Сталинград — страница 69 из 102

Еременко тем временем приказал 4-му механизированному и 13-му танковому корпусам остановить продвижение немецких танковых колонн. К этому моменту – за первые 24 часа контрнаступления – 6-я танковая дивизия прошла уже больше 40 километров и форсировала Аксай. Наконец, после совещаний в Кремле, продолжавшихся всю ночь, и новых переговоров по телефону с Василевским Сталин согласился передать 2-ю гвардейскую армию Сталинградскому фронту.

На второй день наступления 6-я танковая вышла к хутору Верхнекумский. Накануне прошел дождь, возвестивший начало оттепели, как потом выяснилось, очень короткой. На возвышенности рядом с хутором и началось то, что генерал Раус впоследствии назвал «гигантской борцовской схваткой».[715] Ожесточенное трехдневное сражение стоило обеим сторонам больших жертв. В конце концов немцам удалось добиться локального успеха – с подходом 17-й танковой дивизии, после того как Рихтгофен оказал максимальную поддержку с воздуха, дивизии Гота и «тигры» смогли выйти к реке Мышкова, однако все это никак не сказалось на судьбе 6-й армии. Она в этот момент решалась более чем в 150 километрах к северо-западу.

Сталин быстро понял, что Жуков и Василевский были правы. Самым эффективным способом пресечь попытку спасти дивизии Паулюса было блокирование ударной группы Гота. Советский вождь согласился с предложением внести изменения в план операции «Сатурн». В первый день боев за Верхнекумский были подготовлены приказы командующим Воронежским и Юго-Западным фронтами разработать новую версию операции, известной под кодовым названием «Малый Сатурн». Ее целями были прорыв обороны в полосе итальянской 8-й армии и выход в тыл группы армий «Дон», а не наступление на Ростов. Армии двух фронтов должны были быть готовы перейти в наступление через три дня.

Еременко очень нервничал. Когда танковый корпус Гота вышел к Мышкове, 6-я танковая дивизия оказалась меньше чем в 60 километрах от края «котла», а 2-я гвардейская армия, задержанная разразившимся снежным бураном, могла занять исходные позиции для наступления не раньше 19 декабря. Еременко опасался, что танки 6-й армии в любой момент ударят из «котла», но он не знал, что Гитлер по-прежнему не разрешает Паулюсу прорываться навстречу Манштейну, да и горючего у его 70 уцелевших машин хватило бы только на то, чтобы пройти пару десятков километров.

19 декабря фельдмаршал фон Манштейн направил в «котел» по воздуху майора Айсманна, своего офицера разведки. Задачей Айсманна, как впоследствии утверждал Манштейн, было проинструктировать Паулюса и Шмидта относительно начала подготовки к операции «Раскат грома». Существует множество разных мнений относительно того, кто и что говорил на том совещании, и оно по сей день является предметом ожесточенных споров. Очевидно одно: Манштейн не желал брать на себя ответственность и идти против воли Гитлера. Он не дал Паулюсу никаких четких ответов и отказался – вне всяких сомнений, сославшись на требования безопасности – лично вылететь в «котел» и обсудить все вопросы лично. Очевидно и то, что Манштейн с самого начала понимал – Паулюс, неукоснительно следовавший требованиям субординации, никогда не решится на прорыв без официального приказа верховного командования. В своих мемуарах Манштейн пытается полностью снять с себя вину за судьбу 6-й армии, попутно несправедливо обвиняя Паулюса. Складывается впечатление, что в конце жизни фельдмаршала совсем замучили угрызения совести, хотя его уже никто ни в чем не обвинял.


16 декабря, через четыре дня после начала наступления Гота, 1-я и 3-я гвардейские армии, а также советская 6-я армия, занимавшие позиции выше по течению Дона, нанесли удар в южном направлении. Началось наступление неудачно – в густом ледяном тумане русские танки попали на минные поля. 8-я итальянская армия оказала противнику упорное сопротивление, но тем не менее через два дня оно было сломлено. После того как 17-я танковая дивизия присоединилась к частям Гота на левом берегу Дона, резервов, готовых отразить советское наступление, у немцев не осталось, и советские танковые колонны, прорвавшись в южном направлении, вышли в открытую заснеженную степь. Сильные морозы, которые начались 16 декабря, не помешали «тридцатьчетверкам» пронестись по тылам группы армий «Дон». Войска Красной армии захватывали железнодорожные узлы и станции, на которых горели вагоны со снаряжением – их подожгли спешно бегущие вспомогательные подразделения вермахта.

Самую большую угрозу для немцев представлял 200-километровый бросок 24-го танкового корпуса под командованием Василия Михайловича Баданова. Во второй половине дня 23 декабря его части захватили Скосырскую – станицу, расположенную севернее Тацинской. Там был главный аэродром, откуда летали в Сталинград транспортные Ю-52. Генерал Фибиг получил от Гитлера приказ удерживать занятые позиции и поднимать самолеты в воздух только в одном случае – если аэродром подвергнется артиллерийскому обстрелу. Меньше всего в ставке фюрера думали о том, что огонь по «юнкерсам» могут открыть подошедшие чуть ли не к взлетным полосам танки.

Фибиг и его офицеры пришли в бешенство. Захваченный противником аэродром можно было отбить обратно, но потеря транспортных самолетов означала конец 6-й армии. Наземных войск для обороны «Таци», как называли этот аэродром немцы, не было. Оставалось только развернуть семь зенитных орудий, прикрывая дорогу, и подготовить к вылету все исправные самолеты, чтобы рано утром они могли подняться в воздух. Но «юнкерсов» было много, и это оказалось совсем непросто. «Вокруг взлетно-посадочных полос царил ужасный хаос, – вспоминал присутствовавший при этом начальник штаба Рихтгофена. – Сквозь рев двигателей нельзя было разобрать ни слова».[716] Ситуация осложнилась тем, что в ту ночь были густой туман и низкая облачность. И тут еще повалил снег.

В 5:20 на «Таци» разорвались первые снаряды. Основная часть советских танков подошла к аэродрому не по дороге, а напрямую через степь. Из-за неразберихи и шума многие летчики не сразу поняли, что происходит, даже когда вспыхнули два подбитых «юнкерса». Фибиг лично отдал приказ по рации: «Уходим все! Курс на Новочеркасск!» Пилотам не нужно было повторять дважды. Несмотря на первоначальное смятение, паники, на удивление, не было. Самолеты взлетали непрерывно, хотя подбитых машин оказалось много. Для русских Т-34 это была стрельба в тире на ярмарке. Некоторые танки вели неприцельный огонь на ходу. Одна «тридцатьчетверка» протаранила «юнкерс», выруливающий на взлетно-посадочную полосу. Взорвались и сгорели и самолет, и танк. Многие «юнкерсы» сталкивались друг с другом во время рулежки и гибли под огнем танков. С каждой минутой видимость становилась все хуже. Остававшимся на земле самолетам приходилось маневрировать между пылающих обломков. Наконец в 6:15 одним из последних взлетел сам Фибиг. Всего спаслись 108 трехмоторных «Юнкерсов-52» и 16 учебных машин Ю-86. 72 потерянных на «Таци» самолета составили около 10 процентов всей транспортной авиации люфтваффе.

После этого дерзкого рейда Баданов в течение пяти дней оставался отрезан от своих. Его части были сильно потрепаны, боеприпасы подходили к концу. Корпус выдержал удары немецких войск, и Сталин по достоинству оценил этот подвиг. Соединение было преобразовано во 2-й гвардейский танковый корпус, а сам Баданов первым получил учрежденный недавно орден Суворова. Советские газеты писали, что танкисты Баданова уничтожили 431 вражеский самолет. Главным результатом атаки корпуса Баданова стало то, что немецкая транспортная авиация лишилась «Таци». Люфтваффе пришлось перебазироваться еще дальше от Сталинграда на совершенно неподготовленный аэродром.


Исход миссии Гота был предрешен – спасительной она не стала. Угроза левому флангу группы армий «Дон», а также возможность прорыва в направлении Ростова (что, скорее всего, подтвердил на допросе начальник штаба 3-й гвардейской армии, взятый в плен 20 декабря) вынудили Манштейна пересмотреть свой первоначальный план. Танковые части на Мышкове, встретив упорное сопротивление, несли большие потери: только за один день 6-я дивизия потеряла 1100 человек. Вечером 23 декабря корпуса Гота получили приказ отходить назад. Каких-либо объяснений не последовало. «Всем до самого последнего интенданта в обозе стало понятно, – писал в те дни генерал Раус, – что Сталинградская битва проиграна. Хотя никто толком не знает, какими причинами был вызван приказ фельдмаршала, и офицеры, и солдаты почувствовали, что произошло что-то ужасное».[717]

В ту же ночь Паулюс и Манштейн обсудили ситуацию по телетайпу. Манштейн сообщил, что 4-я танковая армия встретила ожесточенное сопротивление, а итальянские войска на северном фланге разбиты. Паулюс спросил, получит ли он наконец разрешение прорываться из окружения. Манштейн ответил, что согласия верховного командования до сих пор нет. Он намеренно не вдавался в подробности. Если бы Паулюс узнал правду, он бы понял, что 6-я армия обречена.


16 декабря подул пронизывающий северо-восточный ветер. Все покрылось инеем – телеграфные провода, голые ветви деревьев, подбитая боевая техника. Земля промерзла так сильно, что звенела под ногами, словно листы металла. С наступлением ночи, после кроваво-красного заката, белый ландшафт ненадолго окрасился арктической голубизной. Русские защитники Сталинграда были рады морозам – природа становилась их естественной союзницей. Один солдат писал своей жене: «У нас здесь началась настоящая зима. Отличный морозец! Я чувствую себя хорошо, но от тебя писем нет».[718]

Больше всего радовались холодам солдаты 62-й армии Чуйкова в самом Сталинграде, на протяжении пяти недель слушавшие ужасный скрежет льдин по ставшей совершенно непригодной для судоходства Волге. Все это время они жили на неприкосновенном запасе – 12 тоннах шоколада – да тех жалких крохах, что сбрасывали маленькие бипланы У-2. В ночь на 16 декабря река наконец замерзла: отдельные льдины, наткнувшись друг на друга, соединились в один сплошной прочный покров. Сначала по льду проложили дощатый пешеходный настил. Затем из веток, которые сверху поливали водой, соорудили настоящие переправы. В течение следующих семи недель через Волгу прошли 18 000 грузовых автомобилей и 17 000 других машин. Первым делом по льду в полевые госпитали на левом берегу вывезли раненых, а на правый переправили артиллерийские орудия, в том числе 122-миллиметровые