(опрашиваемый явно что-то перепутал: едва ли Троцкий выдал нечто подобное. – С.В.)”. В этом письме Ленин ясно говорил, что я со Сталиным расхожусь вообще и связываться с ним в работе не намерен. Троцкий говорил, что Ленин это письмо писал ему (здесь все напутал, совершенно очевидно, правоверный член партии. – С.В.).
Дальше он говорит: знаете, товарищи, сейчас скоро (так в документе. – С.В.) будет съезд, но имейте в виду, что это съезд избранных. У Угланова в кармане уже лежит список делегатов, готовый список. Так что дискуссия, возможно, будет позже, после съезда. Вообще, говорит, у Угланова замашки такие, чтобы отрубить нас. Углановским топором нас отбить и исключить из партии. Но мы, говорит, не должны этого бояться. За нами есть защита. А какая защита? Вот, говорит, съезд провели. В каждой ячейке есть оппозиционеры, хотя мало. Около этих есть сочувствующие, а там недопонимающие. Вот три авангарда уже за нами. Когда будут исключать, то в каждой ячейке возникнет вопрос – за что? Если бы серьезные вопросы были, а то только платформа. Товарищи, которые не знают платформы, скажут: “Дайте нам ее посмотреть”. Таким образом, защита есть и бояться нечего.
Насчет дискуссии он говорит, что вообще выступать, очевидно, не придется. Есть, если придется говорить, отряды свистунов, и везде и всюду они будут посылаться, так что не придется нам участвовать в дискуссии.
[ВОПРОС: ] Теперь меня интересует вопрос, как печатали эту платформу?
ЕРМОЛАЕВ: В подпольной типографии.
ОБУХОВ: Когда он сказал фамилию Фишелева, то я вспомнил, что я его хорошо знаю. Это директор 20‐й типографии, а мой двоюродный брат там старшим бухгалтером. Я говорю: “Какой Фишелев?” Оказывается, этот (не ради карьерного ли роста брата вся эта история? – С.В.). Я говорю, что это видный парень – солидный, старый партиец.
СЕКРЕТАРЬ ЯЧЕЙКИ: По части перевозки тебе сказали, чтобы ты возил Троцкого?
ОБУХОВ: Да, иногда, говорят, когда нельзя на машине поехать, то Троцкий ездит на извозчике. Важно, когда он приехал, его привезти и увезти. Когда машина имеется у Троцкого, то это подозрительно.
Вчера Троцкий был не на своей машине.
ГИБЕР: Ставил он вопрос о том, что на дискуссии особенно выступать не следует?
ОБУХОВ: Он указал, что сейчас нужно обрабатывать [большевиков] одиночками и группами. Индивидуально будут обрабатывать. Троцкий говорит: “Ежедневно будут такие беседы, можете приглашать Зиновьева, Раковского и ряд других товарищей”.
Особенно солидных товарищей на этом собрании не было. Все молодежь, часть из них, очевидно, комсомольцы и по национальности – евреи. Были и русские ребята, с заводов. Был один парень с завода “Серп и молот” (говорили, что он с завода “Серп и молот”).
ЕРМОЛАЕВ: А с других заводов – например, с АМО?
ОБУХОВ: С АМО, кажется, был один.
ГИБЕР: Кто был организатором собрания?
ОБУХОВ: Два человека, в лицо я их узнаю, но фамилии их нельзя было узнать.
ГИБЕР: Нашего района?
ОБУХОВ: Нет, я их никогда не видел здесь.
ГИБЕР: Парень, который приглашал тебя, откуда?
ОБУХОВ: Он у нас живет. Работает, кажется, в ЦК комсомола. Он разъезжает на обследования по областям и районам. Фамилия его Козлицкий. Когда мы шли оттуда, он мне сказал, что его с работы снимают. Я не спросил, за что и почему. Он говорит: теперь мне нельзя будет звонить по телефону на службу. Обещался достать мне кое-какую литературу. Я говорю ему: “Давай-давай, меня это интересует”.
ГИБЕР: Во сколько вы пришли на собрание?
ОБУХОВ: В 7 час. Четыре с половиной часа говорил Троцкий (Лев Давидович, по позднейшим мемуарным свидетельствам троцкистов, когда начинал говорить, никак не мог остановиться. – С.В.). Никто не выступал, только задавались вопросы. Была простая беседа.
ГИБЕР: Как он оценивает политику партии?
ОБУХОВ: Он ее дискредитирует, говорит с насмешкой, я прямо удивился. Ребята кричат: “Правильно!”. Он говорит с подковырками и насмешками, а все кричат: “Правильно, правильно”, хохотом. Троцкий говорил насчет бомбы. Говорит: “Бухарин говорил, что у нас повернуты колеса на мелкую буржуазию, то есть взят курс на кулака, а оказалось, что не на кулака, а бьют бомбой по нас”»[1156].
Апелляции оппозиционеров к рабочим становились все более масштабными. Из машинописного текста оппозиционной сводки «Что было на ячейках 28 октября», отложившихся в личном фонде Г.Е. Зиновьева, можно составить представление о том, как реагировали на выступления представителей оппозиции, которые пытались сорвать сталинское руководство и примкнувшие к ним углановские «хулиганы», коммунисты из крупных столичных заводов:
«“Завод Ильича”. Каменев говорил 25 мин. Хулиганские выходки вызвали протесты старейших членов ячейки во главе с т. Ивановым, спасшим жизнь Ильича в 1918 г. Пятьдесят членов ячейки вышли с собрания с пением “Интернационала” и были встречены приветствиями беспартийных рабочих.
“Серп и молот”. Вопреки воле бюро ячейки, большинство собрания допустило т. Ищенко. Хулиганам не удалось сорвать его выступление. 50–60 товарищей против 100–120 высказались за оглашение оппозиционной резолюции.
МОГЭС. Сосновский говорил 50 мин. Крикунов рабочие уняли. “Завещание Ленина” была прочтено. Представителей райкома рабочие бурно прерывали. За резолюцию сталинцев – 120 чел., в т. ч. вся администрация и служащие, за нашу – 86, только один – нерабочий. Месяц тому назад ячейка единодушно голосовала за вывод Троцкого и Зиновьева из ЦК.
“Дукс”. Банда хулиганов срывала речь Раковского в присутствии Бухарина. В ответ на это рабочие не давали Бухарину говорить полчаса. Больше 50 рабочих вышло вместе с Раковским с собрания.
Завод “Мастяжарт”. На заводе не было до последнего времени ни одного оппозиционера. Собрание предоставило слово Зорину. Получасовая речь имела большой успех. Рабочие требуют платформы.
Завод б[ывший] Тильманс. Смилга выступал успешно.
Завод “Шарикоподшипник”. Тов. Гвахария предоставили 45 мин. на доклад и 55 мин. для ответа на вопросы. Перед голосованием половина собрания ушла.
Балтийские ж.-д. мастерские. Муралову продлили время, провожали его аплодисментами. Хулиганов укротили.
Трехгорная мануфактура. Хулиганы, снабженные зам[естителем] директора Васильевым свистками, срывали выступления Раковского и Радека.
Институт Плеханова. Несмотря на выступление организованных хулиганов, Смилга говорил полчаса. За резолюцию оппозиции [про] голосовало 150 чел.»[1157] (из скольких – не указано).
Реакцией сталинского руководства стала новая порция арестов – Зиновьев со товарищи предлагали своим сторонникам «везде» добиваться «освобождения из тюрьмы защитников пролетарской диктатуры»[1158]. Правда, без указания, каким именно способом.
В конце октября – начале ноября 1927 г. проходили подпольные собрания оппозиционеров, в стройные ряды которых затесались и честные, проверенные, идеологически выдержанные кадры. Один из таких, Рубаник, сделал в Сокольническом РК ВКП(б) г. Москвы следующее «Сообщение»:
«Рассказывать, каким образом я попал на это собрание, не следует – об этом знают районный комитет и т. Гибер.
Собрание проходило по адресу – Н. Басманная ул., д. № 10, кв. 78. Ввели нас по черному ходу от ж.-д. линии. При входе нас встретили у дверей. Провожавшего нас человека, который, очевидно, был знаком, пропустили без всяких разговоров, а вместе с ним и нас. Когда мы вошли в квартиру, состоявшую из семи комнат, кухни и коридора, то присутствующие товарищи осмотрели нас взглядами с ног до головы, но никто ничего не сказал. Мы пристроились на полу, стали сидеть и дожидаться. Шел разговор о том среди присутствующих, что сейчас должен приехать Зиновьев, причем было заметно, что присутствующие там друг друга знали, разговор шел у них между собой дружеский, как у знакомых. К нам отношение было проявлено недоверчивое, к нам никто не подходил, мы разговаривали между собой. Постепенно подходили по 1–2 человека, и к приезду Зиновьева собралось человек 90—100. Никакой записи и регистрации не производилось. Фамилии присутствующих не записывались. Разговор между присутствующими велся тихо, вполголоса, и не на политическую тему разговаривали друг с другом. Вдруг сразу отворяется дверь и входит человек 15. Когда они [узнали], что не Троцкий, а Зиновьев выступает здесь, то стали ругаться по адресу тех, кто их послал сюда. Потом один из них заявляет своим друзьям: “Все равно, давайте будем слушать Зиновьева, останемся здесь”. Я спрашиваю одного парня: “Разве сегодня еще есть собрания?”. Он говорит: “Да, Троцкий собирает Московский актив, а там человек 500 будут присутствовать, но адреса перепутали и мы попали на Зиновьева, а не на Троцкого”.
Без четверти восемь вошел Зиновьев в комнату в сопровождении каких-то двух товарищей. Встретили их очень спокойно: никакого шума, ни аплодисментов, ни выкриков не было. Один из присутствующих подошел к Зиновьеву, снял с него пальто, забрал фуражку. Двое, которые с ним пришли, также разделись. Я спросил парня, который сидел с нами, кто они такие. Тот, который рядом стоял, отвечает, что это подпольный секретарь оппозиции Бауманского р[айо] на. На вид ему лет 32–34, рыжий цвет волос, акцент не русский, а латышский.
Между тремя комнатами, в которых происходило собрание, дверей не было. Зиновьеву сейчас же переставили стол, и он сел между двух дверей. Осмотрелся кругом и потом сказал следующее: “Я думаю, товарищи, что сперва я вам задам несколько вопросов, потом вы мне зададите вопросы и я на них буду отвечать”. Все с этим согласились. Он задал следующие вопросы: “Вот, скажите, как рабочие отнеслись к 7‐часовому рабочему дню?” Это один вопрос. И второй: “Как относятся беспартийные рабочие к нашим спорам в партии? Только скажите откровенно, не скрывая и не приукрашивая”. Посыпались ответы, которые Зиновьев принимал по очереди. Отвечали, главным образом, молодые ребята, не похожие даже на рабочих, а скорее [похожие] на рабфаковцев. Отвечали так: “Рабочие не довольны 7‐часовым рабочим днем”, “В вопросах внутрипартийной борьбы беспартийные рабочие стоят на стороне оппозиции”. Только один рабочий, который назвал себя трамвайщиком, ответил, что рабочие поденщики довольны 7‐часовым рабочим днем, а сдельщики, которые работают сдельно, эти недовольны.