Когда были живы мои родственники, бежавшие тогда из Украины, спасая свою жизнь, я, к сожалению, не знала об этих событиях и не могла догадаться спросить о них. Наверняка им было о чем рассказать. И о том, что происходило, и о том, как им повезло. Одной моей знакомой рассказали некоторые подробности о происходившем в Ставропольском крае. В одном рассказе – и трагедия голода начала 1930-х, и его причины. Ее мать, четвертый ребенок в семье, родилась в селе, когда ужасный голод уже закончился. Он унес трех ее старших братьев. Бабушка рассказывала моей собеседнице, как пришли трое красноармейцев (двое мужчин и женщина) и зерно «из-под детей забрали» – она попыталась припрятать немного пшеницы под матрасом маленьких сыновей-близнецов. Мужчины потыкали штыками в постель и ничего не обнаружили. Но женщина подняла с постели близнецов, хлебозаготовители перевернули все вверх дном и нашли спрятанное. Понимали ли они, что дети, которых они подняли с кровати, умрут, как и еще один ребенок? Тем временем моего прадеда и его сотрудников, живших в городе, арестовали за разговоры на работе о том, что в селах ужасный голод губит множество людей. Сейчас факт голода 1930-х годов общепризнан (Громова, 2008).
Конечно, голод оставляет след в жизни не только переживших его людей, но и их потомков. Влияет на отношение к еде и продуктам. Особенное отношение к еде вполне естественно для тех, кто пережил голод, – вошло у них в привычку, и они понимали, откуда она взялась. Мне рассказывали, что старик-ингуш, когда-то в юности переживший депортацию, «ел печеньку с хлебом». Если бы его попросили, он, наверное, без труда объяснил бы привычку есть так, чтобы было сытнее. У переживших голод могут наблюдаться «странности» в питании (например, «все крошки в ладошку» или «печенька с хлебом»). Теперь представьте их потомков, живущих в сытое время. Скорее всего, особое отношение к еде осталось у них в какой-то другой, менее «странной» форме. Например, человек может переедать, когда волнуется (хотя это случается не только с потомками переживших голод), или увлекаться диетами (что многие сейчас одобряют). А может, он любит готовить (полезное для семьи увлечение).
Конечно, пережитый в роду голод не единственная причина того, что еда имеет для человека важное значение. Есть немало людей, для которых потянуть что-то в рот – способ самоуспокоения. Когда мы были младенцами, нас успокаивали, давая грудь или соску. Поскольку младенец беспомощен, не только его благополучие, но и само выживание зависит от хорошего ухода. Прежде всего – от кормления. Неудивительно, что и подросший ребенок может, нервничая, начать сосать палец. У многих из нас уже во взрослом возрасте остается привычка тянуть что-то в рот, когда мы испытываем стресс. Наверняка кто-то из читателей, начав волноваться, ищет, что бы съесть (говорят, что человек «заедает» стресс). Бессознательным значением такого поведения может быть отчаянное: «Я пытаюсь выжить!» А кто-то, наоборот, в моменты сильных переживаний теряет аппетит. Возможное бессознательное значение при этом: «Я погибаю!» Еще один вариант – употребление алкоголя в период стресса. Алкоголь становится способом совладания с житейскими трудностями и внутренними проблемами. Есть люди, которые в стрессе начинают много курить, буквально сигарету за сигаретой. Они успокаивают себя так же, как малыш, который сосет грудь (или, в более старшем возрасте, – палец). Все это может встречаться в семьях, когда-то переживших голод. Существуют и иные формы поведения, в которых тема еды или голода играет важную роль. Увлечение кулинарией, любовь к застольям или различные диеты, голодание, озабоченность правильным питанием (орторексия) – память о голоде иногда может передаваться и в таких формах. Например, женщина, у которой старшие братья умерли от голода, много лет бывшая замужем за пьющим мужчиной, в старости стала внимательно следить за своей фигурой.
Часто травматичный опыт передается исподволь, находя «окольные пути», потому что в семьях, как и в обществе, любая «неправильная» история часто избегается или стыдливо замалчивается. А может и вовсе забыться. Но все же о ней иногда вспоминают и говорят. Далее мы рассмотрим, как происходит извлечение информации из прошлого и какие реакции и последствия она вызывает.
Иногда нам прямо сообщают о некоторых фактах из ранней советской истории. Возможные реакции: неверие, игнорирование информации, автоматическая подмена темы.
Важный момент – то, как мы слушали. Мы умеем ничего не воспринимать и не запоминать. Или не верить услышанному, подменять одну историю другой. О нежелательной, приходящейся «не ко двору» информации у меня тоже есть воспоминания. «Он был сначала белый, потом – красный», – бабушка Нюся однажды случайно проговорилась, что ее отец был белым, а увидев, как я поражена, стала выкручиваться. Я не могу сказать, поверила я или нет, – я автоматически отбросила эту информацию и ни о чем больше не спрашивала. Ведь в школе нас научили, что правильно думать: «белые – плохие, красные – хорошие». Услышав бабушкину отговорку, я успокоилась. У меня в голове укладывалась только «правильная» информация, даже если она была ложной. А все «неправильное» я обычно игнорировала, как любой нормальный советский ребенок. В тоталитарном обществе жить было намного легче, если у тебя в голове – правильные мысли. Понятно, что значительная часть семейной истории (как и истории страны) не признавалась, а опасные темы не осмысливались. Но тогда становилось трудно понять, откуда мы взялись такие, как есть. За мной стояла семейная история с массой «дыр». И это не было исключением – ситуация была типичной. И сейчас непризнанные темы в родной истории для нас по-прежнему норма.
Недавно я рассказывала слушателям курсов о межпоколенческой передаче травмы и упомянула про голод начала 1930-х. А вскоре в той же аудитории услышала: «Вот вы говорили, что во время войны люди голодали…» – нелегитимная тема была автоматически заменена на легитимную.
«Запрещенная» тема может часто возникать в разговоре о чем-то другом.
Информация, не обсуждаемая прямо, часто всплывает в случайной, на первый взгляд, посторонней теме. Или в реакциях на нее. Мама рассказывала, что после того как исчез отец и умер брат, они много ездили в поездах по Советскому Союзу. Узбекистан – Казахстан – Украина – республика Коми: они постоянно переезжали. Мама вспоминала, что по пути в Коми из окна поезда видела лагеря: «Я потом думала, что вся страна такая». Еще мама говорила: она позже думала, будто и пионерские лагеря такие же. Потому что «лагеря». Сейчас я думаю о том, как часто в маминых рассказах о детстве неосознанно проскальзывала тема «враг народа» в семье. Догадка о том, куда делся ее отец, напрашивалась сама собой. А ведь мама этого действительно не знала. Уже в старости она вспоминала: «Тетя Эмма обиделась, когда ты не приехала на похороны дедушки. А как бы мы тебя позвали? Ты же тогда была в лагере». Я вздрогнула от ее слов, потому что уже интересовалась историей репрессий и искала информацию о родственниках. «В каком лагере я была?» – «Ну как же, в пионерском. Ты не помнишь, как летом там работала?» Папа тоже всегда интересовался историей сталинских репрессий и при этом не знал об аресте собственного деда. Вот и у меня именно такая ассоциация внезапно возникла при слове «лагерь». Сталинская эпоха действительно была важной темой в нашей семье.
Люди могут ничего не говорить и даже не думать о том, что и почему они вновь и вновь воспроизводят в своей жизни. Так события иногда неосознанно «вспоминаются» на поведенческом уровне.
История может повторяться в современных условиях, и повторение часто остается незамеченным, если воспроизводимые ситуации имеют место во многих семьях. Например, женщина любит вкусно готовить и угощать гостей. Если она не чувствует необходимость делать это снова и снова, если такое поведение не является сверхнагруженным эмоционально (как будто кого-то надо спасать или спасаться самой), а просто доставляет удовольствие, то происхождение хобби, вероятно, вообще не имеет отношения к психической травме. Впрочем, даже если такое поведение навязчиво и стало для женщины проблемой, совсем не обязательно, что причина кроется в пережитом семьей голоде. Одинаковое поведение может быть обусловлено разными причинами.
Сейчас я расскажу о семье, где были внебрачные дети, муж с повторным браком и развод. Такое случается во многих семьях. Но в этой истории все происходило в семье потомков репрессированного. В развитии событий прослеживается след судьбы этого человека и его родных.
Итак, в одной семье у матери при Сталине посадили отца. Тогда она была школьницей, а ее мама – сильной женщиной, которая воспитала детей одна. Девочка выросла, окончила институт и сама стала самостоятельной сильной женщиной. Впоследствии родила двух дочерей от разных мужчин, и обе дочери выросли без отцов. Одна из дочерей никогда не знала отца; другая знала, где он живет, видела его фотографии, а когда подросла и научилась читать, стала получать от него письма. С тех пор, как научилась писать, писала ему сама. В последнем письме к нему она сообщила, что окончила институт и получила диплом. Здесь отчетливо видны два очень распространенных в сталинское время варианта: дети осужденных отцов часто росли при таких обстоятельствах. Отец мог полностью исчезнуть из жизни семьи, и никто не знал, где он и жив ли вообще (как в случае с первой дочерью). В других семьях отцы и мужья, находившиеся в заключении, могли годами переписываться с семьей из лагеря (как в случае со второй дочерью).
Одна внучка репрессированного деда, чтобы не повторить трудную жизнь своей матери, не вышла замуж и не стала рожать детей. Таким образом она «спаслась», не пытаясь преодолеть заданный сценарий жизни семьи, «удалилась с поля боя».
К. была той из дочерей, которая об отце знала. Когда-то он приезжал в город в командировку, и у них с матерью был недолгий роман. К. знала, что мать в свое время его любила и скучала по нему. Еще в детстве дочери показали один поезд: этим рейсом когда-то приехал ее отец. Уже будучи взрослой, К. всегда обращала внимание на этот поезд, показывала его подругам.