Среди почти четырех сотен книг с пометами из архивного фонда Сталина 25 принадлежали перу самого хозяина библиотеки. Заметным был раздел работ теоретиков российского и зарубежного социал-демократического движения, а также видных большевиков – Богданова, Плеханова, Бухарина, Каутского, Троцкого и др. В общей сложности таких книг насчитывалось более трех десятков. Кроме того, Сталин хранил и внимательно читал 19 номеров большевистского нелегального теоретического журнала «Просвещение», выходившего до революции. Дополняла эту коллекцию многочисленная пропагандистская и учебная литература собственно сталинского периода. В общем, труды классиков марксизма-ленинизма (включая самого Сталина) и их пропагандистов составляли преобладающую часть этого корпуса.
Из других изданий заслуживают упоминания исторические работы, включая несколько курсов русской истории, изданных в дореволюционные годы. Сталин любил историю, постоянно использовал исторические примеры и аналогии в своих статьях и выступлениях, в разговорах с соратниками. Сталин был инициатором подготовки новых учебников по истории и в определенной мере их соавтором. При поддержке Сталина в СССР создавались многочисленные исторические книги и фильмы. Самому Сталину, как известно, были особенно близки два русских царя – Петр Первый и Иван Грозный. Они собирали Россию, наращивали ее военную мощь и безжалостно боролись с внутренними врагами. История была интересна Сталину как инструмент легитимации его собственной политики. По этой причине он не особенно интересовался научными дискуссиями и реальными историческими фактами, а приспосабливал их к своим схемам. Ивана Грозного, например, Сталин объявлял борцом с раздробленностью России, который спас ее от второго «татарского ига». Жестокие репрессии Ивана Грозного, по мнению Сталина, были необходимы и даже недостаточны: «Нужно было быть еще решительнее». В период холодной войны Сталин хвалил царя Ивана за то, что «он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния». Одновременно даже любимого им Петра Сталин осуждал за либеральное отношение к иностранцам[259]. Еще в большей мере под интересы текущей политики приспосабливалась история советского периода. Фальсификация истории партии и ее переписывание завершились созданием при активном участии Сталина идеологической библии режима, книги «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс». Она появилась в разгар Большого террора в 1938 г. Сталина окончательно объявили вождем большевизма и революции, равновеликим Ленину. Многие события большевистской истории погрузились в небытие или были до неузнаваемости искажены. Уничтоженных к тому времени лидеров оппозиций объявили извечными «врагами».
Во многом исторический характер имел интерес Сталина к военным проблемам. Помимо армейских уставов, пометы Сталина содержат несколько книг по истории и теории войн, например работы прусского военного теоретика К. Клаузевица и русского – А. А. Свечина. Немарксистские философские книги с пометами Сталина представлены Платоном и трактатом А. Франса «Последние страницы. Диалоги под розой». Среди немногих книг по экономике преобладали политэкономические издания советских авторов. Художественную часть библиотеки составляли несколько литературных журналов и произведения Л. Н. Толстого (роман «Воскресение»)[260], М. Е. Салтыкова-Щедрина, М. Горького, некоторых советских писателей.
Сохранившаяся часть сталинской библиотеки лишь в незначительной мере свидетельствует о его внимании к современной советской литературе. Но из других источников известно, что Сталин часто читал советских авторов. Он давал советы по пьесам и сценариям, награждал премиями. У него были свои любимцы и неугодные. Последние нередко становились жертвами репрессий, несмотря на признание вождем их достоинств. Впрочем, идеологическим проработкам подвергались и литературные генералы. Каждый должен был чувствовать свою уязвимость и полную зависимость от власти. В рамках своих художественно-политических представлений Сталин был способен отличить хорошую литературу от плохой. Возможно, по этой причине он терпел и даже иногда защищал некоторых талантливых, но бесполезных и даже вредных для режима писателей, таких, например, как М. А. Булгаков[261]. Однако их в лучшем случае держали на голодном цензурном пайке, на грани творческого выживания и ареста. Литература и драматургия интересовали диктатора прежде всего как идеологическое орудие, средство социального манипулирования. Официально разрешенные писатели состояли на службе у государства и являлись частью его огромного пропагандистского аппарата. Объединенные в государственные корпорации писатели, художники, композиторы всецело зависели от государства. Подобно государственной экономике творческие корпорации были малоэффективны, плодили бюрократизм, бездарность и давили талант. «Давно пора обратить внимание на […] безответственную деятельность трех тысяч людей, объединенных в Союзе писателей, трех тысяч, из коих – по крайней мере – две едва ли способны занимать место в литературе […]»[262], – приватно жаловался М. Горький[263], которого Сталин назначил вождем советской литературы.
Сталин знал об этих нелицеприятных характеристиках, данных корифеем. Письмо Горького сохранилось в сталинском архиве. Однако вождя мало волновал средний невысокий уровень советской литературы. Сталин жил властью и политикой, а поэтому произведения искусства и литературы измерял преимущественно мерками идеологической и пропагандистской пользы. «Простота» и «доступность» были ключевыми словами сталинского художественного идеала. Он приветствовал легкость усвоения, прямую, без «заумных» художественных приемов политическую нравоучительность. Творческую интеллигенцию призывали к прямому и доступному для масс отражению реальности, причем не объективной, а вымышленной, «правильной», «социалистической». Не то, что есть, а то, что должно быть, что отвлекает от тягот жизни, воспитывает самоотречение во имя интересов партии и государства.
Интересный материал для понимания сталинских предпочтений дают записи разговоров Сталина с соратниками во время просмотра кинофильмов в кремлевском кинозале[264]. Сталинские характеристики не выходили за рамки политической утилитарности. Он требовал создания воспитательных и занимательных фильмов, «чтобы было радостно, бодро и весело». «Не нужно только все вгонять в тоску, в лабиринт психологии. Не нужно, чтобы люди занимались никчемным философствованием», – втолковывал Сталин. Именно поэтому ему очень понравился советский мюзикл «Веселые ребята», снятый по стандартам голливудских комедий. Фильм не был глубоким и политически заостренным, но зато, по словам Сталина, давал возможность «интересно, занимательно отдохнуть». На просмотрах фильмов Сталин постоянно бросал реплики, комментировал сцены и поступки героев, словно все, что происходило на экране, было реальностью. Особенно понравившиеся картины Сталин постоянно пересматривал. Например, фильм «Чапаев» с конца 1934 по начало 1936 г. Сталин смотрел 38 раз. И этим, видимо, дело не закончилось. После войны Сталин продолжал пересматривать довоенные фильмы, в том числе свою любимую картину «Волга-Волга»[265].
Таким же консерватизмом отличались и театрально-музыкальные вкусы Сталина. Склонного к экспериментам театрального режиссера Мейерхольда[266] Сталин осуждал за «кривляние» и «выверты»[267]. Регулярно посещая театры, Сталин предпочитал классическую драматургию, оперу и балет. По свидетельству дочери Сталина Светланы, он собрал большую коллекцию пластинок русских, грузинских, украинских народных песен, а «иной музыки он не признавал»[268]. Это преувеличение. Однако Сталин явно не был тонким ценителем музыки и ограничивался привычным и понятным. На пластинках он ставил незамысловатые оценки – «плохая», «дрянь», «пустое»[269]. Многочисленные официальные приемы в Кремле из года в год сопровождались концертами с однообразным и строго традиционным музыкальным репертуаром[270]. Сталин был инициатором кампаний против новых форм в музыке, заклейменных как «формализм»[271]. Одной из наиболее известных жертв сталинского недовольства «формализмом» был композитор Д. Д. Шостакович[272].
В области изобразительного искусства, которое также находилось под гнетом жесткой цензуры и «социалистического реализма», Сталин, по мнению современного исследователя, был «малосведущ». Он обладал «традиционалистскими вкусами среднего российского обывателя». В живописи ценил «понятный сюжет, натуроподобность изображения, манеру исполнения гладкую, «без мазков»»[273]. Несомненным отражением сталинских предпочтений является само живописное наследие его эпохи – монументальные изображения вождей и передовиков производства, всех исключительно в героических позах и однообразных. Уцелевшая живопись современных направлений в лучшем случае попадала в музейные запасники, подальше от глаз. В подтверждение своеобразных вкусов вождя нередко приводят свидетельства его дочери Светланы о ближней даче: «[…] На стенах комнат и зала были развешаны увеличенные фотографии детей – кажется, из журналов: мальчик на лыжах, девочка поит козленка из рожка молоком, дети под вишней, еще что-то… В большом зале появилась целая галерея рисунков (репродукций, не подлинников) […] изображавших советских пи