Всем, как и ему, хотелось залечь, а утром поесть каши и покуривая поглядывать в сторону запада, ожидая немецкого наступления.
Хорошо бы перед сном не то чтобы помыться хотя бы до пояса, а хоть бы умыться. Да разве это случится? Здесь в голой степи вода – редкость. Лишний глоток не сделаешь, не подумав, будет завтра вода или нет.
А потому, завернувшись в шинель и сунув под голову сидор, решил поваляться с закрытыми глазами.
Лейтенант, осматривая произведённую работу, наткнулся на лежащего Ивана. Работа была сделана чисто, без изъянов, придраться не к чему, не окоп, а загляденье. Хоть комиссию из Москвы вызывай.
Но лежащий Иван нарушал единообразие, ни одна офицерская душа не могла нормально существовать при виде такого. В их офицерском разумении солдат должен быть постоянно занят: копать, чистить оружие и опять копать, поэтому лейтенант язвительно спросил:
– Отдыхаем?
Иван, не открывая глаз и не желая вступать в бесполезные споры, думая, что это кто-то из их взвода шляется без дела туда-сюда, сказал не вставая:
– Бодрствуем.
И ничто не могло заставить его подняться: ни дальний грохот батарей, ни гул самолётов. Но стоит крикнуть: «Немцы!» – и расслабленности ни в одном глазу.
Но полдня нежданно прошли тихо, и только беготня лейтенанта нарушила эту умиротворенность. И его же нервный крик: «Встать, смирно!» – вывел Ивана из себя. Он открыл глаза и понял – надо вставать. Нехотя поднялся, отряхнулся, посмотрел на небо, на голую степь – не на ту, с буйством донника, а на полынную, ржавую – август как-никак. И подойдя строевым шагом к стоявшему подбоченясь лейтенанту, доложил:
– Рядовой Зайцев отрытие окопа закончил. Жду дальнейших приказаний.
Лейтенант уже хотел приказать, что копаем отсюда и до заката. Но нежданно притащили еду. И он переменил своё решение дать какое-нибудь задание Ивану, а сосредоточился на предстоящем обеде.
Перловая каша с тушёнкой, большая редкость, порадовала немного отдохнувшего Ивана. Тут главное – быстрей съесть, а то ветер налетит, поднимет пылищу и скрипи на зубах песком.
Погуляв по окопу туда-сюда, раз лежать не полагалось, Иван Зайцев подумал, хорошо бы блиндажик соорудить, да где лесу-то найти. Тут на сто вёрст путного куста не найдёшь, а про дерево говорить не приходится. Крыша над головой была бы кстати. И посетовав на невыполнимость задуманного, Иван, чтоб больше не раздражать непосредственное взводное начальство, пристроился на приступочке чистить ружьё. И при этом он изредка приподнимался и посматривал в сторону немцев.
Те вели себя тихо. Но тишина на фронте обманчива. Раз самолёты бомбили, значит, немцы про них всё знают и до обеда точно ударят. Но прошел обед, а немцы молчали.
– Небось им снаряды не подвезли, – подумал Иван и уже собирался скрутить самокруточку, услышал, как вдалеке ухнуло. И тут же снаряд, обозначив свой прилёт свистом, шлёпнулся за окопом. Иван присел и не раздумывая натянул себе на голову каску.
Взводный зачем-то пробежал туда-сюда. Ивану это не понравилось, он в сердцах выругался и сказал с усмешкой вслед:
– Понос, что ли, прохватил?
А про себя подумал: «Одно беспокойство, а не лейтенант».
Он бы и дальше стал развивать эту мысль, но за этим снарядом прилетел другой, третий. И сколько их было, поди сосчитай.
А немец всё сыпал и сыпал. Но выкурить окопавшуюся пехоту артиллерией невозможно. Поэтому с юга стали наползать танки, а за ними, как утята за уткой, шли немцы.
До них было далеко. И большое расстояние, и их медленное движение не вызвало особого беспокойства и у Ивана, и у всех остальных. И наблюдатель доложил:
– Появились танки.
Как будто и без него этого не было видно. Видно, не видно, но гранаты, лежавшие внизу, в нишах, переместились наверх окопа, ожидая своего часа.
Артиллерия молчала, и у Ивана даже мелькнула беспокойная мысль об артиллеристах: «Неужели всех накрыло?»
Но нет, среди негромких хлопков послышалось тяжёлое уханье, и первый танк вздрогнул. Качнулся вперёд, назад и замер.
Языки пламени стали выползать из него. И вдруг башня подпрыгнула и, опрокинувшись, упала рядом с искалеченным танком. Другой танк завертелся юлой и, повертевшись, затих.
Танкисты выскочили тянуть перебитую гусеницу. Но неподвижный танк обречён. Снаряд вошел в него, как нож в масло. И угловатая железная машина, как живое существо, вздрогнула и умерла.
Танкисты, ожидая, что взорвётся боезапас, распластались на земле. Но танк остался стоять, как стоял. И третий танк окутался чёрным дымом. Иван стрелял, и немцы, бежавшие за танками, взмахивая руками, падали.
И все с какой-то злостью и остервенением стреляли, и «максимы» выводили свою мелодию. Но немцы всё шли и шли.
А Иван всё стрелял и стрелял. И степь с убитыми немцами доставила ему удовольствие. Много, много их в разных недвижимых позах радовали глаз. Он даже с какой-то злобной радостью подумал:
– Гитлеру бы посмотреть на своих вояк.
Потери протрезвили немцев. И они отступили.
Иван понял, что немцы далеко, стрелять бесполезно, успокоился и с сожалением сказал Семёну:
– Эх, мало мы их побили.
Гришке, стоявшему с другой стороны, ничего не сказал. Ему сколько ни говори, не разговоришь. Живёт так, словно язык проглотил.
И Семён, обычно говорливый, молчал. Вроде ничего не делали, так, постреляли немного, а устали, как от тяжёлой работы. Завалиться бы и заснуть. Но день ещё не кончился, а значит, и их работа. Долго ждать не пришлось.
Прилетели самолёты. Окопы их не интересовали. Им дан приказ уничтожить пушки, и они все бомбы высыпали на позиции артиллеристов.
Казалось, не должно там остаться не то что орудий, а вообще ничего живого. Так думали немецкие лётчики, так думали немецкие танкисты. Но и те, и другие ошибались.
Первый танк остолбенел от неожиданно полученного снаряда. И фашисты не выскочили, как обычно, потому что сидеть в подбитом танке только самоубийцы могут. Если первый снаряд не забрал экипаж на тот свет, то второй уже точно заберёт. Подбитый танк протрезвил наступавших немцев.
Танки остановились и пятясь уползли. Прилетели самолеты, и все повторилось.
Но, видно, выдохлись немецкие вояки, или их генерал решил, что на сегодня хватит. А потому немцы затихли.
Понимая, что до утра беспокойства не будет, Иван стал готовиться ко сну. Прежде всего, заткнул дульное отверстие тряпкой, а затвор бережно обернул портянкой. За ночь ветер песком всю «мосинку» засыплет, заклинит сразу. После этого расстелил шинель, бросил в голову сидор[1]. Лёг и сразу заснул. В армии как: спи, пока дают.
Завтра немцы себя покажут. Из глубины силы подтянут, генералы внушение всем сделают, а те пойдут наступать. А сегодняшнее наступление – это проба сил. Хотели, как говорится, на дурачка проскочить, но не вышло. Значит, утром всё и решится, кто кого.
Надо немцам четвёртой армией с юга, а шестой с севера окружить две советские армии, отрезать их от Волги, стать на берегу и этим закончить войну. Так думают многие, начиная с тех, кто сидит в Берлине, и кончая теми, что стоят сейчас против дивизии Ивана.
Но так ли это будет, не знает никто. Завтра решится всё.
С утра небо затянуло, вот-вот должен пролиться дождь. И тучи большой кучей наползали с запада к Волге, и что-то даже где-то громыхнуло, но был ли это гром или случайный выстрел, никто не разобрал.
А Ивану представился дождь. И он пошел. И вот уже глина, смешанная с водой, чавкает под ногами. И плащ-палатка не спасает, вода, как говорится, дырочку найдёт. Намокшая шинель стала тяжелей каменной. Хорошо, под сидор выкопал полочку, хоть там ничего не намокнет.
Не подумали, теперь придётся под дождём копать водоотвод, чтобы вода не стояла на дне окопа лужей. Закончив это нехитрое дело, Иван вдруг решил:
– Пока дождь, дай хоть умоюсь.
И, недолго думая, скинул с себя всю одежду и спрятал под плащ-палатку. Достал из сидора обрывок шинели и обмылок, намылил эту импровизированную мочалку и стал тереть истосковавшееся по воде тело. Проделав это несколько раз, дождался, пока хлёсткие капли смоют остатки мыла. Долго тряс нижней рубахой и кальсонами, чтобы расплодившимся вшам служба мёдом не казалась.
Почувствовав свежесть, торопливо вытерся сухими, еще ни разу не надеванными портянками и быстро оделся. Сначала стало нестерпимо холодно, но, двигаясь всем телом и переступая с ноги на ногу, постепенно согрелся. И в то время, пока вши ещё не очнулись от встряски и не набросились на него, Иван испытал блаженство.
Все посмотрели на него с завистью, но никто не решился повторить проделанное им.
В дождь немцы наступать не стали. Авиация не летает. Вот так и сидели друг против друга двое суток и ждали погоды.
Но не нравилось Ивану это затишье. Пока немцы стреляют, боеприпасы расходуются каждый день. А если день или два стоят без дела, то снарядов скапливается столько, что их хоть прячь. Вот и будут сыпать на голову Ивана и других без сожаления.
Он подумал, что немцы с самого утра по хорошей погоде заведут свою музыку. И не ошибся: по самому переднему краю грохотали миномёты, глубже переворачивали землю орудия. И совсем в глубине, срываясь сверху, падали бомбы. Пока так грохочет, сиди спокойно в окопе да покуривай. Только затихло, не зевай, смотри в оба.
И правда, немцы, слегка пригибаясь, спешили за танками. А их было много: и танков, и немцев. И новые все наползали и наползали, как осы из разворошенного гнезда.
Артиллерия молчала. Это-то и беспокоило Ивана. Не сбегаешь, не посмотришь. Стой, жди, и чем ближе оказывались немецкие танки, тем больше росла тревога у Ивана. Ну, как не выдержат наши и побегут. Тогда, считай, всё пропало. Перестреляют, как зайцев. И уже многие поглядывают назад.
Танки ползли, а пушки молчали. Неторопливо застрочил «максим», за ним другой. И немецкая пехота залегла. А танки уже наползали на передний край. Три выстрела, слившись в один, перекрыли все другие звуки. И три немецких танка замерли и зачадили. И ещё один, и ещё.