2 апреля 1928 г. от Л.Д. Троцкого окончательно отмежевался поддерживавший его по ряду вопросов В.А. Антонов-Овсеенко. Всеми забытый большевистский «делатель королей» написал «генеральному секретарю т. Сталину»[1356] и в копии «членам Политбюро»[1357] (то есть он поставил Сталина как минимум особняком в Политбюро):
«Я примкнул к оппозиции и решил открыто вмешаться на ее стороне во внутрипартийную борьбу после беседы с Вами в декабре 1923 г. Именно после нее я послал в Политбюро недопустимо резкое письмо, обвиняющее ПБ в расколе партии, и т. д. (на написание записки в ЦК с угрозами в адрес «зарвавшихся» вождей Антонова-Овсеенко спровоцировали своими действиями Зиновьев со Сталиным[1358]. – С.В.)
Я должен прежде всего именно Вам, т. Сталин, сказать, что вижу ясно, насколько Вы тогда были правы в своем отношении к Л.Д. Троцкому и его оппозиции и насколько я был не прав. Вы совершенно правильно указали, что, поднимая разговор о перерождении старого кадра и противопоставляя старикам молодежь, Троцкий проявлял свое недоверие к исторической большевистской партии и ориентировался на построение иной партии, рвущей с традициями большевизма и, в основном, с ее идеологией. Прав был и т. Дзержинский, который на мой вопрос (при обсуждении моего снятия из ПУРа) в Оргбюро ответил мне запиской: надо бороться с Троцким, и до конца, п[отому] ч[то] в своей борьбе с партией он объективно становится центром организации мелкобуржуазных реакционных сил (привожу на память эти слова Ф[еликса] Д[зержинского])»[1359].
Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева направили на работу (по большому счету сослали) в Калугу. Н.А. Каннер показал на допросе в 1936 г.: «Весной 1928 г., по предложению б[ывшего] секретаря Зиновьева Богдана, я вместе с зиновьевц[ем] Капитоновым ездил для свидания с Зиновьевым и Каменевым в Калугу. […] Никаких поручений политического характера я в это время не получал. Зиновьев и Каменев жили тем настроением, что их вернут в партию и дадут работу, “без них не обойдутся” (курсив наш. – С.В.). Расспрашивали они меня также о положении в ИКП. […] 1928–1929 и часть 1930 г. я поддерживал организационные связи с зиновьевцами, и особенно Каменевым и Зиновьевым, но активно в организации не работал (за неимением активной деятельности. – С.В.). Я считал, что проводимые мероприятия ВКП(б) (имеется в виду коллективизация советской деревни. – С.В.) взяты из нашего арсенала, кроме того, меня занимала борьба с Правыми»[1360].
23 апреля 1928 г., во время подготовки к созыву в июле VI конгресса Коминтерна, И.В. Сталин продемонстрировал всем товарищам по Политбюро ЦК ВКП(б), что вопросы мировой революции отходят на второй план. По докладу генсека «О Коминтерне и советской власти» было принято решение: «а) послать всем руководителям наших представительств за границей директиву о строжайшем проведении принципа невмешательства во внутренние дела соответствующих стран; б) воспретить на известный (кому известный? – С.В.) период членам Политбюро (исключая т. Бухарина) [на Николае Ивановиче замыкались многие коминтерновские вопросы, включая разработку Программы Коминтерна. – С.В.] открытые выступления в официальных учреждениях Коминтерна, предложив им проводить руководство коминтерновской работой в порядке внутреннем, через делегацию ВКП в ИККИ и т. п.; в) для того, чтобы не дать врагам лишнего повода утверждать о переплетении советской власти с Коминтерном, снять доклад т. Рыкова об СССР на VI конгрессе, поручив его т. Варге [Евгению Самуиловичу] (директору Института мировой экономики и мирового хозяйства АН СССР, а до этого заведующему Статистико-информационным институтом ИККИ. – С.В.) или кому-либо другому не из числа членов Совнаркома; г) тт. Бухарину и Пятницкому [Иосифу Ароновичу] (секретарю ИККИ. – С.В.) разработать вопрос о выдаче денег секциям Коминтерна (для приезда в столицу СССР делегатов конгресса. – С.В.) не из Москвы, а из Берлина (Запбюро) и Иркутска (Востбюро), обязательно через иностранных товарищей; д). Поручить комиссии в составе представителей Политсекретариата ИККИ, ЦК и ЦКК проверить состав секретных сотрудников аппарата ИККИ (очевидно, для чистки, в том числе от зиновьевцев. – С.В.)…»[1361] Как справедливо заметил в комментарии к данному решению Г.М. Адибеков, предложенные и проведенные Сталиным «…меры служили демонстративным отказом от практики, имевшей место в бытность Зиновьева председателем ИККИ…»[1362]
История временных восстановлений, окончательного исключения и физического устранения Зиновьева, Каменева и других деятелей Объединенной оппозиций, а также ликвидация Троцкого в Мексике давно и хорошо изучена[1363]. Постараемся остановиться на наименее исследованных сюжетах.
Особое совещание ОГПУ предполагало выслать Зиновьева в Тамбов, а Каменева в Пензу[1364]. Зиновьев с Каменевым попросили о встрече Бухарина, с которым периодически блокировались в прежние годы. В ночь на 10 января 1928 г. политическое «свидание» состоялось, однако, поскольку атмосфера в ВКП(б) сгущалась, Бухарин направил товарищам по партийному руководству обширную записку о ходе «четырехчасового разговора»[1365].
«…и Каменев, и Зиновьев, – по мнению Николая Ивановича, – производили впечатление людей, переживших кораблекрушение»[1366].
Бывшие лидеры Новой оппозиции заявили: «Мы принимали ваши маневры за эволюцию в сторону кулака»[1367]. И расписались в том, что «зародыши и элементы» «второй партии» были налицо[1368].
– Молот пролетарской диктатуры прошелся по нашей шкуре, мы на собственной спине чувствуем сие[1369], – констатировал Каменев. Зиновьев вполне со Львом Борисовичем согласился.
Главное из того, что интересует нас в данной книге, сказал Зиновьев: «У них, зиновьевцев, две группы: ихняя в собственном смысле (речь идет о течениях, а не об организации), капитулировавшая целиком, и т. н. “ленинградские левые” (Саркис, Сафаров, Вуйович)»[1370]. Если Зиновьев с Каменевым капитулировали, то их примеру последовали отнюдь не все бывшие деятели Новой оппозиции.
Бухарин подчеркивал «действительное признание» Зиновьева и Каменева их ошибок и «недвусмысленное осуждение всей линии Троцкого (и политической, и организационной)»[1371].
Бывшие вожди Новой оппозиции прямо спросили:
– Почему же [с нами обошлись] так сурово? Сейчас педагогичнее, лучше было бы несколько по-иному.
Однако не забыли заверить Бухарина в готовности выполнить все, что им велят.
Николай Иванович записал несколько конкретных «просьб» и «пожеланий»: «1. Нельзя ли еще поговорить с товарищами (намек на Сталина, Рыкова и пр.). 2. Может быть, Пензу [Каменеву] можно сменить на Рязань, хотя поедем в Пензу беспрекословно. […] 6. Нельзя ли дать Каменеву и Зиновьеву работу над статьями Ильича (1908–1912) […]. 7. Если мы-де против того, чтобы Каменев жил с вместе с Зиновьевым, то нельзя ли хоть Евдокимова пустить вместе с Зиновьевым – очень, мол, тоскливо одному[1372].
Убедившись в том, что Объединенная оппозиция перестала существовать, Политбюро ЦК ВКП(б) дозволило Зиновьеву с Каменевым вместе отправиться в Калугу[1373].
13 мая, находясь в Калуге, Г.Е. Зиновьев в черновике письма «дорогому Н[иколаю]» Бухарину по поводу отказа в напечатании очередной статьи напророчил: «Знаешь по чести: у меня такое чувство, что, по сравнению с надвигающимися (и надвинувшимися!) пробоинами и трудностями […] остатки нашей кончившейся борьбы – такой пустяк!»[1374]
Не позднее 8 июня 1928 г. Смилга отредактировал присланный Радеком текст их будущей совместной статьи. Ивар Тенисович, отправляя 8 июня текст Карлу Бернгардовичу, написал в «сопроводительном», если так можно выразиться, письме: «Ты кокетничаешь с Кобой. Не стоит этого делать. Он отпетый эмпирик и темная душа. Приласкать его лучше всего можно, выбивая у него на каждой странице по одному зубу. Я подписываю редактированный мною текст. Если вздумаешь вносить политические изменения, то найди способ согласовать их со мной. Редакцию меняй сам, если найдешь нужным. Было бы очень хорошо, если бы мы сошлись на одном тексте»[1375]. Пока что и Смилга, и Радек были настроены на продолжение борьбы.
В июне 1928 г. бывших вождей Ленинградской оппозиции, покаявшихся и вернувшихся из Калуги в столицу СССР, восстановили в ВКП(б) – аккурат через шесть месяцев после исключения, после рассмотрения заявлений в индивидуальном порядке. Незадолго до этого события Радек написал Преображенскому: «Я отклоняю зиновьевщину и пятаковщину как достоевщину. Они, вопреки своим убеждениям (курсив наш. – С.В.) каются. Нельзя помочь рабочему классу враньем. Поэтому я за выжидательную тактику ссыльных»[1376].
4 сентября Троцкий написал «дорогому другу Ивару Тенисовичу» Смилге о том, что супруга Льва Давидовича, Наталья Ивановна Седова, призналась, что «ей даже стало жалко Зиновьева. Из испытаний последних месяцев наиболее побитым, измятым и скомпрометированным вышло примиренчество»