В Москве, по данным Виктора Сержа, троцкистско-зиновьевский блок насчитывал лишь несколько сотен активистов, а столичный пролетариат в целом выказывал абсолютное безразличие к дискуссиям.
«Люди хотели жить спокойно, я ясно чувствовал, что Старик (Троцкий. – С.В.) знает это не хуже меня, но всем приходилось выполнять свой революционный долг, – констатировал Серж. – Если поражение неизбежно, остается мужественно встретить его, как же иначе? Непоколебимо идти навстречу ему. Это послужит будущему. Лев Давыдович взмахнул рукой: “Мы всегда рискуем. Одного ждет участь Либкнехта, другого – Ленина”. Для меня все сводилось к простой мысли: если есть хоть один шанс из ста в пользу возрождения революции и рабочей демократии, необходимо использовать его любой ценой. Я никому не мог признаться в этом чувстве… Товарищам, которые под кладбищенскими елями, на песчаном пустыре возле больницы, в нищих жилищах ждали от меня гарантий победы, я отвечал, что борьба предстоит долгая и трудная. Когда я говорил таким образом с кем-то наедине, лица каменели и вытягивались; в многочисленной аудитории возникал холод… “Ты ведешь себя слишком по-интеллигентски!” – говорили мне друзья из Центра. Другие агитаторы расточали обещания победы, и я уверен, что они сами жили этой верой.
Мы решили неожиданно захватить зал Дворца труда и провести там открытую встречу с Зиновьевым. (Так делал в Москве Каменев и выступал при свечах, поскольку ЦК распорядился отключить электричество.) В последний момент Зиновьев уклонился, испугавшись ответственности, а Радек не согласился выступать в одиночку. Тогда мы, сотня человек, явились на собрание металлистов, проходившее в Мариинском театре, чтобы заявить о себе. Один из нас был избит.
Центр собрался у меня за чаем “на Радека”. Карл Бернгардович с очень усталыми глазами жевал полными губами трубку и как всегда демонстрировал свой умище, поначалу это отталкивало из-за избытка язвительности, но потом под внешностью саркастичного рассказчика анекдотов проявлялся человек веры. […] В полночь зазвонил телефон: “Расходитесь, ну! Вас всех сейчас заметут, Мессинг уже распорядился…” Расходились не торопясь. Радек раскуривал трубку. “Скоро такое начнется! Главное – не наделать глупостей…” ЦК велел “активистам” силой разгонять “нелегальные сборища”. В районах формировались, снабжались автомобилями команды крепких молодцов, готовых измордовать любого от имени ЦК. Сохраняя лицо, оппозиция отступила перед кулаками: собрания прекратились или стали исключительно подпольными»[1161].
А это в свою очередь дало сторонникам сталинско-бухаринского ЦК основание говорить о «“партии Троцкого” с окружными и районными секретарями»[1162]. В целом, при формировании «партии внутри партии» (как бы троцкисты и зиновьевцы от этого ни открещивались) Объединенная оппозиция ориентировалась, если по Троцкому – на молодежь как на «барометр партии». Это прекрасно понимали не только вожди сталинско-бухаринского ЦК, но и партийный актив, делавший заявления из серии: «Мы не позволим бывшим лидерам натравливать нашу подрастающую молодежь на ЦК»[1163].
О нелегальном оппозиционном апогее написал в своих воспоминаниях Л.Д. Троцкий: «Несмотря на чудовищный террор, в партии пробудилось стремление услышать оппозицию. Этого нельзя было достигнуть иначе, как на нелегальном пути. В разных концах Москвы и Ленинграда происходили тайные собрания рабочих, работниц, студентов, собиравшихся в числе от 20 до 100 и 200 человек, для того чтобы выслушать одного из представителей оппозиции. В течение дня я посещал два-три, иногда четыре таких собрания (с учетом средней продолжительности выступлений Троцкого можно предположить, что Лев Давидович перешел на привычный в годы Гражданской войны 17‐часовой рабочий день). Они происходили обычно на рабочих квартирах. Две маленькие комнаты бывали битком набиты, оратор стоял в дверях посредине. Иногда все сидели на полу, чаще, за недостатком места, приходилось беседовать стоя. Представители Контрольной комиссии являлись нередко на такого рода собрания с требованием разойтись. Им предлагали принять участие в прениях. Если они нарушали порядок, их выставляли за дверь. В общем, на этих собраниях в Москве и Ленинграде перебывало до 20 тыс. человек (из этого мемуарного свидетельства, которое отдает псевдонаучной фантастикой, Сталин мог сделать вывод о масштабах троцкистско-зиновьевской подпольной организации в 1927 году. – С.В.). Приток возрастал. Оппозиция очень искусно подготовила большое собрание в зале Высшего технического училища, который был захвачен изнутри. Набилось свыше двух тысяч человек. Большая толпа оставалась на улице. Попытки администрации мешать нам оказались бессильными. Я и Каменев говорили около двух часов. В конце концов Центральный Комитет выпустил воззвание к рабочим о необходимости разгонять собрания оппозиции силой. Это воззвание было только прикрытием для тщательно подготовленных нападений на оппозицию со стороны боевых дружин под руководством ГПУ. Сталин хотел кровавой развязки»[1164]. Во много раз преувеличив численность своих сторонников в Москве и Ленинграде, Троцкий, как видно, изрядно застращал своими заграничными мемуарами 1929 г. маниакально подозрительного генсека. Не потому ли в тридцать седьмом будут репрессированы не сотни, а многие тысячи людей, заподозренных в партийной «ереси»?
Глава 18«Да здравствуют товарищи Смилга, Троцкий, Зиновьев!» Празднование десятилетия великого октября
В рамках подготовки вначале к демонстрации в честь 10‐й годовщины Октября, а затем и к XV съезду ВКП(б), оппозиция подготовила «письма счастья»[1165], предназначенные «только для членов партии». О том, насколько широко оппозиционерам удалось распространить образец спама двадцатых годов ХХ в., сведений нет, однако любая листовка вкладывала козыри в рукава сталинского руководства. Именно поэтому оппозиция подчеркивала, что молчать она «не может», а ответом на запрет обсуждения проблем стали «“нелегальные собрания”, “подпольные типографии”», за которые оппозиционеров третировало большинство ЦК ВКП(б).
В листовке приводились слова, сказанные Г.Е. Зиновьевым на том самом Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), на котором его и Л.Д. Троцкого исключили из членов высшего большевистского органа: «Вам придется либо дать нам говорить […] либо арестовать нас всех»[1166] (заметим, зиновьевское предложение не было реализовано лишь в отношении Л.Д. Троцкого, которого, как известно, вначале отправили в ссылку, потом за границу, где в конце концов зарубили по приказу И.В. Сталина безо всякого ордера на арест). Главные лозунги листовки – в самом начале: «Повторим огонь направо – против кулака, нэпмана и бюрократа: против оппортунизма, против раскола, за единство ленинской партии! Выполним “Завещание” Ленина [снимем Сталина с поста генсека. – С.В.]. Да здравствуют вожди мировой революции – Троцкий и Зиновьев!»[1167]
7 ноября 1927 г. в Москве состоялось торжественное празднование 10‐летия Октябрьской революции. По язвительной иронии Л.Д. Троцкого, «…в качестве организаторов демонстрации, авторов юбилейных статей и ораторов выступали сплошь да рядом люди, которые во время Октябрьского переворота стояли по другую сторону баррикады (речь в данном случае не о Зиновьеве и не о Каменеве. – С.В.) или просто укрывались под семейной кровлей (речь о Сталине, который в это время наслаждался обществом Надежды Аллилуевой. – С.В.), пережидая, что выйдет, и примкнули к революции только после ее твердой победы. Скорее с юмором, чем с горечью, я читал статьи или слушал по радио речи, в которых эти прихлебатели обвиняли меня в измене Октябрьской революции. Когда понимаешь динамику исторического процесса и видишь, как твоего противника дергает за нитки неведомая ему самому рука, тогда самые отвратительные гнусности и вероломства теряют над тобою силу»[1168].
Демонстрации в день 10‐летия Октябрьской революции удались в столице Советского Союза на славу. Сталинские сторонники, среди которых был секретарь Бауманского РК ВКП(б) А.М. Цихон, не удержавшийся от личного участия в потасовке, с чувством глубокого морального удовлетворения сорвали с окон портреты оппозиционных вождей, взяли штурмом квартиру члена ЦК И.Т. Смилги (он имел смелость вывесить оппозиционные лозунги прямо под окнами собственной квартиры) и сорвали с окон развешенные на них плакаты. Точно так же сталинцы взяли штурмом и другие квартиры оппозиционеров, окна и балконы которых были украшены «не теми» лозунгами.
Организаторами драк и срывания оппозиционных плакатов, как сообщала оппозиция, «были обычно райкомовщики, а обязательными участниками – директоры, их заместители, секретари ячеек»[1169]. В единичных случаях пошли в ход и ножи. Не обошлось и без помощи «углановским хулиганам»[1170] усиленных Рабоче-крестьянской милицией компетентных органов: многих оппозиционеров в день праздника арестовали. Без потасовок и других эксцессов не обошлась даже демонстрация после военного парада на Красной площади[1171]. Позволим себе завершить описание этого празднично-траурного мероприятия в столице следующей, вырванной из контекста, фразой листовки – вплоть до конца 1920‐х гг. «В стране Первой Пролетарской Революции иначе не могло и быть»[1172]