гаубицы для стрельбы в упор с минимальным углом возвышения – они были необходимы для того, чтобы разрушить главное административное здание завода «Красный Октябрь», превращенное немцами в крепость.
У частей вермахта почти не было снарядов, поэтому переправы через Волгу практически не обстреливались. Бойцы 62-й армии смогли вздохнуть спокойно. Теперь берег выглядел мирно, если не сказать живописно. Он чем-то напоминал поселение золотоискателей с импровизированными хижинами из подручных материалов и брезентовыми навесами над вырытыми в земле ямами. Бойцы кололи и пилили дрова. Полковой почтальон с кожаной сумкой через плечо шел мимо кромки льда на командный пункт, не без оснований рассчитывая на то, что там его угостят кружкой горячего чая из медного самовара. Повара с термосами, полными горячей еды, спешили к бойцам на передовую. Солдаты переходили Волгу по льду, чтобы попариться в бане и вернуться на следующий день чистыми, а главное – без вшей.
19 декабря генерал Чуйков тоже отправился на левый берег – впервые с тех пор, как в октябре переместил свой штаб. Он шел по льду. Дойдя до противоположного берега, Чуйков, вероятно, обернулся, чтобы посмотреть на руины, которые обороняла его армия. Генерал был приглашен на торжественный вечер, устроенный командующим войсками НКВД генерал-майором Рогатиным в честь 24-й годовщины создания органов ВЧК—НКВД. На обратном пути Чуйков провалился в полынью, и его пришлось вытаскивать из ледяной воды.
Если русских холода обрадовали, то врачей армии Паулюса они повергли в ужас. Для этого было несколько причин. Жизнестойкость их пациентов, как раненых, так и больных, резко снизилась. Воздействие мороза на открытые раны часто становилось причиной летального исхода. Резко увеличилось и число ранений не осколками артиллерийских снарядов и «катюш», а комьями промерзшей насквозь земли, на которую они падали. Особенно опасны такие ранения были, если комья попадали в живот. С середины декабря наблюдался «непрерывный рост числа случаев сильного обморожения».[719] Конечности не просто распухали и становились багровыми – в этом случае еще могли помочь мази и повязки, и солдат возвращался в строй, – но и чернели, что уже было предвестием гангрены. Тогда требовалась срочная ампутация.
В начале второй недели декабря врачей озадачило еще более тревожное явление. Солдаты все чаще умирали внезапно, «не получив ранения, не страдая от какой-либо поддающейся диагнозу болезни».[720] Конечно, продовольственные пайки сильно уменьшились, и все же, по мнению медиков, было еще слишком рано, чтобы говорить о смерти от голода. «В заключениях о смерти мы писали, – свидетельствует один патологоанатом, проводивший вскрытия, – переохлаждение… истощение… неизвестное заболевание…»[721] Ни один из примерно 600 врачей, находившихся в «котле», еще не осмелился написать о летальном исходе вследствие голода.
15 декабря доктор Гиргенсон, главный патологоанатом 6-й армии, в то время работавший в госпитале рядом с аэродромом в Тацинской, получил приказ на следующий день вылететь в «котел». «К сожалению, у нас нет для вас еще одного парашюта», – сказал ему летчик, когда на следующее утро на рассвете врач явился на «Таци». Впрочем, в тот день самолету пришлось вернуться из-за сильного снегопада. В Сталинграде Гиргенсон оказался только 17 декабря. На подлете пилот сказал, что под ними «Питомник». Доктор выглянул в иллюминатор и увидел «белое снежное покрывало, испещренное бурыми воронками».[722]
Генерала Ренольди, начальника медицинской службы 6-й армии, Гиргенсон нашел в закопанном в землю на краю аэродрома железнодорожном вагоне. Ренольди сделал вид, будто ничего не знает о миссии Гиргенсона, сославшись на то, что его захотел видеть доктор Зеггель, ведущий специалист по внутренним болезням Лейпцигского университета. Он же, Ренольди, на данном этапе считает интерес к этому вопросу сильно преувеличенным.[723] Из «Питомника» Гиргенсона доставили в армейский полевой госпиталь, расположенный рядом с железнодорожным вокзалом в Гумраке, а также с командным пунктом Паулюса. Штаб размещался в обшитом досками блиндаже, устроенном в крутом склоне балки. Обстановка была поистине «роскошной»[724] – она включала в себя чугунную печку и две широкие койки. Больше всего Гиргенсона изумило чистое постельное белье. Все это резко контрастировало с тем, в каких условиях находились раненые (в основном это были неотапливаемые палатки, температура в которых опускалась до минус 20 градусов).
Первым делом Гиргенсон собрал всех дивизионных врачей и обсудил с ними ситуацию. Потом он отправился в войска. Доктор Гиргенсон лично вскрывал тела солдат, умерших без видимых причин. Делать это приходилось в мало приспособленных для анатомирования местах – палатках, землянках, деревенских избах и даже железнодорожных вагонах. Вследствие сильных морозов трупы оставались в сравнительно хорошем состоянии, хотя большинство промерзло насквозь. Из-за нехватки дров оттаивать их оказалось очень трудно. (В этом безлесном месте нехватка дерева была такой острой, что перекресток или развилку на занесенной снегом дороге обозначали… лошадиной костью, воткнутой в сугроб. На этом жутком «верстовом столбе» и закрепляли указатель со стрелкой направления и соответствующей подписью.) Санитар всю ночь напролет переворачивал трупы, уложенные вокруг маленькой железной печки, но однажды заснул. Результатом этого стало «тело, замерзшее с одной стороны и обугленное с другой».[725]
Было так холодно, что Гиргенсон с трудом заставлял себя снять меховые рукавицы и надеть резиновые перчатки. Каждый вечер при свете свечи он печатал на пишущей машинке результаты своих исследований. Несмотря на все трудности, к числу которых кроме профессиональных нужно отнести и атаки советских войск, а также артобстрелы, к концу месяца Гиргенсону удалось провести вскрытие 50 умерших. У половины он обнаружил характерные признаки смерти от голода – атрофию миокарда и печени, полное отсутствие жировой ткани, симптомы дистрофии мышц.
Чтобы хоть как-то подкормить солдат, сидящих на низкокалорийном рационе – немного хлеба и Wassersuppe[726] с крошечными кусочками конины, командование группы армий «Дон» решило доставлять в окруженный Сталинград по воздуху мясные консервы с высоким содержанием жира, однако это принесло больше вреда, чем пользы. Долго голодавшие бойцы с жадностью набросились на сытную пищу, и многие умерли в тот же день, теперь уже от несварения желудка.
Больше всего случаев смерти от голода было зарегистрировано в 113-й пехотной дивизии. Гиргенсон нашел этому объяснение. Служба тыла этого соединения сократила продовольственные пайки еще до окружения, в качестве меры предосторожности на случай перебоев с поставками в период осенней распутицы. Как следствие, солдаты оказались истощены уже ко второй половине ноября. Затем, после того как несколько дивизий во время отступления полностью лишились своих запасов продовольствия, интендантская служба 6-й армии ввела централизованное распределение продовольствия, чтобы уравнять всех. Таким образом, предосторожность тыловиков 113-й пехотной дивизии не просто вышла боком всем ее военнослужащим – она стала для них настоящей катастрофой.
После капитуляции 6-й армии Гиргенсон семь лет провел в русском трудовом лагере. Он и там не потерял интереса к этой теме, всегда решительно отвергая любые намеки на депрессию как объяснение многочисленных случаев необъяснимой смерти,[727] и только исследования, проведенные намного позже, которые подтвердили, что крысы, на протяжении трех недель лишенные возможности спать, обязательно умирают,[728] заставило его согласиться с тем, что хроническое недосыпание чрезвычайно пагубно воздействует на организм человека. Ганс Гиргенсон признал, что недосыпание и нервное переутомление из-за не прекращавшихся много месяцев подряд ночных атак и обстрелов, державших солдат 6-й армии в постоянном напряжении, несомненно, способствовали росту смертности не меньше, чем голод. Конечно, по прошествии многих лет его объяснение стало более сложным. Доктор Гиргенсон пришел к выводу, что холод и эмоциональный стресс, предельное душевное напряжение серьезно воздействовали на процесс обмена веществ у большинства солдат. Другими словами, даже если бы они получали свой обычный дневной рацион, их организм усваивал бы из него лишь малую долю калорий, приблизительно эквивалентную 500 ккал. Таким образом, можно сказать, что тактика советских войск, предусматривавшая изматывание противника, в сочетании с погодными условиями и нехваткой продовольствия, в значительной степени ускорила процесс разрушения организма немецких солдат от недоедания.
Голодный паек существенно снизил и способность противостоять инфекционным заболеваниям, таким как гепатит и дизентерия, в начальный период окружения, и более тяжелым болезням в конце, в первую очередь брюшному и сыпному тифу. В голой степи не было воды, а значит, нельзя было вымыться, не говоря уж о том, чтобы постирать одежду. Дров, чтобы растопить снег и лед, тоже не было. «Ничего хорошего нам ждать не приходится, – писал домой лейтенант из 29-й мотопехотной дивизии. – У всех вши, и с каждым днем их становится все больше и больше. Они похожи на русских. Убиваешь одну тварь, а на ее место приходит десять новых».[729] Вши стали переносчиками инфекционных заболеваний, косивших окруженных под Сталинградом солдат.
И все-таки первоочередной проблемой медиков оставалось ослабление физического состояния личного состава всех соединений 6-й армии вследствие недоедания. «Голодая, наши доблестные солдаты прямо на глазах превращаются в немощных стариков, – в отчаянии писал в своем дневнике один врач. – Человек становится безразличен ко всему и может думать только о еде».