К обеду пришел приказ выдвинуться на рубеж и занять квартал за боевыми порядками пехоты. Машина заправлена еще три дня назад, боеприпасы в боеукладке, а НЗ не дали, значит, кормиться придётся у пехоты. А там кухня работает, голодными не оставят, чем-нибудь да покормят.
Танк медленно переполз из одной точки на карте в другую. Никто особо не командовал, сказали:
– Вперёд. Пехота подскажет.
«Вперёд, так вперёд, на пушки бы не нарваться», – подумал Шкадов.
Танк в городе, все равно, что слон в посудной лавке. Ползли медленно, пока навстречу не выскочил замухрыженный красноармеец, в зимней шапке и в протёртой до дыр на локтях рваной шинели, и замахал, призывая остановиться. Шкадов спрыгнул, но из-за тарахтенья дизеля ничего не услышал. Отошли в сторону, красноармеец, вытирая пальцем под носом, сказал громко:
– Немцы там, – показал он в сторону улицы. – Штук пять танков. Больше не разглядел.
– Пять, – повторил за ним Шкадов и подумал: «Хорошо хоть не сто. Один против пяти. Не так страшен черт, как его малюют».
Пошел за сопровождающим, надо посмотреть, а болванку получить всегда можно запросто, и сам костьми ляжешь и экипаж туда же.
Немецкие танки ползли медленно, словно чего-то опасаясь. Шкадов бегом вернулся к своим. Показав рукой механику направление, громко сказал:
– На улицу выскочишь, на секунду тормозни и жди команды. А я сам разберусь.
Механик зачем-то посмотрел вниз, потом на командира и согласно кивнул головой.
Шкадов забрался в танк и толкнул механика. Тот газанул, машина дёрнулась, качнулась, немного проехала и встала как вкопанная посреди улицы.
Немецкие танкисты, увидев русский танк, на мгновение опешили, но только на мгновение. И их танк не останавливаясь пыхнул из пушки.
«Всё, каюк», – мелькнуло в голове у Шкадова.
Прямое попадание не причинило танку вреда. Он только вздрогнул, словно испугавшись. Шкадов довернул пушку.
Немецкий танк, выкидывая выхлопные газы, пытался резко уйти от прямой видимости, но резко разогнать танк невозможно. Этих мгновений хватило Шкадову, чтобы выпустить в немецкий танк болванку. Грянул выстрел, и она увязла в нём. Пятьдесят метров разделяло танки.
Башня с крестом приподнялась одной стороной и упала на место.
Танк прыгнул вперёд, уткнувшись в угол дома, остановился, и языки пламени полезли из него наружу. Немцы, наверное, не успели даже разглядеть русский танк, как их железная машина превратилась в куски дымящегося, искореженного металла.
Шкадов не стал ждать, пока немцы прочухаются, толкнул механика, тот газанул, и танк, выбрасывая из-под гусениц щебёнку и пыль, кренясь то на одну, то на другую сторону, скрылся в переулке.
Немцы уползли назад. Дымили, как сырые дрова, подбитые танки. От них до тошноты несло человеческим горелым мясом. В горле у всех першило, непрерывно плевались, но это не помогало. Вернулись на исходную. Здесь вдалеке уже не воняло. Хотелось просто посидеть, посмотреть на небо и надышаться: от пороховых газов голова, как чугунная.
Немцы, потеряв два танка, словно ожегшись, не спешили наступать или в этом месте больше не хотели. Во всяком случае, до вечера было тихо.
Улица, если не считать два сожженных танка и недвижимых фашистов, оставалась пустынной. Немцы за весь день так и не показались. А пехотинцы уже сбегали к подбитым танкам и приволокли: консервы и галеты, даже ломы и лопаты прихватили.
Ждали приказа. Все были заняты своими делами. Лейтенант Шкадов ушел поболтать к другу разведчику в пехоту. Механик задумчиво смотрел на гусеницу. Наводчик бродил вокруг танка, не зная, чем заняться. Радист, слюнявя карандаш, придерживая листок, чтоб того не унесло ветром с крыла, писал письмо.
– Опять ты всё пишешь, – сказал с укоризной наводчик.
– А что, нельзя? – огрызнулся радист.
– Так ты всю бумагу изведешь.
– Чего её жалеть, она для того и бумага, чтоб на ней писать.
– Твои письма читать не успевают, а ты всё пишешь, пишешь.
– Мое дело, вот и пишу.
Наводчик махнул рукой, отошел к механику. Нет, он был не против писем, не против радиста, но с опаской относился ко всем пишущим.
Механик с легкой укоризной спросил:
– Ну что ты пристал к человеку?
– Кто его знает, что он там пишет. Может, доносы строчит, – не унимался наводчик.
– А хоть бы и доносы. Тебе-то что? Дальше фронта не пошлют. Иль тебе золотой танк дать обещали, а он помешает.
Наводчик махнул рукой, выругался и пошел поискать кого-нибудь, с кем можно бы поговорить по душам. Он долго бродил, но так никого и не нашел. Все были заняты делами, и он вернулся к своему танку.
Радист, увидев возвращающегося наводчика, перестал писать и нырнул в люк механика-водителя.
«Прячешься, жук, – подумал про себя наводчик. – И как он в наш экипаж попал. Сразу видно – не танкист. Всё время в шинель кутается. Холодно ему. Я, может быть, тоже мерз от безделья, а с гильзами намотаешься и зимой мокрый весь будешь».
Заряжающий подошёл к механику, постоял и спросил:
– А пожрать у нас есть что-нибудь?
– Хрен его знает.
– Эй, писарчук, посмотри насчёт жратвы, – крикнул в открытый люк заряжающий.
Внутри танка зашуршало, зашумело, наступила тишина, и раздался голос радиста.
– Только сухари.
– Да что я мышь, корки грызть.
Механик с улыбкой сказал:
– Жуй, а то и этого не будет.
– Небось сам, – кивая на радиста, сидевшего в танке, – всё слопал.
– Ну что ты к нему пристал. Вон на двойке лейтенант книжки читает. Полный танк книжек натаскал. Начнут гореть, тогда поймёт. А сейчас слова не скажи. Он лейтенант. Он командир танка. А что наш радист не наводчик, то, извиняй, не он выбирал, где сидеть, и ты в заряжающие не рвался.
– Я и в танкисты не рвался.
– Вот видишь.
Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут прокричали на ужин. И радист, выполняя свою самую главную обязанность, выскочил из танка и, гремя котелками, помчался к кухне.
После ужина заряжающий успокоился и, облизав ложку, примирительно сказал:
– Ты на меня не дуйся. День сегодня такой. Всё внутри кувырком.
– Я ничего.
Небо войны всегда перечеркнуто дымом. Обязательно что-нибудь горит: дом, танк, лес… И дымный след наискосок течет по небу. Дым шел со стороны немцев. Они сидели в домах, и надо их оттуда выкурить. Так думали в штабе армии, а, как и чем, в их головах не складывалось. Танк и огрызки дивизии – этим много не навоюешь. На сколько хватит – на час, на полтора, а после дыра в обороне, и заткнуть будет нечем. Но приказ писать надо, на то он и штаб. Вот и сидели, ломали голову, как фронтовому начальству доложить, что армия не спит сутками, а воюет без продыху. Наверное, в штабе фронта всё понимали и поэтому особо не теребили, а думали:
– Хорошо бы не отступили. И то хорошо.
Механик с заряжающим, привалившись спинами к каткам, травили анекдоты. Смех то одного, то другого прерывался далёкими разрывами, но и эти навязшие в зубах анекдоты позволяли на минуту забыть, что кругом грязь, кровь и война.
В быстро наступившей темноте Шкадов обошел позиции. Одна надежда – утром доглядеть то, что не увидишь ночью.
Рано утром Шкадова разбудили. Кто-то стучал по броне и звал:
– Лейтенант, к командиру.
Шкадов нехотя продрал глаза, выбрался из танка и пошел за сопровождающим. В подвале полумрак и прохладно. Вперёд вышел капитан и, проводя пальцами по ремню, указывая на чужеродное этому подвалу мягкое кресло, предложил:
– Присаживайся.
Шкадов сел, положив ладони на колени, ждал, что капитан скажет ему. Тот улыбнулся и неожиданно сказал:
– Чайку не желаешь?
– Можно, – согласился Шкадов.
Капитан махнул, вбежал солдатик и подал стакан чаю в подстаканнике на блюдечке с кусочком серого сахара.
Шкадова удивил не чай, не сахар и блюдце, а подстаканник. Было в нём что-то домашнее, давно забытое.
И он, приподнимая подстаканник, радостно сказал:
– По-царски.
– По-человечески, – ответил капитан, подумал и добавил: – Мне твой танк, как подарок. Вчера два танка немцы потеряли, сегодня, в наглую на нашу улицу не сунутся. Куда ж мне вас деть?
– А что? – удивился Шкадов.
– Авиация, будь она неладна.
И в подтверждение его слов ухнула бомба.
– Ванька, – позвал капитан.
Вбежал солдатик. Капитан не глядя на него, а кивая вверх, спросил:
– Что там?
– Бомбят.
– Бомбят, – повторил за ним капитан, подумал и продолжил: – Значит, полезут, ядри их в качель. В общем, так, стой и жди, нужен будешь, позову. Понятно? А танк спрячем в переулке. Сверху досок накидаем. Попробуй угляди сверху, что это – танк или дрова.
– Всё ясно, – ответил Шкадов, держа за блюдечко, отдал стакан. И понимая, что распоряжений больше не будет, ушёл.
Пока суетились, пока танк переставляли и укрывали его досками и мятым с крыш железом, солнце уже выглянуло и осветило город. Наводчик, отряхивая с себя пыль, с тревогой поглядывая на небо, наконец, мог спросить Шкадова:
– Завтракать будете?
– Да не мешало бы. Одним чаем, сыт не будешь.
Осознав, что начальство в благодушном настроении, наводчик поинтересовался:
– Куда нам?
Шкадов дёрнул плечом и сказал, глядя куда-то в сторону, и, принимая котелок с едой из рук радиста, пробубнил:
– Скажут.
– Значит, ждём, – решил наводчик.
– Ждём, – повторил за ним Шкадов.
И, поглядывая на накрытый всяким хламом танк, принялся за еду. Залечь бы куда-нибудь в тихое, теплое место и поспать бы суток трое. И он залёг, и казалось, что проспит вечность, но кто-то встревоженно часто-часто застучал по броне.
Шкадов проснулся, выругался про себя, а вслух прокричал, закидывая голову вверх, словно стучавший был там:
– Какого чёрта?
Стук не прекратился, и он понял, что надо выбираться, всё равно не отстанут, вылез и увидел того же замухрыженного красноармейца, который махал ему снизу.
Шкадов спустился вниз, а тот стал объяснять, что немцы наступают и танку следует выдвинуться и задать фашистам перцу.