[10].
13 февраля маршал Г.К. Жуков вступил в должность командующего Уральским военным округом, не только меньшим по территории, но и просто захолустным, не имевшим стратегического значения, тыловым.
…О вполне вероятных переменах на вершине власти свидетельствовали не одни только карательные акции, но и столь же симптоматичные кадровые перемещения, начавшиеся с реорганизации долгие десятилетия всемогущего Госплана СССР. 13 декабря 1947 г. из него были выделены как полностью самостоятельные учреждения общесоюзного масштаба два новых государственных комитета — по материально-техническому снабжению народного хозяйства (Госснаб) и по внедрению новой техники в народное хозяйство (Гостехника). Руководителем сравнительно ослабленного в своей значимости Госплана (вскоре из-под его подчинения вывели еще и Центральное статистическое управление) оставили Н.А. Вознесенского. Пост председателя Госснаба получил возвращенный решением ПБ от 15 декабря в Москву скорее всего по иным мотивам Л.М. Каганович, а Гостехники — В.А. Малышев. Для последнего, несмотря на сохраненную за ним курацию Министерства транспортного машиностроения, которое он возглавлял перед тем, такое перемещение означало существенное понижение уровня и места в широком руководстве.
То же, что и с Малышевым, произошло с еще одним, уже не молодым «капитаном индустрии» М.Г. Первухиным. Его еще 29 ноября также освободили от обязанностей министра химической промышленности, утвердили — всего лишь — первым заместителем начальника ПГУ, поставив тем самым под прямой и непосредственный контроль Берия. А 26 января 1948 г. сняли с поста председателя Комитета по делам искусств М.Б. Храпченко, «как не обеспечившего правильного руководства», допустившего, что курируемый им «оргкомитет Союза советских композиторов проводил в корне неправильную линию в области советской музыки… превратился в рассадник осужденного партией формалистического, антинародного направления в советской музыке, чем нанес серьезный ущерб ее развитию»[11].
Некоторое понижение в должностях Малышева и Первухина, с момента появления во властной элите наиболее близких к Маленкову, можно чисто предположительно рассматривать как своеобразный удар по Георгию Максимилиановичу. Снятие же Храпченко столь же условно следует оценить как попытку дискредитировать работу уже Жданова, отвечавшего на самом деле за деятельность всех творческих союзов, в том числе композиторов, и имевшего прямое отношение к формированию первого его оргкомитета.
Только после этих, как бы подготовительных кадровых перестановок последовали три решения ПБ, уже напрямую менявшие положение в узком руководстве, баланс сил в нем. Решение от 16 февраля 1948 г.: «Ввиду того, что Политбюро в своей работе трудно обойтись без министра Вооруженных Сил, Политбюро считает необходимым поставить на голосование членов ЦК предложение о переводе т. Булганина Н.А. из состава кандидатов в состав членов Политбюро ЦК»[12]. (Разумеется, необходимое согласие было получено незамедлительно.) От 25 марта: «Признать неправильным, что т. Молотов не согласовал с Политбюро ЦК вопрос о выступлении посла (СССР в Вашингтоне. — Ю.Ж.) т. Панюшкина на митинге в США и о тексте этого выступления»[13]. И от 29 марта: «В связи с перегруженностью, удовлетворить просьбу т. Молотова об освобождении его от участия в заседаниях Бюро Совета Министров СССР с тем, чтобы т. Молотов мог заняться главным образом делами по внешней политике. Председательствовать на заседаниях Бюро Совета Министров СССР возложить поочередно на заместителей председателя Совета Министров СССР тт. Вознесенского, Берия и Маленкова»[14].
Все три решения ПБ в совокупности означали фиксацию внезапного передела власти. Второй человек в стране Вячеслав Михайлович Молотов, как и в мае 1941 г., практически отстранялся от своих важнейших обязанностей фактического главы правительства страны и оставался — но надолго ли? — лишь министром иностранных дел. Его место в Совмине вновь занял Н.А. Вознесенский, правда, вынужденный до поры до времени делить обретенную власть с Л.П. Берия и Г.М. Маленковым. Берия лишний раз продемонстрировал незыблемость своего положения, напрямую зависевшего от важности создания Советским Союзом собственного ядерного оружия и средств его доставки. Более того, частично вернул утраченное — возможность воздействовать на деятельность госбезопасности. 17 апреля ПБ поручило именно ему возглавить особую комиссию, включившую Кагановича, Маленкова, Вознесенского, Абакумова, Власика, но почему-то без Кузнецова, призванную принять или отвергнуть представленный МГБ проект «обеспечения полной секретности телефонной связи между членами девятки»[15]. Маленков же сумел доказать всем не только то, что у него не ослабла воля к власти, но и сохранились способности и умение неуклонно возвращать себе потерянные вроде бы позиции.
Одновременно начало 1948 г. показало и утверждение, закрепление жесткого внутриполитического курса, тех его черт, которые, казалось бы, остались навсегда в далеких 30-х годах, Неоспоримым свидетельством этого стали явно не случайно совпавшие по времени до дня еще два постановления ПБ, принятые 5 апреля. В соответствии с первым из них (по регистрации) М.Б. Храпченко и его уже бывшим подчиненным по комитету предъявлялись обвинения в «систематических нарушениях финансово-бюджетной дисциплины в расходовании государственных средств»[16].
Обвинения в преступлении, которое могло при желании рассматриваться и как просто административное упущение, и как уголовно наказуемое деяние.
Второе постановление по своей сути сразу же приобретало характер дамоклова меча, снова повисшего над всей властной элитой, за исключением узкого руководства, ибо создавался очередной неконституционный карательный орган, общий для обеих ветвей власти страны. «В интересах укрепления партийной и государственной дисциплины, — гласил этот документ, — борьбы с проявлением разложения и антигосударственными проступками, роняющими честь и достоинство руководящих советских и партийных работников, организовать при Совете Министров СССР и Центральном Комитете ВКП(б) суд чести. На суд чести при Совете Министров СССР и Центральном Комитете ВКП(б) возлагается рассмотрение антигосударственных и антиобщественных поступков, совершенных министрами союзных министерств и их заместителями, председателями комитетов Совета Министров СССР и их заместителями, начальниками главных управлений при Совете Министров СССР и их заместителями, секретарями ЦК компартий союзных республик, председателями Советов Министров союзных республик и министрами союзных республик…» И, как это уже было при создании суда чести для ЦК ВКП(б), сразу же, но только другим пунктом протокола, определялась первая, оказавшаяся и единственной, жертва: «Дело об антигосударственных поступках т. Ковалева передать на рассмотрение суда чести при Совете Министров СССР и ЦК ВКП(б) с освобождением его от обязанностей министра путей сообщения. Обязать первого заместителя министра путей сообщения т. Бещева немедля приступить к исполнению обязанностей министра путей сообщения»[17].
Широкому руководству следовало насторожиться, возможно, даже испугаться не только этих двух постановлений ПБ, но и того, что сопровождало их.
Слишком уж нарочитым стало снятие со своих постов министров, которым вроде бы не следовало ничего опасаться. Ведь они не только прошли беспримерно суровую школу подчинения и управления, но и успешно выдержали своеобразный экзамен в годы войны, доказали конкретной работой умение справляться с любыми, самыми сложными поручениями. Тем не менее именно их и затронула необычная чистка. Только за три месяца были освобождены по различным причинам девять членов правительства: уже упоминавшиеся В.А. Малышев, М.Г. Первухин, И.В. Ковалев, М.Б. Храпченко, а кроме того, министры юстиции — Н.М. Рычков, финансов — А.Г. Зверев, связи — К.Я. Сергейчук, Морского Флота — П.П. Ширшов, председатель Комитета по делам физкультуры и спорта — Н.Н. Романова[18].
Лишь одно могло послужить некоторым утешением для всех — и затронутых, и не затронутых чисткой. Никому не предъявляли обвинений политического характера, никого — даже тех, кого снимали, включая и Ковалева — не отдавали под суд, не приговаривали к лишению свободы, тем более к расстрелу. Даже Храпченко, хотя его «дело» и сопровождалось идеологическими акциями, по своим масштабам более значительными, нежели в августе-сентябре 1946 г. «Дело» его оказалось напрямую связанным с принятием ПБ 10 февраля суровым по тону постановлением «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели», а до того — с проведением 10 — 13 января необычного, в ЦК ВКП(б), широкого совещания «деятелей» советской музыки. На этом совещании Жданов играл ведущую роль, но почему-то сидел в президиуме вместе с другими секретарями ЦК — М.А. Сусловым, А.А. Кузнецовым, Г.М. Поповым. Совещание как бы естественно перетекло в 1-й съезд Союза советских композиторов, заседавший с 19 по 25 апреля. И на совещании, и на съезде практически все участники, поддерживая Жданова, пытались связать пресловутую давнюю «правдинскую» статью «Сумбур вместо музыки» с днем настоящим, дружно осуждали творчество выведенных из оргкомитета Арама Хачатуряна, Вано Мурадели, Левона Атовмьяна, а также Дмитрия Шостаковича, Сергея Прокофьева, Виссариона Шебалина, Юрия Шапорина, Николая Мясковского.
Именно отсутствие политических мотивов, судебных наказаний при освобождениях от должности или признании серьезных «идеологических» ошибок и создавало ощущение странной, «аппаратной» игры, которую вели те, кто скрывался за кулисами, оставался в тени, игры во имя достижения непонятной остальным цели, остающейся загадочной и поныне. Даже сегодня нельзя дать однозначное, обоснованное объяснение происходившему тогда во власти. Нельзя, прежде всего, потому, что ужесточение отношения к высшим государственным служащим в равной степени подрывало позиции и