.
В любом случае, Зиновьев со товарищи уже были готовы к капитуляции, поскольку легально в большевистской партии, в которой сталинские кадры уже решили все, никакие оппозиционеры взять верх не могли.
Политическую дальновидность проявил И.Т. Смилга, настоявший на том, чтобы составленное Г.Е. Зиновьевым заявление Л.Д. Троцкому отправлено не было. В преддверии съезда «развод» «троцкистов» с «зиновьевцами» означал бы победу Сталина и Бухарина со товарищи.
Однако сторонники Л.Д. Троцкого лишь сделали вывод о том, что остатки Новой оппозиции следует, в рамках «укрепления» единства оппозиционных рядов, подмять под себя, хотя подобные действия сложно признать дальновидными. Зиновьевцы возмущались:
«4. С 25 по 29 ноября в Москве идет самая бесстыдная проработка нас троцкистами, особенно среди вузовцев. Преображенский едет в Питер (никого не предупреждая) и, в то время, как Евдокимов, Бакаев, Наумов находятся в Москве, он (Преображенский) вместе с [Яцеком] начинает “взрывать” “изнутри”, тоже пуская в ход самую бесстыдную “проработку” нас – будто мы готовы были отказаться от платформы, тезисов и т. д. (видимо, троцкисты, и не без оснований, именно так и расценили смягчение линии зиновьевцами. – С.В.).
5. Мы (ленинградцы) представляем СВОЙ ПРОЕКТ обращения к XV съезду.
Проект Троцкого мы отвергаем по следующим мотивам: а) если это проект расставания (прощания) с официальной партией – то он слаб (а нами отвергается сама цель как чуждая нам); б) если это документ для известного примирения со съездом и возвращения в партию, то проект Троцкого опять-таки никуда не годится. Он “годится” только как переходное лавирование к “неизбежности” двух партий. Поэтому мы абсолютно его отвергаем.
Наш проект обращения, в свою очередь, решительно отвергается Троцким. В согласительной комиссии (для Троцкого самое участие в такой комиссии – индикатор нежелания идти на разрыв с зиновьевцами. – С.В.) Л[ев] Д[авидович] произносит несколько речей в духе вышеупомянутых его тезисов. Страшно “зарывается”, преувеличивает в тысячу раз: идет-де “контр-Октябрь”, “нельзя терять ни одного дня”. Мы-де повторяем “октябрьскую ошибку”. Нельзя через “парламентаризм партии стараться перехитрить классовую борьбу” и т. д. и т. д. “Подчинение съезду [и] роспуск фракции будут преступлением” и т. п.
Согласительной комиссии не удается достигнуть соглашения.
Новые прения в более широком кругу товарищей на квартире Смилги. Л[ев] Д[авидович] заявляет, что он “ни в коем случае не подпишет” нашего проекта заявления к XV съезду, так как это будет “отказ”, “капитуляция” и т. п. Л[ев] Д[авидович] предлагает апеллировать к 6000 оппозиционеров, подписавшим платформу. Ему отвечают (даже Радек), что это и есть разрыв блока.
В последнюю минуту предлагается выбрать еще одну согласительную комиссию…»[1215]
Условные «троцкисты» также имели основания для претензий. Скорее всего, именно после этого совещания Л.Д. Троцкий направил И.Т. Смилге отложившуюся в документах К.Б. Радека записку: «Ивар Тенисович! Говорили, на мой взгляд, прекрасно. Выражение “раскол по телеграфу” останется. Были и еще очень хорошие формулировки. Буфер дебютирует хорошо»[1216].
Последнее было не совсем так. Позднее, в 1929 г., Г.Л. Шкловский направил в Сокольнический РК ВКП(б) гор. Москвы следующее заявление:
«Некоторые товарищи, знавшие меня как одного из организаторов т. н. “буферной группы”, запрашивают меня, как я смотрю сейчас на внутрипартийные события. Считаю поэтому нужным просить редакцию Ц[ентрального] о[ргана] партии (редакцию газеты “Правда”. – С.В.) дать место моему следующему заявлению:
1) т. н. “буферная группа”, возникшая во времена Ленинградской, а впоследствии троцкистской оппозиции (имеются в виду, соответственно, Новая и Объединенная оппозиции. – С.В.), собиравшая подписи под разные заявления в ЦК, распалась и полностью прекратила свою деятельность сейчас же после событий 8 ноября и во всяком случае еще до XV партийного съезда;
2) деятельность этой группы лишний раз доказала, что в ленинской партии, где все вопросы ставятся открыто и ясно, где чистота принципов всегда стояла на первом плане – не может быть места для промежуточных групп и роль буфера в ней заранее обречена на неудачу;
3) конкретно ошибки буфера [19] 26/27 г. заключались в том: а) что он наивно мечтал примирить то, что примирить невозможно; б) что, увлекаясь примиренчеством, он недооценил тех глубоких противоречий, которые лежали в основе боровшихся в то время в партии течений – ленинизма и троцкизма и в) в том, наконец, что объективно буфер был прикрытием для троцкизма, а для некоторых – ступенькой к нему.
Лично у меня была еще одна ошибка. Я “проглядел” роль т. Сталина в руководящем кружке ленинцев.
Случилось то же, что в свое время с очень многими “искровцами” – будущими большевиками. Кого они считали своими лидерами? Плеханова, Аксельрода, Засулич – и лишь в числе других… Ленина и Мартова (Шкловский по старой памяти поставил двух старых “товарищей противников” на одну доску. – С.В.). Вряд ли было тогда с десяток лиц, которые знали, что душу “Искры”, ее спинной хребет и мозг составлял Ленин. Лишь после II съезда партии это поняли большевики, во времена же “Искры” даже близкие к партийной верхушке товарищи этого не понимали.
Я проделал именно такую же ошибку, и понял я ее лишь впоследствии. Роль т. Сталина в руководящем кружке ленинцев проглядел. Я не понимал, что именно т. Сталин является тем лицом, которое объединяет, руководит и направляет ленинскую мысль в ленинской партии по ленинскому пути после Ленина.
Осознал ли я свои ошибки только сейчас? – Нет. Они осознаны давным-давно. Почему же я об этом до сих пор не заявлял публично? Потому, что в ленинской партии не привыкли судить о людях, группах и партиях по их декларациям и заявлениям, а судят о них по их действиям. Думаю, что своей работой в течение двух лет как по советской, так и по партийной линии я совершенно ясно доказал свое отношение к партии и своим былым ошибкам и настоящее заявление лишь оформляет то, что изо дня в день мною проводилось на практике.
Г.Л. Шкловский»[1217].
Объединенную оппозицию по большому счету необязательно было подавлять на съезде: она была нежизнеспособна, а потому в любой момент, при грамотном «поддавливании» со стороны Сталина со товарищи, могла развалиться сама. Троцкий был нацелен на результат – чего нельзя сказать о Зиновьеве. С точки зрения логики внутрипартийной борьбы Троцкий был прав, когда обвинял склонного к непротивлению обстоятельствам Зиновьева в предательстве своих сторонников и себя самого. Троцкий остался Троцким: он был готов идти до конца, тем более что организационные рамки ВКП(б) его никак не связывали. Смилга в очередной раз продемонстрировал, что его интересует дело революции, а отнюдь не собственные позиции во власти. Радек по традиции выступил в роли козла-провокатора на бойне. То он развязал в партии очередную дискуссию с Троцким, то исказил его послание зиновьевцам, то вдруг не поддержал Троцкого в согласительной комиссии. С такими «друзьями» Троцкому воистину не надо было врагов. Выборы согласительных комиссий сложно не признать явлением заведомо провальным: полукрыловский квартет Троцкого – Радека – Зиновьева – Каменева ни на какое серьезное выступление, в условиях сталинского давления, способен не был. В условиях, в которых оказались Троцкий с Зиновьевым, поднять «Григория» на борьбу со сталинской ордой мог только Ленин, который умел вдохновить своего соавтора на подвиг, как Сергий Радонежский сумел вдохновить Дмитрия Донского на Куликовскую битву.
Уже 21 ноября 1927 г. Л.Д. Троцкий писал товарищам по оппозиции, что «тт. Зиновьев, Каменев и их ближайшие друзья снова потихоньку выдвигают легенду насчет “троцкизма”. В течение двух последних лет они шли рядом с нами, вместе с нами вырабатывали важнейшие документы оппозиции, в т. ч. платформу. Во всем этом никакого “троцкизма” не оказывалось. Но когда обнаружились величайшие трудности борьбы за линию оппозиции в условиях напора мировой реакции и внутреннего сползания, тогда – для прикрытия [от] ступления – тт. Зиновьев и Каменев стали снова прибегать к пугалу “троцкизма”»[1218].
Л.Д. Троцкий справедливо заметил в «Моей жизни»: «…фракция Сталина вела подготовку съезда, торопясь поставить его перед совершившимся фактом раскола. Так называемые выборы на местные конференции, посылавшие делегатов на съезд, произведены были до официального объявления насквозь фальшивой “дискуссии”, во время которой организованные на военный лад отряды свистунов срывали собрания по чисто фашистскому образцу. Трудно себе вообще представить что-либо более постыдное, чем подготовка XV съезда. Зиновьеву и его группе не трудно было догадаться, что съезд лишь увенчает политически тот физический разгром, который начался на улицах Москвы и Ленинграда в 10‐ю годовщину Октябрьского переворота. Единственной заботой Зиновьева и его друзей стало теперь своевременно капитулировать. Они не могли не понимать, что подлинного врага сталинские бюрократы видели не в них, оппозиционерах второго призыва, а в основном ядре оппозиции, связанном со мной. Они надеялись, если не заслужить благоволение, то купить прощение демонстративным разрывом со мной в момент XV съезда. Они не рассчитали, что двойной изменой политически ликвидируют себя. Если нашу группу они своим ударом в спину временно ослабили, то себя они обрекли на политическую смерть. XV съезд постановил исключение оппозиции в целом. Исключенные поступали в распоряжение ГПУ»[1219].
Репрессии подтолкнули к капитуляции наименее устойчивых оппозиционеров. В прениях по докладу о работе ЦК ВКП(б) на XVI Московской губернской конференции (20–28 ноября) высказался Вячеслав Иванович Зоф, член РСДРП с 1913 г., в 1924–1926 гг. начальник и комиссар Военно-морских сил, член Революционного военного совета СССР. По его словам, уже через два-три месяца после XIV съезда партии большевиков у оппозиции было свое политическое бюро и свое организационное бюро, что вскоре из фракционных групп на местах возникли обкомы, губкомы и райкомы оппозиционного блока, что оппозиционеры помимо членских взносов в партию уплачивали еще взнос в кассу оппозиции (все старые большевики знали, что, в соответствии с редакцией первого пункта Организационного устава РСДРП 1903 г., поддержка «партии материальными средствами» была непременным условием членства в партии, то есть для старых большевиков было абсолютно логично обвинение оппозиции в создании «второй партии»), что оппозиционный центр дал директиву о развертывании фракционной работы в Красной армии и Красном флоте. В довесок 27 ноября «Правда» напечатала заявление Ричарда Витольдовича Пикеля, возглавлявшего в 1924–1926 гг. секретариат Зиновьева в Исполкоме Коминтерна. Пикель, находившийся в центре организационных связей оппозиции, указал в своем заявлении, что уже к августу 1926 г. у троцкистско-зиновьевского блока были все элементы второй партии: собственный ЦК, ленинградский комитет, московский комитет, свои обкомы, губкомы, районные организаторы, пропагандистские группы, свои членские взносы и свою дисциплину