Так говорил Сталин — и потому он охотно возвращался в центр: там только можно было бороться с основными дефектами ведения красного военного дела.
По дороге он встретил блестящий поезд Троцкого. Сейчас, когда Сталина уже не было в Царицыне, Троцкий рисковал там показаться. Он ехал, как всегда, надменный, пышный, с сознанием величия и непогрешимости, с театральными жестами, свитой «мальчишек», запасами кожаного обмундирования и других «подарков», которыми он привык «обласкивать» армейских бойцов. Свердлов зашел к Троцкому.
«Он осторожно спрашивал меня о моих намерениях, потом предложил мне поговорить со Сталиным, который, как оказалось, возвращался в его вагоне».
Троцкий принял Сталина свысока. Сталин держал себя «подчеркнуто смиренно». Он боялся, что Троцкий рассыплет спаянную им в Царицыне ворошиловскую группу — и тем нанесет смертельный удар фронту.
— Неужели вы хотите всех их выгнать? Они хорошие ребята.
— Эти хорошие ребята, — театрально произнес Троцкий, — погубят революцию, которая не может ждать, доколе они выйдут из ребяческого возраста. Я хочу одного: включить Царицын в советскую Россию.
В другое время, в другой обстановке Сталин ответил бы резкой грубостью на эту напыщенную и глупую фразу. Как будто не царицынские «ребята» были основной опорой революции — и как будто Царицын не был все время той скалой, на которую советская Россия в это трудное время опиралась! — Не говоря о значении самого Царицына, — но разве, если б он был взят, и те громадные силы, что он приковывал к себе, освободились, разве слабые армии центра — детище Троцкого — могли бы оказать им сопротивление?..
Сталин не высказал этого. Бесполезно. Он еще раз только подчеркнул, что разгон ворошиловской группы был бы ударом по фронту. Сухо попрощались. Сталин поехал говорить с Лениным. Троцкий — «наводить порядок в Царицын».
— Через несколько часов, — рассказывает Троцкий, — я увидел Ворошилова… Я поставил Ворошилову вопрос: как он относится к приказам фронта и главного командования? Он открыл мне свою душу: Царицын считает нужным выполнять только те приказы, которые он признает правильными. Это было слишком. Я заявил, что, если он не обяжется точно и безусловно выполнять приказы и оперативные задания, я его немедленно отправлю под конвоем в Москву для предания трибуналу. Я никого не сместил, добившись формального обязательства подчинения. Большинство коммунистов царицынской армии поддержало меня за совесть, а не за страх. Я посетил все части и обласкал партизан… С этим я вернулся в Москву.
Сами царицынские коммунисты немного иначе описывают это генеральское посещение. Они действительно подчинились «не за страх, а за совесть». Ворошилов принял Троцкого «дисциплинированно и радушно». Но почему? Вот что говорили в среде царицынских коммунистов перед приездом Троцкого:
— Конечно, Троцкий еще «новый» и далеко не испытанный большевик. В честолюбивой горячности он может кой-где и ошибаться. Но раз партия наша доверила ему столь огромное дело руководства обороной страны, наше дело — по-большевистски ему подчиниться.
Но само поведение Троцкого произвело на царицынцев очень тяжелое впечатление. Пустая напыщенность — никакого реального дела.
«Троцкий, — рассказывает Тарасов-Родионов, — выступил в реввоенсовете надменно и раздраженно. Обрушился градом колких упреков за огромную трату боеприпасов. Ворошилову оставалось только скромно пожать плечами:
— Если тратим много боеприпасов, значит, упорно отбиваемся от превосходящих вражеских сил».
О том, что в решающие августовские дни армия изнемогала и была накануне гибели от отсутствия снарядов и патронов — только потому, что Троцкий находил, что Царицын слишком много тратит боеприпасов, — об этом Ворошилов не счел нужным говорить. «Объяснениями Троцкий не интересовался»…
«Он сказал на митинге красноармейцев трескучую и яркую, как фейерверк, речь, обещал прислать в армию надежнейшие требуемые подкрепления, затем сел на пароход и уехал»…
«С подкреплениями, однако, дело вышло не гладко». Часть разбежалась по дороге. Другие перешли к противнику. Так 11-я «железная» дивизия, гордость Троцкого, перешла к белым в строю, под музыку, с развернутыми знаменами. Царицынская армия изнемогала — но держалась.
Но началось опять недовольство центром, конфликты с Троцким.
…Сталин, приехав в Москву, объяснил положение вещей Ленину. Он обрисовал ему успехи, достигнутые царицынской армией, рассказал, что он убедил и Ворошилова, и Минина, и Межлаука подчиниться приказам центра. Указал, что главная причина «оппозиции» — неудовлетворительность директив центра, опасения измены в штабах, наконец, крайние запоздания в снабжении снарядами и патронами армий, что поставило северо-кавказскую армию на краю гибели.
Ленин немедленно сообщил обо всем этом Троцкому — и именно письма Ленина и были причиной того, что Троцкий не посмел «разогнать» царицынскую группу.
Сам Сталин опять стремился на военную работу, казавшуюся ему самой важной в данный момент. Он готов был поступиться самолюбием, подчиняться Троцкому.
«Сталин очень хотел бы работать на южном фронте, — пишет Троцкому Ленин… — Сталин надеется, что ему на работе удастся убедить в правильности его взгляда… Сообщая вам, Лев Давыдович, обо всех этих заявлениях Сталина, я прошу вас обдумать их и ответить, во-первых, согласны ли вы объясниться лично со Сталиным, для чего он согласен приехать, а во-вторых, считаете ли вы возможным, на известных конкретных условиях, устранить прежние трения и наладить совместную работу, чего так желает Сталин. Что же меня касается, то я полагаю, что необходимо приложить все усилия для налажения совместной работы со Сталиным. Ленин».
Последние строчки звучали приказом. Правда, приказ был облечен в свойственную Ленину мягкую форму — но Троцкий знал, что за мягкостью стоит непоколебимая воля. Ничего иного не оставалось, как подчиниться. Скрепя сердце Троцкий дал согласие на назначение Сталина членом реввоенсовета всего южного фронта.
В декабре 18-го г. Троцкий решает кончить с непокорным Царицыном. Телеграфирует Ленину:
— Оставлять дальше Ворошилова после того, как все попытки компромисса сведены им на нет, невозможно. Нужно послать в Царицын новый реввоенсовет с новым командиром, отпустив Ворошилова на Украину.
Ленин соглашается. Иначе надо жертвовать Троцким.
Ворошилов со Сталиным на Украине. Но оба они связаны по рукам и ногам. Попытки Ворошилова создать более-менее самостоятельную военную группу, чтобы вновь спаять ее, превратить в боеспособную единицу, кончаются неудачей. В украинских армиях — анархия, распад… Троцкий пытается перенести вину с больной головы на здоровую. В январе 19-го г. он требует убрать из армии Сталина, Ворошилова и других. «Линия Сталина, Ворошилова и К° означает гибель всего дела». Ленин не верит. Он слишком хорошо знает Сталина. Ленин ищет компромисса. Но Троцкий непримирим. «Компромисс, — телеграфирует он Ленину, — конечно, нужен, но не гнилой. По существу дела в Харькове собрались все царицынцы… Я считаю покровительство Сталина царицынскому течению опаснейшей язвой, хуже всякой измены и предательства военных специалистов». Ленину пришлось уступить. Впрочем, Сталин понадобился ему в другом месте — и его на юге уже не было.
…Через некоторое время на Южном фронте начался разгром и паническое отступление красных армий. Пал в конце концов и «красный Верден» — Царицын. Не только потому, что туда был брошен лучший из полководцев Белой армии, генерал Врангель. Но и потому, что усилиями Троцкого боеспособность царицынской армии была снижена до крайности: она потеряла железную свою спайку и движущую энергию испытанных вождей.
В конце 1918 года на восточном фронте, где наступали армии адмирала Колчака, создалось катастрофическое положение. В самом трудном положении была 3-я советская армия. Уже к концу ноября она оказалась совершенно деморализованной. Шесть месяцев без смены, без подкреплений, при расхлябанности тыла, при ужасающем состоянии снабжения — пять суток, например, одна дивизия провела в непрестанном бою, не имея ни куска хлеба, — полураздетая при 35-градусном морозе, без средств передвижения на полном почти бездорожье, при слабости штабного руководства, при путанности и неясности директив центра, армия эта в конце концов не выдержала, дрогнула, в конце ноября сдала Пермь… В своем беспорядочном отступлении армия за 20 только дней откатилась от первоначальных позиций на 300 километров, потеряла 18 000 бойцов, десятки орудий, сотни пулеметов. Целые полки переходили на сторону противника. Офицерство массами бежало в его ряды. Сейчас положение армии было самое безнадежное. Противник окружал ее полукольцом. Не сегодня-завтра кольцо могло сомкнуться. Мало того. Следуя по пятам деморализованной армии, противник угрожал уже Вятке — и тем самым всему фронту.
Ленин телеграфирует Троцкому:
«Есть ряд партийных сообщений, говорящих о катастрофическом состоянии армии и о пьянстве… Я думаю послать Сталина…»
Опять мягкая форма. Опять за мягкостью предложения — неоспоримый приказ. Троцкий соглашается.
Центральный комитет партии постановляет: «Назначить партийно-следственную комиссию в составе членов ЦК Дзержинского и Сталина для подробного расследования причин сдачи Перми, последних поражений на уральском фронте, равно выяснения всех обстоятельств, сопровождающих указанные явления. ЦК предоставляет комиссии принимать все необходимые меры к скорейшему восстановлению как партийной, так и советской работы во всем районе 3-й и 2-й армий».
Опять повторяется царицынская история: Сталин в первую очередь начинает заниматься главнейшим — организацией ликвидации катастрофы.
5 января 1919 г. он и Дзержинский телеграфируют Ленину как председателю Совета обороны:
«Расследование начато. О ходе расследования будем сообщать попутно. Пока считаем нужным заявить вам об одной не терпящей отлагательства нужде 3-й армии. Дело в том, что от 3-й армии — более 30 000 человек — осталось лишь 11 000 усталых, истрепанных солдат, еле сдерживающих напор противника. Посланные главкомом части ненадежны, частью даже враждебны нам и нуждаются в серьезной фильтровке. Для спасения остатков 3-й армии и предотвращения быстрого продвижения противника до Вятки (по всем данным, полученным от командного состава фронта и 3-й армии, эта опасность совершенно реальна) абсолютно необходимо срочно перекинуть из России в распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надежных полка. Настоятельно просим сделать в этом направлении нажим на соответствующие военные учреждения. Повторяем: без такой меры Вятке угрожает участь Перми…»