Военная диктатура меняется
31 июля 1943 г. Сталин подписал директиву командованию Южного фронта, в которой были такие слова: «Считаю позором для командования фронтом, что оно допустило по своей халатности и нераспорядительности окружение наших четырех стрелковых полков вражескими войсками. Пора бы на третьем году войны научиться правильному вождению войск»[680]. Эти слова, несомненно, отражали сталинские представления о двухлетнем опыте «вождения» воюющей страны. Пришла пора научиться тому, что раньше не умели или умели плохо. Вряд ли Верховный главнокомандующий в полной мере относил это требование к себе. Однако многие действия Сталина свидетельствовали о том, что он осознавал недостатки руководства на первом этапе войны и старался их преодолеть. Военные «реформы» по стилю и методам вполне соотносились с теми корректировками «генеральной линии», которые Сталин проводил в мирное время.
Трудно отрицать, что одной из причин катастрофических поражений первого этапа войны была недостаточная компетентность командных структур. Не доверяя своим генералам, нередко вполне обоснованно, Сталин делал то, что умел. В ход пошли привычные и отработанные чрезвычайные методы. Над командирами в армии были поставлены две мощные надзирающие и карающие структуры – политические комиссары и особые отделы НКВД. С нараставшей дезорганизацией и паникой боролись расстрелами перед строем, штрафными батальонами и заградительными отрядами. Многочисленные уполномоченные Сталина в пожарном порядке решали конкретные задачи на фронте и в тылу. Развал фронта и быстрое продвижение врага подпитывали свойственные Сталину подозрительность и недоверчивость. Командиры всех уровней были запуганы и нередко действовали робко, без инициативы, что было одной из причин поражений и потерь.
В очередной раз в своей политической карьере (на этот раз скорее вынужденно, чем сознательно) Сталин попал в ловушку чрезвычайных мер. При всей склонности к насилию и жесткому контролю Сталин, несомненно, осознавал многие опасности этого положения. Вряд ли он не понимал, что боевой дух армии гораздо больше зависит от побед, чем от расстрелов за отступления. Несомненно, Сталин знал, что в армии, как и на производстве, необходимо единоначалие. Катастрофы 1941–1942 гг. показали, что комиссарский натиск и плохо подготовленные прямолинейные действия не приносят успеха. Корректировка военной политики становилась насущной необходимостью. Нужно было только правильно выбрать момент. Очевидно, что пока Красная армия терпела серьезные поражения, об изменениях не могло быть и речи. Определенный шанс для перемен, возможно, появился в начале 1942 г., после первых побед Красной армии. Однако торопливость Сталина и ставка на скорый разгром гитлеровцев привели к поражениям. Новая стабилизация фронта осенью 1942 г. была использована уже иначе – это явственно следовало из тщательной подготовки Сталинградского окружения немцев. Однако еще накануне Сталинградской победы Сталин предпринял некоторые принципиальные изменения.
9 октября 1942 г. Политбюро утвердило решение «Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной армии»[681]. Бывшие комиссары назначались заместителями командиров по политической части, т. е. отныне занимали по отношению к ним подчиненное положение. Более того, армейским офицерам предоставлялись дополнительные преимущества. В тот же день, 9 октября 1942 г., Сталин подписал директиву о выделении ординарцев для командиров всех армейских подразделений, от взвода до дивизии. В обязанности ординарцев входило «обслуживание личных бытовых нужд и выполнение служебных поручений командного состава»[682]. В январе 1943 г. в Красной армии были введены погоны, несколько десятилетий после 1917 года считавшиеся отличительным знаком враждебной революции царской армии. Учреждались новые маршальские звания по родам войск для высшего командного состава и т. д. Введение единоначалия, награды, новые звания отражали процесс постепенного укрепления позиций офицерского и генеральского корпусов Красной армии. Реальности войны заставляли Сталина в большей степени полагаться на военную элиту. Тем более что сами генералы и офицеры приобретали все больший боевой опыт.
Второй этап войны был отмечен поворотом в отношениях Сталина с высшими военными структурами, прежде всего с Генеральным штабом. «Надо сказать, что в начале войны Генеральный штаб был растащен и, собственно говоря, его работу нельзя было назвать нормальной […] Сталин в начале войны разогнал Генеральный штаб», – заявлял Василевский[683]. Это означало, что многие решения Сталин фактически принимал единолично, без проработки в Генштабе. Поворот, по свидетельству Василевского, произошел только в сентябре 1942 г.[684] К осени 1943 г. выработался регулярный график взаимодействия Сталина и Генштаба. В начале своего рабочего дня, в 10–11 часов утра, Сталин по телефону выслушивал первый доклад Генерального штаба о положении на фронтах. В 16–17 часов следовал второй промежуточный доклад о положении за первую половину дня. Ближе к полуночи руководители Генштаба лично ехали к Сталину с итоговым докладом за сутки. На этих встречах в кремлевском кабинете или на даче после изучения обстановки на фронтах по картам принимались директивы войскам и другие решения. Участниками заседаний нередко были также члены Политбюро, руководители различных военных и гражданских структур. В случае необходимости руководители Генштаба ездили к Сталину несколько раз в сутки[685]. Такая регулярная процедура позволяла гораздо эффективнее управлять армией.
Помимо докладов Генштаба, у Сталина собирались многочисленные заседания с участием военных и гражданских руководителей. Командующие фронтами могли присылать оценки и планы заочно. Однако часто их ненадолго вызывали в Москву. Несмотря на то, что мнение Сталина была решающим, на многих заседаниях шло живое обсуждение проблем и возникали споры. Это касалось как планирования общих кампаний, так и относительно частных вопросов. Когда ситуация на фронтах стала улучшаться, обстановка совещаний у Сталина начала становиться более спокойной и деловой. Это нашло отражение даже в размеренном ритуале этих мероприятий, свидетельства о котором оставили очевидцы. Сталин выслушивал доклады на ногах, передвигаясь по кабинету. Это как бы уравнивало его с военными докладчиками, которые тоже стояли. Сталин много курил, но курить без специального разрешения могли и другие. На столе лежали коробки с папиросами. Члены высшего советского руководства сидели за столом и не вмешивались в обсуждение до тех пор, пока их не спрашивал Сталин[686]. Сталин проявлял заметную лояльность в отношении военачальников, реже диктовал им свои условия, меньше вмешивался в оперативные решения:
[…] Во второй период войны Сталин не был склонен к поспешности в решении вопросов, обычно выслушивал доклады, в том числе неприятные, не проявляя нервозности, не прерывал и, покуривая, ходил, присаживался, слушал[687];
Он все реже навязывал командующим фронтами свои собственные решения по частным вопросам – наступайте вот так, а не эдаким образом. Раньше, бывало, навязывал, указывал, в каком направлении и на каком именно участке более выгодно наступать или сосредоточивать силы […] К концу войны всего этого не было и в помине[688].
То, что Сталин стал спокойнее и лояльнее, связано с тем, что он теперь чувствовал себя гораздо более уверенно в роли военного руководителя. В ходе войны он приобрел огромный опыт – и положительный, и отрицательный. «После Сталинградской и особенно Курской битв он поднялся до вершин стратегического руководства. Теперь Сталин мыслит категориями современной войны, хорошо разбирается во всех вопросах подготовки и проведения операций» – это мнение маршала Василевского[689] было типичным для советских военачальников, работавших со Сталиным во время войны.
Сосредоточенность Сталина на руководстве фронтом не позволяла ему столь же детально вникать в иные дела. Оперативное руководство многими сферами социально-экономической жизни выводилось из-под жесткого контроля со стороны диктатора. Разделение полномочий между структурами власти получило новый импульс во время войны. Высшей инстанцией в системе военной диктатуры были либо сам Сталин, единолично принимавший решения, либо регулярные совещания под его руководством. Участниками совещаний, проводившихся в кремлевском кабинете Сталина или на его даче, были военные руководители и ближайшие соратники вождя. Строго говоря, эти заседания не имели четкой институциональной принадлежности. Их можно было назвать заседаниями Политбюро, ГКО или Ставки Верховного главнокомандования. Решения, принимаемые на таких заседаниях, или решения, утверждаемые единолично Сталиным, в зависимости от содержания оформлялись и рассылались исполнителям от имени какой-нибудь из высших структур – как постановления Политбюро, ГКО, СНК или приказы Ставки. Вместе с тем значительная часть вопросов оперативного руководства страной, в том числе военной экономикой, решались без непосредственного участия Сталина. Например, Молотов курировал работу Совнаркома и его руководящих органов – Комиссии Бюро СНК по текущим делам, а затем Бюро СНК[690]. В декабре 1942 г. для управления транспортом и отраслями промышленности, работавшими на нужды фронта, было создано Оперативное бюро ГКО[691]