Что характерно, публичное покаяние не помешало бывшим вождям Новой оппозиции провести закулисные переговоры с Правыми. Не зря Г.Е. Зиновьев написал о том, что «остатки нашей кончившейся борьбы – такой пустяк», именно Н.И. Бухарину. Уже в июле 1928 г. на квартире Л.Б. Каменева состоялась его встреча с Н.И. Бухариным, организатором которой выступил Г.Я. Сокольников. Содержание, более походившее на монолог Николая Ивановича, было Каменевым записано и передано, по его словам, Зиновьеву, причем вскоре текст этой беседы распространили в виде прокламации с названием «Партию с завязанными глазами ведут к катастрофе»[1378] троцкисты. «Одним из последних дел нашего московского “Центра” стал выпуск в 1928 г. листовок, сообщавших о конфиденциальных переговорах Бухарина и Каменева. Бухарин, все еще член Политбюро, официальный партийный идеолог, говорил: “Что делать перед лицом такого противника – Чингисхана, выродка ЦК? Если погибнет страна, погибнем мы все (мы, партия). Если страна выкарабкается, он вовремя изменит поведение, и мы все равно погибнем”. Еще Бухарин сказал Каменеву: “Пусть никто не знает о нашем разговоре. Не звони мне, телефон прослушивается. За мной следят, за тобой наблюдают”. Быть может, ответственность нашего “Центра” (Б.М. Эльцина) за обнародование этих документов велика»[1379]. Оговорку «быть может» Виктор Львович сделал совершенно напрасно.
Впоследствии, 7 декабря 1936 г., Н.И. Бухарин заявил на очной ставке с Е.Ф. Куликовым: «Я очень тревожился по поводу самой возможности возникновения фракционной борьбы. И, если вы помните, в том знаменитом документе, который Каменев пустил в оборот после моего преступного посещения Каменева, было прямо сказано о том, что фракционная борьба привела бы к тяжелым последствиям и превратилась бы чуть ли не в гражданскую войну»[1380].
Каменев вел «конфиденциальные» переговоры не только с Бухариным[1381], но и с М.П. Томским. Последний признался 21 августа 1936 г. на партсобрании в Главном управлении Объединенного государственного издательства: «В 1928 г., в самый разгар Правой оппозиции и внутрипартийной борьбы, внутрицекистской, собственно говоря, борьбы, была встреча с Каменевым. […] Это было зимой 1928 г. или в начале 1929 г. Вероятнее всего, в конце 1928 г., в разгар [Правой] оппозиции»[1382]. На «свидании» Томского с Каменевым, по словам Михаила Павловича, «было взаимное прощупывание на предмет создания блока. О нашем настроении говорить не приходилось, оно сказалось в речах и выступлениях Правой оппозиции. Каменев держался очень настороженно. Каменев больше выпытывал нас (речь о Томском и Бухарине. – С.В.). Каменев держался иронически и по отношению нашей платформы, и по отношению нашей тактики. Он посмеивался и подзадоривал [нас, говоря], что наша тактика труслива, что мы полупокойники и обречены на разгром. Каменев другой тактики не предлагал. Свою платформу не излагал нам. […] Легко было бы говорить о платформе Каменева 1928 года, если бы что осталось в памяти. Осталось то, что они (с Зиновьевым. – С.В.) продолжали считать себя левыми, когда выступали. Нас они считали правыми. Была попытка с нашей стороны узнать, какие силы за ними стоят, есть ли у них организация, какие [у них] силы. Это не увенчалось успехом. Каменев держался осторожно и этого понять нам не дал. Каменев предлагал нам то, что он может нам оказать, если мы хотим, услугу. На этом свидании были Каменев и Бухарин. Он (Каменев. – С.В.) намекал на то, что он мог бы попытаться найти связь с троцкистами (судя по факту передачи разговора троцкистам, связь с ними у Зиновьева и Каменева уже была установлена. – С.В.). Он говорил, что вы все разговариваете. Он намекал на то, что он мог бы содействовать распространению [платформы Правых]. Так как он держался осторожно, ни я, ни Бухарин не ответили на [предложение Каменева] (если бы держался менее осторожно, то, очевидно, ответили бы. – С.В.). Обо всем этом на другой день мы сообщили Рыкову», а Алексей Иванович, который давно терпеть не мог Каменева, «назвал нас дураками, сказал, что мы совершили грубую политическую ошибку. Сказал, что якшаться с этой публикой не надо, что надо держаться дальше [обособленно от тех, кто потерпел поражение ранее]»[1383]. Следует напомнить тот факт, что Зиновьев больно задел самолюбие Томского еще во время финального этапа Профсоюзной дискуссии (1921)[1384], поэтому Михаил Павлович подчеркнул, что в 1928 г., если он и «давал Каменеву повод считать, что Томский – это человек, который имеет какой-то осадок против партии, и что, может быть, со временем этот человек будет “наш”, то Зиновьеву [он] такого повода не давал»[1385].
По свидетельству самого Зиновьева, сделанному на XVII съезде ВКП(б) 1934 г., когда Григория Евсеевича «в первый раз вернули в партию», он имел сомнительное удовольствие «…выслушать однажды из уст т. Сталина такое замечание. Он сказал мне: “Вам в глазах партии вредили и вредят даже не столько принципиальные ошибки, сколько то непрямодушие по отношению к партии, которое создалось у вас в течение ряда лет”»[1386]. Позднее Григорий Евсеевич, вспоминания события 1928 г., напишет: «Мы, в частности я, были искренне против политики Правых, и все-таки мы имели известный “контакт” с Бухариным, Томским, Рыковым. Как это могло быть? Действовала логика положения. Недовольные (хотя бы и по разным мотивам) ищут друг друга. Сначала, когда Бухарин, Рыков и Томский были еще членами ПБ, стимулом для нас было еще и желание быть в курсе дел, получая через них политическую информацию»[1387].
«Разоружившийся» троцкист Георгий Пятаков показал 7 декабря 1936 г. на очной ставке с Бухариным, как в конце 1928 г. (вероятно, после речи Сталина «Об индустриализации страны и о Правом уклоне в ВКП(б)» на Ноябрьском 1928 г. Пленуме ЦК) Николай Иванович зашел к нему на квартиру в Гнездниковском переулке – проведать больного товарища. По словам Георгия Леонидовича, «Бухарин находился в очень возбужденном состоянии, давал крайне пессимистическую оценку положению […] в стране, говорил […] что страна идет к разрушению, крайне неодобрительно характеризовал партийное руководство»[1388]. Через несколько дней Пятакова перевели в Кремлевскую больницу. Бухарин зашел его проведать и туда. Неодобрительно отзывался о Сталине, Молотове, Кагановиче и Ворошилове, говорил о том, что они с Томским и Рыковым (на их «жаргоне», «тройка») начинают борьбу со сталинцами[1389][1390]. Бухарин 7 декабря 1936 г. прямо заявил в своем послании членам Политбюро ЦК ВКП(б): «Переносить собрания 1928 г. у меня на квартире части членов ЦК на последние годы – это значит перемешивать все и вся»[1391]. Николай Иванович был прав: конечно, переговоры 1928 г. были его политическим просчетом, однако вчерашние «товарищи противники» становились «врагами советской власти» постепенно.
Заместитель директора Института Маркса – Энгельса Виссарион Виссарионович Ломинадзе припомнил позднее, как в конце 1928 г. он говорил «т. Сталину» о необходимости «привлечения Каменева и Зиновьева». «Тогда меня за это здорово отхлестали, – признался Ломинадзе, – и поделом. Эти настроения прошли у меня быстро»[1392]. Никакое реальное «привлечение Каменева и Зиновьева» к руководству ВКП(б) Сталин и в мыслях не допускал. Однако такое привлечение допускали лидеры того, что генсек назовет впоследствии «группировкой Сырцова – Ломинадзе», а на деле было группой Сергея Ивановича Сырцова и Александра Петровича Смирнова[1393][1394], глубоко вросшей, по данным О.И. Капчинского, в аппарат, а потому реально представлявшей потенциальную угрозу единоличной власти Сталина. Еще в конце января 1927 г. Смирнов, по данным органов государственной безопасности, «имел беседу с Зиновьевым», в ходе которой заявил, что «дела оппозиции очень плохи», а «все действия оппозиции безрезультатны, несмотря на то, что Зиновьев и Троцкий являются вождями оппозиции»[1395]. На свою беду «Александр Петрович», по свидетельству генсека, «часто открыто» говорил «о том, с чем он» был «не согласен»[1396]. Знавший Смирнова около 35 лет и друживший с ним Томский рассказал впоследствии (1936), что Александр Петрович «ворчал» с 1926 г., причем после разгрома Объединенной оппозиции стал ворчать еще больше. В начале тридцатых у Смирнова были «весьма тяжелые настроения»: в 1930 или 1931 г., когда Михаил Павлович ездил с Александром Петровичем на охоту в Нальчик, Смирнов «брюзжал без конца»[1397]. Таким образом, Смирнов сочувствовал сначала Объединенной оппозиции, а затем и Правой оппозиции, притом что, по известному выражению Сталина, «оба уклона» были «одинаково вредны». Дабы более не возвращаться к Александру Петровичу (заметим, что данная крупная политическая фигура нуждается в отдельной монографии), укажем, что на Январском 1933 г. Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) был обсужден вопрос «Об антипартийной группировке Эйсмонта, Толмачева, Смирнова А.П. и др.». Пленум исключил из ВКП(б) Н.Б. Эйсмонта и В.Н. Толмачева и вывел из состава ЦК А.П. Смирнова