В наступившей тишине было слышно только его урчание.
Это напомнило о доме, о родных. И всем стало хорошо, словно там, наверху, война кончилась, и завтра все разъедутся по домам.
Иван, взбудораженный мирной картинкой, сказал:
– Смотри, Василий, ещё заразишься нацизмом. И не дай бог, нас всех заразишь.
Но Рая вступилась за кота:
– Ну, что вы к нему пристали.
Все промолчали, да и что скажешь. Кот тут ни при чём. Война – одно слово.
Ближе к зиме кот понял, что на немецкой стороне с кормом стало хуже, поэтому заглядывал так, на всякий случай, по старой привычке.
Всякий раз, когда они брали его на руки, ему казалось, что берут не для того, чтобы поласкать его, а для чего-то другого. Он это чувствовал и ждал, когда можно спрыгнуть с рук и умчаться на улицу. Хельмут говорил ему вслед:
– Пусть, пусть русские раскармливают наше жаркое. Славное пиршество будет у нас на Рождество.
– Подадим его на стол, а всем скажем, что это рождественский заяц. А лапки выкинем Иванам, пусть подавятся. И голову тоже им подбросим.
Все согласились с ним, закивав головами, и стали представлять, какое интересное выйдет из кота жаркое. Пальчики оближешь после такого жаркого.
Кот не появлялся три дня, словно чувствовал, что его ждёт. Хельмут злился и говорил возмущённо вслух:
– Наверное, его поймали подлые русские.
– И съели нашего кота.
Голод убил всё человеческое. Все думали о том, что когда вернётся кот, то из него получится замечательное рагу. И все по очереди выскакивали на улицу, таращились по сторонам и тихо звали:
– Кис, кис…
Но он не появлялся, он забыл про них. Кто-то предположил, что его убил русский снайпер, разглядев в нем немецкого кота.
Странно, но все поверили этому. И каждый считал своим долгом помянуть русского снайпера плохими словами. Но тут в блиндаж вбежал Ганс, он кричал, показывая на выход:
– Он там, я видел, видел. Он там!
Все засыпали его вопросами, кого он видел. Уж не Иисуса ли Христа?
А он, продолжая показывать на дверь, сказал:
– Кот, наш кот бродит по улице.
Все выскочили в надежде увидеть кота, но того и след простыл. Зато снайпер был уже на работе. Пуля, чиркнувшая по каске Хельмута, была тому подтверждением.
Про кота забыли, но голод, голод… В подвал вернулись злые и более голодные, чем были. Хельмут, когда страх отправиться на тот свет прошел, ругался громче всех:
– Мало того, что русские забрали нашего кота, они и жить нам не дают. Свиньи.
Кот привычно забежал в подвал и прыгнул на руки сидевшей Рае. Иван улыбнулся и, кивая на Раю с котом, сказал:
– Хозяйку признал.
А старшина произнёс, обращаясь к Рае:
– Смотри, чтоб он тебя не обрызгал. А то, извиняйте, запасной гимнастёрочки нет.
– Не обрызгает, – огрызнулась Рая.
И, обращаясь к коту, спросила:
– Правда, Василий?
Кот замурчал, закрыл глаза и заснул. Вдруг вздрогнул, словно ему стало больно.
– Что с ним? – испуганно спросила Рая.
– Война приснилась, война, – сказал Иван.
– Война? – удивилась Рая.
– А что в Сталинграде может ещё сниться, кроме войны? – вымолвил Иван.
– Вот война треклятая, даже животина страдает, – посожалел Григорий.
Потом помолчал и сказал, не обращаясь ни к кому:
– Как-то там мои коровки поживают?
Иван похлопал его плечу, сказал сочувствующе:
– Вернёшься, узнаешь.
И желая ещё больше успокоить растревоженное сердце Григория, сказал:
– Вот они обрадуются, когда тебя увидят.
Григорий закрыл глаза, представил, как он вернётся домой, и улыбнулся.
Иван, глядя на него, понимал, что его слова согрели сердце Григория.
И старшина, стараясь от всех не отстать, сказал:
– Не грусти, народ, будет и на нашей улице праздник.
Кот проснулся и заурчал, и это развеселило всех.
Иван встал, накинул на плечо ремень винтовки и собрался уходить.
– Ты куда, Вань?
– Пойду немцев покараулю.
– Смотри сам повнимательней. Они тоже не лыком шиты.
– Ясное дело, не дураки.
Можно, конечно, и поваляться. Но в последнее время Иван ощущал зуд, который проходил только тогда, когда в прицеле появлялся немец, и он напрягшись плавно нажимал на курок. Вид бездыханного немца вносил покой, и зуд проходил.
После этого на душе становилось спокойно, и Иван мог прийти, лечь и заснуть.
Снайпер – это состояние души. Это особая профессия. Снайпер не охотник. Жертва может всадить в тебя пулю, как и ты в неё. У тебя только одно преимущество: ты уже на позиции, а он не знает о твоем присутствии.
Поднялся на второй этаж, посмотрел на дом напротив, подумал: «Затаились немцы, затаились».
Вдруг споткнулся о валявшийся кирпич и, падая, почувствовал, что что-то сильно ударило по каске, а потом со звоном стукнулось в стену.
Уже лёжа, Иван ощутил страх. Вспотел, руки и ноги онемели. Наконец, втянул в себя воздух, выдохнул и стал материться, а после ругать себя:
– Дурак безмозглый.
Разбитая коленка саднила. Ползком добрался до лестницы и, прихрамывая, спустился в подвал.
Григорий удивился:
– Что так, Вань?
– Коленку разбил.
Разглядывая пропитанную кровью штанину, сказал, не глядя на Григория:
– Наверх не ходите.
– Что так? – удивился Григорий.
– Снайпер, снайпер у них.
Эта новость, как обухом по голове, огорчила всех. Ходи и оглядывайся.
С этого дня в Иване поселился страх. Нет, конечно, он был всегда, но теперь он вылез наружу и придавил Ивана, и не хотелось вылезать из подвала, тем более никто и не настаивал. Все понимали, с битой ногой не набегаешь.
И чтоб как-то разрядить обстановку, Иван сказал, обращаясь к коту:
– Сиди, Васька, дома, а то немец тебя подстрелит. Не посмотрит, что ты кошачьего племени.
Кот и ухом не повёл, так, словно слова Ивана его не касались. Только Рая чуть-чуть потетёшила кота и сказала ему на ухо:
– Слышь, Васька, что Иван-то сказал.
А Григорий встал, походил по подвалу и безрадостно сказал:
– Без дела не шляйтесь.
Сказать-то сказал, а на душе кошки скребут. Теперь житья не будет, но как извести эту напасть, не знал.
Вдруг Рая вскочила, отдала кота Ивану и быстро надела шинель.
– Ты куда? – спросил Григорий, перегораживая проход.
Рая зарделась и сказала:
– Надо мне.
Взяла винтовку, а Григорий не унимался:
– А винтовку-то зачем?
– Мало ли что, – возмущённо сказала Рая.
Григорий, кивая головой, соглашаясь с ней, отошел в сторону.
– Куда её черти понесли? – раздосадовано произнёс старшина.
– До ветру, до ветру, – поглаживая кота, сказал Иван.
Рая, по кошачьи, бесшумно поднялась наверх, думая:
– Тут снайпер или нет?
Сняла шинель, надела на винтовку и, лёжа на спине, подняла и задержала в оконном проёме.
Немец не заставил себя ждать. Пуля качнула шинель и ударилась в стену напротив.
Рая обрадовалась. Значит, фашист на месте и сидит против неё. Она вдруг кожей ощутила, что он сейчас радуется и записывает в свою книжку ещё одного убитого русского.
Рая легла на пол и отодвинула кирпичи, которые закрывали щель. Смятая пуля говорила о том, что немец проверил, что это – амбразура или выщербленный кусок стены.
Она смотрела в щель. Немец, разговаривая со своим напарником, улыбался. Наверное, травили анекдоты.
Рая, затаив дыхание, прицелилась под обрез каски и плавно нажала курок.
Немец, вскинув голову, словно хотел напоследок посмотреть, кто отнял у него жизнь, упал лицом на винтовку и больше не шевельнулся. Его напарник бросился под окно и не показывался. Он хотел жить.
Рая ждала. От неподвижного лежания затекли ноги. Заложила кирпичами отверстие и ползком по ступеням спустилась в подвал.
– Долго ж ты ходила, – пробурчал Григорий.
– Да немцы кругом, при них неудобно.
Вдруг старшина подал голос:
– Вот какая карусель получается.
– На, – сказал Иван, отдавая ей кота. – А то он в меня всё когти вонзал.
А Рая, забирая кота, тихо шепнула, кивнув головой в сторону выхода:
– Кажется, я немца того.
– Как того? – удивился Иван.
– Напротив амбразуры лежит.
– Кирпичами закрыла? – заволновался Иван.
– Закрыла, закрыла, – огрызнулась Рая.
И держа Ваську на коленях, вдруг подумала, что убила немца, и ей не горько, не страшно, словно сделала то, что давно собиралась. Вроде как прибралась у себя в доме.
И это событие стало для неё обыденностью.
Не может быть одно сердце для ненависти, а второе – для любви. У человека оно одно. Как убивать и с этим жить? Разве такое можно забыть?
Иван поднялся наверх, осторожно отодвинул кирпичи и посмотрел. Немец лежал на винтовке. Могло показаться, что он спал, но его неподвижность говорила, что он уснул вечным сном.
Когда Иван вернулся, Рая спала на боку, поджав ноги, а сверху на ней спал кот.
Григорий сказал раздраженно:
– Что ж вы шастаете туда-сюда. Смотри, Иван, на пулю наскочишь.
– Тут такое дело…
– Что ещё?
– Рая, кажись, снайпера укокошила.
– Рая? – переспросил Григорий, всё ещё не веря словам Ивана.
А тот, обиженно кивая на выход, сказал:
– Сходи посмотри.
И Григорий сходил, и все остальные. А немец так и остался лежать. Кому охота лезть под пули снайпера. Ночь придёт, тогда унесут и похоронят. Мёртвый подождёт. Ему спешить некуда. Он свое отвоевал. И полетит чёрная весточка в фатерлянд о его геройской гибели. Только матери его от этого не легче. Мать, она и в Германии мать. Но сколько ни плачь, сына не вернёшь. Где он, бедняжка, лежит один-одинешенек в проклятой России. И крикнет она в сердцах:
– Будь проклята эта война!
Шкадов
Танк стоял у берега в ожидании приказа. Никто не рвался в бой. Недалеко ухали пушки. Но до танкистов доносился только гул.
Бойцы расслабились и вылезли из танка. Прикажут – и помчатся, а пока тыловая жизнь текла своим чередом, но безделье расслабляло.