Окончательно сталинский метод коллективизации был принят на вооружение в начале 1930 г. во время работы специальных комиссий в ЦК партии. Члены комиссий, вполне послушные Сталину функционеры, поначалу вели себя довольно сдержанно и осторожно. В целом руководствуясь сталинским лозунгом о массовой коллективизации, они тем не менее предлагали растянуть ее сроки на несколько лет. Несмотря на господствующую в стране истерию «классовой борьбы», комиссии пытались облегчить судьбу миллионов «кулаков»: их, конечно же, объявили врагами колхозного строя, но при этом предлагали не загонять в угол. Репрессиям, по мнению членов комиссий, нужно было подвергать только тех «кулаков», которые активно сопротивлялись властям. Остальных надлежало принимать в колхозы, хотя и с разными ограничениями. Огромное значение имела умеренность комиссий в организационных вопросах. Выдвигались требования не допускать обобществления (фактически реквизиций в пользу колхозов) всего крестьянского имущества, ограничиваться только основными средствами производства, оставлять в частной собственности крестьян хотя бы небольшие личные хозяйства[303].
Предложения комиссий ЦК партии по коллективизации были, видимо, хорошим вариантом действий в конкретных условиях 1930 г. Они позволяли хоть немного угомонить партийных экстремистов на местах и успокоить крестьян. Некоторое ограничение уровня обобществления крестьянской собственности, совмещение колхозов и личных хозяйств, как показало будущее, вообще было настоящим спасением для колхозной системы и страны в целом. Используя исторические аналогии, можно сказать, что сохранение личных хозяйств превращало крестьян в государственных крепостных, отрабатывающих обязательные повинности в государственных латифундиях. Это позволяло крестьянам прокормить себя и значительную часть страны, несмотря на низкую эффективность колхозов. Однако Сталин был сторонником иной модели взаимоотношений государства и крестьян. Его идеалом являлась полная зависимость крестьян от работы на государство. Сталин был приверженцем тотальной экспроприации крестьянской собственности и инкорпорации деревни в антирыночную государственную экономику.
Получив материалы комиссий, Сталин подверг их острой критике и сам взялся за дело[304]. Под его пером план коллективизации приобрел очертания военной кампании против старого крестьянского мира. Во-первых, Сталин резко сократил сроки проведения коллективизации. В ряде основных сельскохозяйственных районов ее предполагалось завершить уже осенью 1930 г. Причем сам тон сталинских директив не оставлял сомнений в том, чего ожидала Москва от местных функционеров, – темпов и еще раз темпов! Во-вторых, Сталин резко пресек все разговоры о возможной интеграции «кулака» в колхозы. Это было категорически запрещено. «Кулаки» и их семьи подлежали ссылке в отдаленные районы СССР, арестам, заключению в лагеря, расстрелам. Наконец, Сталин категорически отклонил все предположения о длительном сосуществовании колхозов и частных крестьянских хозяйств. Из «мягких» проектов директив беспощадно вычеркивались упоминания о сохранении собственности крестьян. Более того, конечной целью коллективизации, ее идеалом объявлялись так называемые «коммуны» – утопические производственные и социальные образования, плод фантазий социалистических фанатиков. В советском случае в «коммунах» крестьянское имущество максимально обобществлялось – вплоть до домашней птицы и даже личных вещей.
Проводя коллективизацию форсированными темпами, уничтожая наиболее зажиточный и влиятельный слой крестьян, Сталин, вполне очевидно, преследовал несколько целей. Имущество «кулаков» служило производственной базой колхозов. При помощи самих колхозов в кратчайшие сроки создавался механизм беспрепятственной перекачки ресурсов из деревни в индустрию. Свою роль играла вера Сталина и многих других партийных функционеров в близкое пришествие безденежного продуктообменного социализма. Деньги в условиях форсированной индустриализации переставали выполнять роль экономического регулятора, но с точки зрения партийных леваков, чем хуже для денег – тем лучше. В общем, речь шла о возвращении (на новой стадии и с некоторой спецификой) к политике «военного коммунизма».
На достаточно опасные игры с крестьянством Сталин решился еще и потому, что не считал его силой, способной всерьез противостоять государству. Однако эти расчеты оправдались не полностью. Крестьяне действительно не справились ни с огромным тоталитарным государством, ни с противоречиями в собственной среде. Однако деревня все же оказала существенный отпор коллективизации и заставила Сталина изрядно поволноваться.
Претворяя в жизнь сталинские установки о массовом создании колхозов, руководство партии направило на село десятки тысяч различных уполномоченных из городов, мобилизовало местный актив. Поощряя соревнование между регионами со страниц партийной печати, Москва требовала как можно быстрее и любыми средствами загнать крестьян в колхозы. Вопреки официальным оптимистическим заявлениям, сталинское руководство не питало иллюзий по поводу добровольности коллективизации. Поэтому одним из главных ее двигателей были аресты и высылка «кулаков». Опасаясь судьбы репрессированных односельчан, крестьяне, стиснув зубы, шли в ненавистные колхозы.
Используя угрозу «раскулачивания» и арестов, власти сумели достаточно быстро поднять уровень формальной коллективизации до заоблачных высот. Если на 1 октября 1929 г. в колхозах числились 7,5 % крестьянских хозяйств, то к 20 февраля 1930 г. – 52,7 %[305]. За этими цифрами скрывалась страшная, трагическая реальность. Многочисленные городские уполномоченные и местные активисты вели себя в деревне как захватчики в завоеванной стране. Нежелающих вступать в колхозы арестовывали и избивали. Обычными были грабежи и присвоение имущества «раскулаченных», изнасилование женщин. По всей стране закрывали церкви и арестовывали священнослужителей. «Задорная» комсомольская молодежь оскверняла церкви и разгуливала по улицам в ризах.
На террор и издевательства терпеливая деревня ответила восстаниями. Крестьянская война развивалась по нарастающей. За 1926–1927 гг. власти зафиксировали 63 массовых антиправительственных выступления в деревне. В 1929 г. – более 1300 выступлений и 244 тыс. участников. В январе-феврале 1930 г. – почти полторы тысячи выступлений и 324 тыс. участников[306]. Сталин, несомненно, знал эту информацию, но до определенного момента почти не реагировал на нее. Скорее всего, он был уверен, что волна крестьянских бунтов не представляет особой угрозы, что это лишь неизбежное сопротивление «отживающего класса». Однако в самом конце февраля начали поступать сигналы, вселявшие тревогу[307]. Первое сообщение пришло 26 февраля из столицы Украины Харькова. В нем говорилось о волнениях в приграничном Шепетовском округе, начавшихся 24 февраля. Толпы крестьян требовали открытия церквей, ликвидации колхозов, избивали активистов. Как следовало из других сообщений, поступивших в те же дни, аналогичные события происходили в Казахстане, Воронеже и даже в непосредственной близости от столицы. В Пителинском районе Рязанского округа под Москвой волнения начались 21 февраля. Крестьяне разбирали из колхозов свой скот и семенные фонды, возвращали имущество «кулакам». Ударив в набат и разослав по соседним деревням делегатов, инициаторы движения способствовали его распространению. Крестьяне, вооруженные кольями, сопротивлялись арестам «кулаков». Был убит милиционер, ранены 8 активистов. Сотрудники ОГПУ применяли оружие, в результате чего были убиты, согласно официальным сообщениям, трое и ранены шестеро крестьян[308]. Нараставшие волнения, а также возможность срыва весеннего сева заставили власти отступить. 28 февраля 1930 г. Политбюро приняло решение поручить Сталину выступить в газетах со статьей о коллективизации[309]. Знаменитая статья «Головокружение от успехов» была опубликована 2 марта. Она содержала оптимистические оценки «огромнейших достижений» в деревне и объявляла «коренной поворот деревни к социализму». Вместе с тем Сталин осуждал отдельные «антиленинские настроения» – насаждение коммун, обобществлявших все имущество крестьян, нарушение «принципа добровольности и учета местных особенностей», снятие колоколов с церквей. Вину за «перегибы» Сталин полностью возлагал на местных работников. 10 марта на места были разосланы соответствующие закрытые директивы ЦК. Они требовали прекратить создание коммун, возвратить крестьянам обобществленные приусадебные хозяйства и часть скота и птицы, исправить «ошибки», допущенные при «раскулачивании», не закрывать церкви и т. п.[310] В общем, речь шла о временном отступлении с целью успокоить крестьян и дать им провести сев.
Однако статья Сталина и директивы ЦК не внесли успокоения. В них не было главного – объяснения, что же делать с уже созданными колхозами. Крестьяне взяли решение этой проблемы в свои руки. Они разрушали колхозы силой, разбирали обобществленное имущество и семена, восстанавливали ликвидированные единоличные межи. Противоречивые сигналы из Москвы лишь стимулировали антиколхозные выступления крестьян, порождая растерянность у местных активистов. На март 1930 г. пришелся пик войны в деревне – более 6,5 тыс. массовых выступлений, что составляло около половины всех выступлений за 1930 г. Всего в 1930 г. восстали около 3,4 млн крестьян[311]. Исходя из этого, можно предположить, что в марте в волнениях участвовали 1,5–2 млн человек. Верхняя граница кажется более правдоподобной, так как ОГПУ было заинтересовано преуменьшать размах антиправительственных волнений. Часть выступлений была достаточно хорошо организована. Крестьяне создавали свои отряды и брали под контроль значительные территории.