из наших переговоров по ВЧ с И.В. Сталиным, я вернулся к вопросу, поднятому мной в Москве при моем назначении, – к вопросу о подготовке контрнаступления. Переговоры, хотя и по ВЧ, велись, конечно, с соответствующими предосторожностями.
– Товарищ Семенов, – обратился я к Верховному Главнокомандующему (это был псевдоним Сталина для разговоров по телефону; мой псевдоним был Иванов), – не пора ли начать подготовку для «переселения»? И на севере, и на юге условия для этого созревают.
– Хорошо, товарищ Иванов, – ответил И.В. Сталин, – подумаем над вопросом подготовки «переселения».
Из переговоров стало ясно, что и в Ставке также вынашивался план контрнаступления.
Вообще в ходе Сталинградской обороны, организуя различные контрмероприятия, контрудары, контратаки, проводившиеся войсками обоих фронтов, как непосредственно оборонявшими Сталинград, так и действовавшими на флангах вражеской группировки, мы с начальником штаба фронта не раз обсуждали вопросы, связанные с предстоящими наступательными боями. И так как вопрос о контрнаступлении для нас уже стал самым насущным и волнующим, то сейчас же завязывалась оживленная беседа. Мы пришли к единому выводу о том, что гитлеровские войска под Сталинградом находятся накануне серьезного кризиса.
Враг понес здесь жестокие, невосполнимые потери; все его потуги сколотить резервы безуспешны. Все планы захвата города и назначенные для этого сроки провалились. Продолжавшиеся бешеные наскоки наземных частей и бомбежки с воздуха являлись, несомненно, судорожными усилиями смертельно раненного чудовища.
Близилось время, когда предстояло, не прекращая сопротивления в городе, нанести удар врагу в самых уязвимых для него местах – на северном и южном флангах его сталинградской группировки.
Обсуждая вопросы, связанные с предстоящими наступательными боями, мы невольно возвращались к героическим дням обороны, к дням, когда враг был значительно сильнее нас. Мы вспоминали, как укреплялось и возрастало сопротивление наших войск. По долгу нашей службы мы с начальником штаба фронта ежедневно занимались организацией обороны, организацией всех контрмероприятий (контратак, контрударов), проводившихся обоими фронтами, руководя всеми войсками, как непосредственно оборонявшими Сталинград, так действовавшими на его флангах и игравшими не меньшую роль. Мы всегда были в курсе всех оперативных боевых дел, хорошо знали противника.
По данным разведки, а также и из непосредственного опыта боевых действий нам хорошо были известны немецкие военачальники, возглавлявшие вражеские войска под Сталинградом. Это прежде всего командующий 6‑й армией генерал-полковник Паулюс (звание генерал-фельдмаршала присвоено ему было позднее, за два дня до капитуляции) и его начальник штаба генерал Шмидт, которые, несомненно, были способными и опытными военачальниками; хотя перед ними и была поставлена неразрешимая задача, они проявили немало изворотливости в стремлении выполнить ее. Нельзя также отказать в опытности и напористости командующему 4‑й танковой армией генерал-полковнику Готу. Зверством и нацистским фанатизмом зарекомендовал себя командующий 4‑м воздушным флотом генерал-полковник фон Рихтгофен.
Знали мы, конечно, и командиров рангом ниже – командиров корпусов и дивизий. Среди них – командир 29‑й танковой дивизии Фромери, несмотря на свою молодость, достаточно опытный и решительный командир; командир 297‑й пехотной дивизии генерал-лейтенант Пфеффер, отличавшийся непомерным честолюбием, всегда стремившийся быть на виду у начальства; это был авантюрист, который, не считаясь с потерями, бросал дивизию в бой при любых обстоятельствах; подчиненные отзывались о нем с нескрываемой злобой и презрением. Имелись у нас данные обо всех более или менее крупных военачальниках.
Часто о боеспособности румынских войск в период минувшей войны отзываются неодобрительно. Битые немецкие генералы делают это в форме, оскорбительной для национального достоинства румынского народа. Нельзя не согласиться с тем, что боеспособность румынских соединений уступала боеспособности соответствующих немецких, но надо, конечно, правильно осмыслить причины этого. Во-первых, если большинство немецких солдат было действительно одурачено длительной нацистской пропагандой, то этого нельзя сказать о румынских крестьянах, насильно переодетых в солдатские шинели. Подавляющее большинство румын, не только солдат, но и офицеров, не понимало целей, за которые они вынуждены были проливать кровь, а зачастую и расставаться с жизнью. Кроме этой основной причины, было и много других, серьезно ослаблявших боеспособность румынских войск. Зачастую они были вооружены устаревшим оружием, ощущали нехватку в боеприпасах, плохо снабжались другими видами довольствия, о чем я говорил уже выше.
Хорошо представляя себе слабость флангов сталинградской группировки противника, на которых располагались как раз румынские войска, мы и планировали нанести решающие удары именно против этих флангов.
Но вернемся к нашей беседе с начальником штаба. На сей раз мы детально обсудили все существенные вопросы: о направлении ударов, районах сосредоточения и исходных районах для наступления, о частях врага, против которых нацеливался удар, его резервах, их дислокации и т. д. Так выкристаллизовывался наш план, родившийся в результате длительного, конкретного и всестороннего изучения оперативной обстановки; он основывался на знании своих войск, на их стремлении отсюда, из-под Сталинграда, начать освобождение родной земли; план учитывал силы и состояние противника, положение материального обеспечения. Придя к совершенно определенным выводам, мы решили сформулировать их письменно. В итоге 6 октября 1942 года в разгар оборонительных боев в городе командование Сталинградского фронта направило в Ставку по ее просьбе документ, излагающий основную идею контрнаступления, в нем говорилось: «Решение задачи по уничтожению противника в районе Сталинграда нужно искать в ударе сильными группами с севера в направлении Калач и в ударе с юга, с фронта 57‑й и 51‑й армий, в направлении Абганерово и далее на северо-запад, т. е. тоже на Калач»[63].
Так кратко была сформулирована давно уже зародившаяся идея двойного концентрического удара со стороны среднего течения Дона из района межозерных дефиле южнее Сталинграда. Исполнение этого замысла было рассчитано на взаимодействие двух фронтов – Сталинградского и Донского (Юго-Западный фронт в это время еще не был сформирован).
Далее в нашем документе в Ставку подробно обосновывались причины, почему именно из указанных нами районов и в избранных нами направлениях было целесообразнее всего нанести удары по противнику.
Чем конкретно мотивировалось это предложение?
1. Слабой боеспособностью войск противника на участках намечаемого прорыва, что обеспечивало возможность более быстрого прорыва фронта, а фактор времени в условиях контрнаступления имеет, как известно, исключительное значение.
2. Знанием низкой боеспособности войск противника на флангах, поэтому намеченный нами прорыв на широком фронте облегчал обеспечение наших собственных флангов после прорыва. То, что мы влезали не в узкую горловину, а вторгались широким фронтом, создавало такое положение, что у противника ни в коем случае не хватило бы резервов для закрепления широких брешей, образуемых на его флангах в результате наших ударов, которые, кроме этого, выходя далеко на тылы противника, разрушали и дезорганизовывали управление и снабжение его войск.
3. Тем, что войска, которые противник мог использовать в качестве резервов, находились вдали от намеченных участков прорыва, особенно это касалось северного фланга (войска противника в основном были сосредоточены вблизи Сталинграда и в самом городе).
4. Наличием ранее специально подготовленных выгодных плацдармов на южном берегу Дона и в районе межозерных дефиле.
Нами приводились и другие соображения, обосновывающие этот план.
В постановке вопроса о переходе в контрнаступление мы подчас были назойливы: дважды обращались в Ставку, говорили о том же с товарищами Жуковым, Василевским. Нас надо правильно понять. Сталинградское сражение длилось уже почти три месяца. Все тяжелые дни обороны мы жили мыслью о расплате за все то варварство, с каким фашисты глумились над советским городом и его населением, мы всеми силами стремились приблизить час удара по врагу; мысль о предстоящем нашем наступлении не покидала нас ни на час. Однако это не значит, что мы не учитывали складывавшейся на фронтах обстановки.
Из сказанного выше видно, что и Военной совет фронта внес определенную лепту в вопросы планирования разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом. По-видимому, были высказаны также соображения и военными советами других фронтов, действовавших на сталинградском направлении. Несомненно, что в целом план разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом явился результатом большой творческой деятельности военных советов фронтов, Ставки Верховного Главнокомандования, Генерального штаба. После утверждения его Верховным Главнокомандованием он стал законом для нас. Мы с начальником штаба были довольны тем, что наши предложения совпали с основами плана или, возможно, легли в основу такого плана.
В октябре из Генерального штаба прибыл генерал-полковник Василевский. Военному совету фронта он сообщил, что план наступательной операции принят Ставкой и что операция намечена на десятые числа ноября. Кроме этого, он довел до нашего сведения состав сил и средств, предназначенных фронту для контрнаступления. Мы обменялись мнениями по вопросам предстоящей операции.
Помню, что после обеда, во время которого Александр Михайлович поделился с нами московскими новостями, рассказал, что столица живет Сталинградом и уверенностью в скорой победе, мы с начальником штаба еще раз обсудили детали намеченного нами решения. Около 8 часов вечера, поручив начальнику штаба генералу Варенникову[64]