кто наслушался сталинской пропаганды: «отчасти» это было «правдой, но бывший офицер служил теперь в ГПУ»[1134].
Если верить Л.Д. Троцкому, осенью 1927 г., «когда во внутрипартийные разногласия вмешалось ГПУ», Зиновьев, Каменев, Смилга, сам Троцкий «и, кажется, кое-кто еще», нагрянули к Менжинскому и потребовали, чтобы Вячеслав Рудольфович предъявил «свидетельские показания, которые он оглашал на заседании Центрального Комитета»[1135]