Поэтому почесал голову и подумал, что придётся готовить запасные позиции.
Легко сказать. Встать в чистом поле и налево-направо траншеи копать. Только от траншей толку немного, а артиллерии кот наплакал. Навалятся немецкие танки, так проутюжат, что мало не покажется. Расчихвостят полк и в хвост и в гриву.
Комбат ещё долго бы предавался размышлениям, но пришел посыльный из штаба полка, а зачем вызывают, не сказал. Может, и вправду сам не знал, а может, притворялся.
Комполка нервничал и спросил, немного волнуясь:
– Что будем делать, комбат?
Комбат набрал побольше воздуха и выдохнул:
– Отходить надо. К Сталинграду. За дома зацепимся, там танки не повернутся, а с пехотой разберёмся. Без танков немец не немец. А снарядами и минами нас не испугаешь, знаем, проходили.
Комполка сник и спросил потерянным голосом:
– Как без приказа отходить? Без приказа нельзя.
– Когда приказ напишут, мы уже в раю будем.
Комполка, подперев голову, смотрел на расстеленную на столе карту и не знал, что делать. По-своему комбат прав, но как без приказа. Без приказа никак нельзя.
Комбат понял его мысли и сказал:
– Давайте хоть позиции у города посмотрим, а то немец навалится так, что впору бегом бежать. Разметут полк, как солому, и екнуть не успеем. И схорониться негде.
– Твоя правда, – первый раз за всё время согласился с ним комполка.
С тяжелым сердцем вышел комбат из землянки и нос к носу столкнулся с Михеичем.
– Ну что, капитан, узнал, в чем дело?
– К городу отходить надо, – сказал он и добавил: – Приказа ждём.
– Ну, ну, – с сомнением пробурчал Михеич.
Хотел он ещё что-то спросить у комбата, но тот, кивая на землянку, сказал:
– Думает.
Не желая продолжать беседу, собрался к себе, а Михеич к комполка.
Нет, со штабными ему не по пути. Побродив по расположению штаба, сел под дерево, закурил и стал смотреть на небо. Странное чувство овладело им, еще час назад он и не ломал голову, что ждет его завтра. Принесут приказ, растолкуешь бойцам, что и как, а там, как повезёт. А сейчас, думая о будущем, не знал, что будет завтра. Поговорить бы с кем. Кругом одни штабисты. Вроде как люди, а шугаются от него, как чёрт от ладана.
Когда комбат подошел к своим окопам, оттуда был слышен смех. Понятно, анекдоты травят. Постоять среди своих, послушать анекдоты было бы совсем неплохо, может, и поесть. Они замолчали, как только он подошел к ним.
Комбат пошел к себе, завалился на топчан, думая, что пока немцы не начали наступать, надо пяток толковых ребят к городу послать. Пусть посмотрят, что к чему, потом расскажут.
Лучше б самому, но разве людей бросишь. Немцы навалятся. Кто поможет? Сам справляйся.
Позвал к себе пятерых разведчиков, ребята толковые, не хуже его разберутся, что и как. Два года войны за плечами – это что-то да значит. Поэтому долго говорить не стал, а объяснил просто:
– Отступать придётся. Вот в городе и окопаемся. Так что смотрите: три батальона, тыловики и штаб. Народу по списку немало, но в реальности роты поредели. Посмотрите, как оборону построить. Подсказывать не буду, сами разберётесь, не маленькие. Старшим с вами – комроты Твердохлебов.
Ничего разведчики не сказали, повернулись и ушли.
Комбат было расслабился, дело сделал – жди результата. Но их долго не было, и он уже начал волноваться. Надёжных, рассудительных и проверенных ребят мало. А уж в этой пятёрке души не чаял, таких солдат хоть на выставку. С выправкой, правда, не очень, да кому на войне дело до выправки. Главное – дело разумеют. Что ни скажешь, сделают.
Когда по ступенькам кто-то затопал, комбат подумал, разведчики возвращаются. А оказалось, Михеич.
Комбат сел и, не ожидая ничего нового, спросил:
– Ну что, какие новости?
– Никаких.
«Я так и думал», – хотел сказать комбат, но ничего не сказал, а только покивал головой.
На войне порядок, прежде всего, и приказ из штаба армии в штаб дивизии, а уж оттуда в полки ползёт медленно. Всё хорошо, всё правильно. Только на войне время не терпит. Час потерял, потом за день не наверстаешь, а наверстывать придётся. И сколько солдат положат свои жизни за запоздалое или не принятое вовремя решение, или хуже того, неразумно бездумное.
И он сказал Михеичу:
– Своих к городу послал, пусть оглядятся.
– Правильно, – поддержал Михеич.
Сел рядом с батальонным и спросил:
– Как отходить-то будем?
– Не знаю. Знал бы, сказал.
– Может, ночью?
– Ну да, ночью. Пока гром не грянет, не перекрестятся, – раздражённо сказал комбат, кивая вверх. – От них дождёшься. Им сверху скажут, готовы в лепёшку расшибиться, а самим подумать невмоготу. Чего бояться? Дальше фронта не пошлют, больше расстрела не дадут. Бояться надо не начальство, а немца, он убить может.
Михеич засиживаться не стал, почесал шею, словно о чём-то раздумывая, и, не прощаясь, ушёл.
Разведчики не возвращались. Их отсутствие волновало комбата. И он сказал сам себе:
– Живы будут, вернутся.
Но они вернулись ближе к ночи. Комбат только спросил:
– Все живы?
– Все.
Это порадовало комбата, и он скомандовал:
– Остальное утром, а сейчас есть и спать.
Если честно, суматошный день измотал и его. Упал на топчан и как был в сапогах, так и не разуваясь заснул.
А утром разведчики вломились к нему и стали на пальцах объяснять, что да как. Из всего сказанного, да на разные голоса, комбат понял одно: дома крепкие, места всем хватит, и простреливается всё из окон на отлично.
Но как отступить?! С места сойдёшь, немцы на шею сядут, так на собственном хвосте их в город и притащишь. А за самовольный отход по головке не погладят.
Но немцы танками, артиллерией и самолётами надавили так, что пришлось отступить.
А комполка как сквозь землю провалился. Не по себе было комбату за самовольство, а делать-то что. И у Михеича та же песня.
Только перед тем, как отступить, решил комбат попугать немцев. Бронебойщикам сказал, чтоб танки приостановили, а потом на новые позиции. Они постарались, три танка встали как вкопанные и завоняли так, словно мясо у плохой хозяйки на сковородке даже не подгорело, а начисто выгорело. От этого першило в горле и слезились глаза.
И батальонный уже в сердцах сказал:
– Хоть бы ветер переменился. Пусть немцы бы свою вонь и нюхали.
Но ветер не менялся, а танки чадили. Ближе к ночи немцы успокоились. И комбат, сходив к Михеичу, договорился отступать. Комполка так и не отыскался.
Ночью, оставив заслон, по-тихому отошли к городу. Уже в темноте стали устраиваться.
Перед домами пустырь, а слева овражек, там танки не пролезут. А пока дома будут обходить, бронебойщики постараются. В своих он был уверен, да и у Михеича народ не хуже, так что будет, кому повоевать.
Утром пришёл новый комполка. Прежний с испугу дал дёру, ну и штаб, как полагается, за ним.
Новый обошел позиции, поговорил с людьми, чтобы почувствовать настроение, сел между комбатами и сказал то ли с сожалением, то ли просто так:
– Двое вас осталось, а от третьего батальона пшик. Так что людей себе забирайте.
Встал, провёл пальцами по ремню, поправляя гимнастёрку, и выдохнул:
– Во дворе трансформаторная будка, там и обитаю.
Почесал лоб и добавил:
– Два дома. Два батальона, а людей кот наплакал. Ладно, будем воевать. Отступать некуда. Позади Волга.
Помолчал и добавил:
– Волга.
С тем и ушел. Комбаты переглянулись и разошлись по своим домам.
Людей надо расставить, место, где обитать, посмотреть. И комбат опять с грустью вспомнил блиндажик, где хоть и ненадолго, но успел обжиться.
В подвале под домом, в маленькой конуре, где раньше хранили картошку, был его, так сказать, блиндаж. Из маленького оконца, выходящего во двор, свет проникал плохо, из мебели – венский стул и широкая деревенская лавка.
Комбат подумал: «Хорошо хоть не на полу».
Расстелил шинель, сбросил сапоги, лёг и крикнул:
– Мишка!
Круглолицый Мишка заглянул и спросил:
– Что?
– Народ устроился?
– Да вроде.
– Охранение?
– С чердака всё как на ладони.
– А пожрать?
– Только сухари.
– Давай.
Комбат, не дождавшись сухарей и радуясь, что новый комполка не такой въедливый, заснул.
А могло случиться и так, что завтра предстали бы перед военно-полевым судом за то, что не дождались приказа на отступление.
19 ноября
Тяжелые мысли одолевали комармии. Нет, не забудет комфронта, как он в октябре просился на другой берег, вроде как к нему под бок. Даже записку ему послал, правда, не ему лично, но всё же.
«Военному совету фронта. 14.10.42 г. 21.40. Армия разрезана на две части. Штаб армии находится 800 м от противника. Управление идет только по радио через радиоузел на левом берегу реки. Телефон все время рвется. Прошу разрешить перейти на запасной КП на левом берегу сегодня ночью, иначе управлять невозможно. Чуйков, Гуров, Лебедев, Крылов».
Комфронта сам не стал отвечать, резолюцию наложил начштаба фронта:
«Комфронта приказал КП 62А оставаться на западном (правом) берегу р. Волги».
Представил, что комфронта, размахивая писулькой над головой, кричал:
– На левый берег захотел, умник. А на-ко, выкуси.
Обидно тогда было, но, как говорится, плетью обуха не перешибёшь. Одно было противно, что при случае комфронта вспомнит про писульку и, хоть дело прошлое, не раз и не два попрекнёт.
Раздался звонок, ещё не успев снять трубку, тревожно подумал: «Из какой дивизии звонят и что опять у них случилось. Понятно, что немцы давят. И не успокоятся, пока всех в Волге не утопят».
Но звонил комфронта, звонил не для того, чтобы помочь или посочувствовать, а просто сидит в блиндаже за Волгой и думает: «Дай-ка позвоню».
Комармии ждал указаний, просто так комфронта не звонил, и, чертыхаясь про себя, ждал, что тот скажет. А что может сказать? Наступаем, наступаем. А как и кем, не его ума дело.