Еще был старинный лютеранский молитвенник на немецком языке, принадлежавший прабабушке Кате, папиной бабушке. Разговаривал ли кто-то в семье по-немецки? Понимала ли что-то бабушка Нина? Тетя говорит, что нет. Она сказала: когда папа стал учиться на факультете немецкого языка, он стал разговаривать с прабабушкой Катей по-немецки. Ей было приятно. Тетя также говорит, что папа читал ей этот молитвенник вслух. Позже он отдал его мне. Вроде бы дал почитать, но потом никогда о нем не спрашивал. А меня совесть не мучила. Я думала: если вообще в семье кто-то захочет читать лютеранские молитвы, то это буду я. Я много переезжала со всеми своими книгами. Однажды, при очередном переезде, старинный молитвенник у меня украли. Почему я его не спрятала? Как же это было наивно: я связала книги стопками, и эта – семейная реликвия – просто была среди них. Мне «по простоте душевной» и в голову не пришло, что кто-то захочет его украсть.
Люди иногда бывают невнимательными. Бабушка Нина рассказывала мне, как однажды в детстве, отправившись в школу, забыла дома портфель. Остановилась где-то в скверике, села на скамейку. «Сижу и думаю, – говорит, – зачем я туда приду без портфеля?» Посидела и пошла домой. Бабушка Нина вспоминала, что школу не любила и училась плохо. Она периодически повторяла деду: «Как хорошо, что дети не в меня, а в тебя». И тетя, и папа окончили школу с медалями. В семье считали, что дед умнее бабушки. Папа говорил: «У Литвиновых мозги есть; им образования не хватает».
Тетя мне еще рассказывала, как бабушка Нина в детстве гуляла со своим папой в парке, где они встретили какую-то незнакомую женщину, и папа отошел, чтобы с ней поговорить. А потом попросил не рассказывать маме. Тетя всегда с грустной усмешкой, но с одобрением упоминала: бабушка папу не выдала. Тетя говорила, что и бабушка Нина его любила, и прабабушка Катя тоже. И добавила, вспомнив рассказ бабушки: «Хотя он ей, кажется, изменял». Когда бабушка выходила замуж, ее отец находился в Дмитлаге. Папа был еще жив, когда мы об этом узнали. Он сказал: «Надо же, отец не побоялся жениться на дочери политического заключенного». Были люди, которые отказывались от осужденных членов семьи, расставались с ними. А папин отец, наоборот, женился…
– Тетя Эмма, добрый вечер. У меня еще вот какой к вам вопрос. Я знаю, что до начала 1940-х было очень много незарегистрированных браков, потому что они по закону приравнивались к зарегистрированным. У бабушки с маминым родным отцом брак не был зарегистрирован. А второй, с отчимом, уже был зарегистрирован, и она взяла фамилию мужа. Я подумала: регистрировался ли брак ваших родителей? Потому что у них были разные фамилии. Или просто бабушка захотела сохранить свою?
– Извини, только увидела письмо. Да, брак был зарегистрирован, но моя мама почему-то захотела оставить свою фамилию, никаких особенных причин не было.
– У меня всегда было предположение, что она сохранила фамилию отца, который тогда был в заключении, потому что любила его…
– Возможно, так и было, но только в глубине души. А ты меня даже взволновала. Спасибо тебе…
Это тебе, тетя, спасибо. Тетя Эмма разделяет мой интерес к истории семьи и много раз помогала выяснить те или иные факты.
Задание для тех, кто хочет лучше понять полученный от предков опыт и правильно им распорядиться
Как в вашей родительской семье относятся/относились к памяти о прошлом? Хранятся ли памятные вещи или от них избавляются? Кого из родственников вы можете назвать хранителем семейной памяти? Кого можете расспросить о том, чего не знаете?
В какой ветви рода, у каких родственников сохранились фотографии ваших предков, а в какой – не сохранились? Чьи именно фотографии сохранили, а чьи нет?
Можете ли вы проследить, как контролируется семейная память? Какие темы обсуждаются охотно, а каких избегают?
Чем старше, тем больше непонятногоТакая любовь, такие отношения, такая жизнь…
Мне сейчас грустно думать, что я знала и двух бабушек, и деда, и прабабушку (и еще одну прабабушку, Гашу, которую видела всего пару раз), но не помню теплоты в своем отношении к ним. Сейчас я понимаю, как сильно жизненный опыт тех, сталинских, поколений, повлиял на отношения внутри семьи. Вследствие пережитых неоплаканных потерь, отсутствия значимых людей и вычеркивания их из памяти нарушается не только связь с родом, но и отношения в семьях потомков (Бейкер, Гиппенрейтер, 2005). Это может происходить в разных случаях, когда что-то скрывают. Члены семьи общаются друг с другом осторожно, избегая «горячих» тем, как будто все время ходят по тонкому льду. Небезопасное общение теряет искренность и непосредственность, и одновременно копится невысказанная злость.
Этот механизм хорошо иллюстрирует следующий пример. Четырехлетний мальчик Саша жил с бабушкой. Он ходил в детский сад, в развивающую студию и все время молчал – как в детском саду, так и в студии. «Глазки умные. Смотрит на тебя и молчит», – говорили о нем педагоги. Саша умел разговаривать, но отвечал только бабушке; если рядом были другие люди, он шептал ей на ушко. Коммуникативное расстройство такого рода называется селективный мутизм. Педагог развивающей студии посоветовала бабушке обратиться к психологу. Оказалось, что Сашина мама живет за границей с отцом ребенка, который, хотя и обеспечивал мальчика, знакомиться с ним не хотел. Иногда мама приезжала в гости с подарками, потом уезжала снова. Знает ли Саша, кто его отец? Бабушка задумалась и ответила: он ходит вместе со старшей сестрой к ее отцу. Наверное, думает, что это и его папа тоже. Мальчика называли русским уменьшительным именем, но в документах у него были иностранные имя и отчество.
В кабинете психолога он вскоре начал играть в одну и ту же игру. Психологи, работающие недирективно, знают: если у ребенка есть тема, которая его волнует, она неизбежно начнет фигурировать в его играх, только не надо ему мешать. В игре Саши кукла-мужчина похищал куклу-женщину и уносил за шкаф. Женщина вырывалась и кричала, но сбежать от него не могла. По поведению детей хорошо видно, что на бессознательном уровне, как правило, есть какое-то объяснение тайны, какая-то разгадка. И в голове у Саши определенно было представление о том, что маму забирает, увозит некий мужчина. Он представлялся Саше жестоким и агрессивным, а мама выглядела жертвой. Ребенок, конечно, не знал, что в его игре выражается бессознательная информация, он просто играл.
Как это часто бывает, раскрывать семейную тайну психологу не позволили. Но психолог позволил ребенку сердиться. Да, Саша начал ругаться. Игра повторялась при каждой встрече с психологом. А потом в студии услышали, как Саша заговорил. Наставницы смеялись по-доброму: «Говорит, и таким наглым оказался!» Очевидно, что у Саши в подсознании была информация, которую ему не сообщали: маму забрал мужчина. Как мальчик узнал об этом? Можно только предполагать. Например, соседки могли спрашивать бабушку, а мальчик, который «все равно ничего не понимает», был рядом и все слышал. Саше помогла предоставленная возможность выразить чувство, которое его просто разрывало. Напряжение было ослаблено. Кукла-женщина возвратилась из-за шкафа (кстати, мама должна была скоро приехать в гости). Но мальчику предстояло жить с тайной, которая будет влиять на его дальнейшую жизнь, с непониманием ситуации и незнанием того, на кого он сердится. Злиться на маму он себе позволить не мог – он ее любил и ждал. Вероятно, он мог злиться на мужчину, о чьем существовании догадывался, – но о нем Саша ничего не знал… Поэтому, чтобы «выпустить пар», немного подерзил наставницам детской студии, понимавшим ситуацию.
Меня давно интересовали семьи, в которых кто-то вычеркнут из памяти или о ком-то запрещено упоминать, и трудности, с которыми сталкиваются выходцы из таких семей. Это нехватка информации о своем происхождении (соответственно, «дыра» в самоидентичности) и, зачастую, отсутствие адекватной модели для создания семьи и построения отношений в ней. Это проблемы с представлением о реальных человеческих отношениях, поскольку для ребенка, скорее всего, создавали их нереальную картину. Это, наконец, стресс, в условиях которого живет семья. Вспомните фильм «Веревка», показывающий, как действует «скелет в шкафу». Там отчетливо наблюдается стресс, испытываемый всеми участниками событий. А теперь представьте семью, которая давно привыкла жить со своим «скелетом». Как правило, с ним никак не связывают возникающие в семье трудности…
В одной семье бабушка была в тюрьме. Внук ее почти не помнил. Что ему говорили? – «Бабушка уехала». И внук, как это часто бывает, ни о чем не спрашивал. Только часто не слушал, что ему говорят, был невнимателен – «витал в облаках» и, как следствие, плохо учился.
Если нас что-то живо интересует, значит, откликается что-то в нашей личности, возможно, в нашей истории. Мне даже не приходило в голову, что я сама из семьи со «скелетом в шкафу». Ведь моя мама была дочерью мужчины, который исчез неизвестно куда. Ей сказали, что папа «пропал без вести», и больше она ни о чем не спрашивала.
Однажды я спросила маму: разрешали ли ей говорить кому-либо, что у нее был другой отец? Что у нее был брат? – «Про братика можно было говорить, про папу – нет». Ну что же, ожидаемо…
Неудивительно, что между членами нашей семьи возникла дистанция в отношениях. И это на самом деле горько. Для меня было открытием, что многие люди любили своих бабушек и дедушек и вспоминают, как бабушки и дедушки любили их. А я вспоминаю свое равнодушие… равнодушие, когда они умирали. Мы всегда были очень дистанцированы друг от друга. Меня часто спрашивают, ездила ли я к сестре в Америку… Почему-то люди думают, что вся наша семья должна там побывать, если сестра там живет. Но, еще когда она уезжала, я понимала, что никогда к ней не приеду. И что она никогда к нам не приедет. У нас хорошие отношения – на расстоянии; иногда мы пишем друг другу. Нет, она не приезжала в Россию. А я не ездила к ней в Америку. Ни разу за 20 лет. Мы обе очень хотели вырваться из родительского дома. И вырваться было очень нелегко. Так что мою сестру понять можно.