Ночевали пленные прямо в заснеженной степи, тесно прижавшись друг к другу. Проснувшись, многие обнаруживали, что их товарищи умерли и уже окоченели. Чтобы предотвратить хотя бы это, немцы стали организовывать дежурства: одна группа спала, в другая бодрствовала. Через час они менялись, и проснувшиеся делали как можно более резкие движения, чтобы восстановить кровообращение. Были и такие, кто просто боялся ложиться на землю. Пытаясь спать как лошади, они стояли, положив на головы одеяла, чтобы сохранять тепло своего дыхания.
Утро приносило не облегчение, а новые муки. «У русских были очень простые методы, – писал впоследствии один лейтенант, которому посчастливилось выжить. – Тех, кто мог идти, гнали дальше. Тех, кто не мог – из-за ранения или из-за болезни, пристреливали на месте или бросали умирать на морозе».[992]
Солдат 305-й пехотной дивизии, тоже прошедший этот ад, вспоминал: «Вначале нас было 1200 человек. К тому времени, как мы прибыли в Бекетовку, в живых остался только каждый десятый, около ста двадцати человек…»[993]
Над воротами главного лагеря в Бекетовке тоже можно было вешать надпись, заканчивающуюся словами: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Охрана – теперь лагерная – еще раз обыскала всех дошедших пленных: вдруг у них осталось еще что-то ценное, и выстроила их для «регистрации». Немцам еще предстояло узнать, что стояние часами на морозе и переход группами по пять человек с одной стороны на другую – для подсчета – вскоре станут для них ежедневными… Наконец, после того как сотрудники НКВД закончили все необходимые, по их мнению, действия, пленных отвели в деревянные бараки. В отсеки, рассчитанные на 10 человек, загнали по 40–50. «Нас было как селедок в бочке»,[994] – писал позже один из тех, кто остался в живых.
4 февраля кто-то из офицеров НКВД пожаловался в штаб Донского фронта на то, что в лагере в Бекетовке сложилась критическая ситуация.[995] Он действительно принял 50 000 пленных, среди которых было много больных и раненых.
Лагерное начальство пребывало в замешательстве. Собственного автомобильного транспорта не было, а попытка выпросить у армии хотя бы один грузовик успехом не увенчалась. Воду доставляли в железных бочках на телегах, запряженных верблюдами. Пленный врач-австриец много позже так описывал свои первые впечатления: «Есть нечего, пить нечего… Люди пытаются утолить невыносимую жажду грязным снегом и желтым от мочи льдом… Каждое утро – новые трупы».[996] Через два дня пленным первый раз дали «суп». Так русские называли отруби, размешанные в горячей воде. Условия содержания были воистину кошмарными. Но что могли сделать пленные? Единственное – соскрести со своих тел вшей и горстью бросить их в конвоиров. Конечно, это не оставалось безнаказанным. Несколько человек были расстреляны.
Особисты постарались разделить свой «контингент», сначала по национальности, затем по политическим убеждениям. Пленные румыны, итальянцы и хорваты получили привилегию работать на кухне и постарались выместить накопившуюся злость на своих бывших союзниках. Особенно преуспевали в этом румыны. Они считали, что немцы не только затащили их в преисподнюю, но и в окружении уреза́ли им пайки, чтобы лучше кормить своих солдат. Теперь румыны нападали на тех, кто разносил пищу, и отнимали у них еду, полученную на целый барак. Впрочем, немцы тут же приставили к своим разносчикам «охрану».
«Затем последовало новое потрясение, – сетовал впоследствии один представитель люфтваффе. – Наши австрийские товарищи внезапно перестали быть немцами. В надежде на лучшее обращение они начали называть себя “аустрицы”».[997] Интересно, что в своих чаяниях «аустрицы» не слишком обманулись. Пленные с горечью констатировали: «…вся вина за войну была взвалена на тех из нас, кто остался “немцами”». И почему австрийцы склонны винить во всем прусских генералов, а не ефрейтора, своего соотечественника?
В лагере шла борьба за выживание. Один из немногих офицеров-танкистов, сумевших победить смерть, писал: «Каждое утро перед бараками складывали тела умерших».[998] Отряженные на эту работу клали обнаженные окоченевшие трупы в один увеличивающийся ряд вдоль края лагеря. По оценке немца-врача, в Бекетовке этот «ряд» имел «примерно тридцать метров в длину и два метра в высоту».[999] Ежедневно умирали по 50–60 человек, подтверждает этот факт унтер-офицер люфтваффе. «Мы не плакали. У нас не осталось слез»,[1000] – подводит печальный итог другой. Еще одному пленному, которого русские использовали как переводчика, удалось заглянуть в регистрационный список умерших. Он и сказал, что до 21 октября 1943 года в одной только Бекетовке умерли 45 200 человек.[1001] В архивах НКВД есть подтверждение того, что в лагерях под Сталинградом к 15 апреля уже умерли 55 228 пленных,[1002] но определить, сколько человек было взято в плен с момента начала операции «Уран» до окончательной капитуляции 6-й армии, невозможно.
«Голод, – заметил через много лет после окончания войны доктор Дибольд, – менял психику и характер людей. Это проявлялось в их поведении и оставалось невидимым в мыслях».[1003] Немецкие, а также румынские солдаты, чтобы выжить, дошли до каннибализма… Тонкие ломти мяса, срезанные с замерзших трупов, варили в самодельных котелках. Особо брезгливым – или просто отвергающим подобное в корне? – оно предлагалось как верблюжатина.[1004] Тех, кто ел такое мясо, легко можно было узнать среди не просто бледных, а зеленовато-серых пленных – их лица приобретали розовый оттенок. Донесения о подобных случаях поступали изо всех лагерей, расположенных в самом Сталинграде и его окрестностях, в том числе из тех, где содержались захваченные во время операции «Уран». В одном советском источнике утверждается: «Пришлось пригрозить оружием, чтобы… прекратить такое варварство».[1005] Теперь в лагеря стало поступать больше продовольствия, однако оно по-прежнему разворовывалось.
Голод, холод и болезни способны превратить человека в животное. Пленный, страдающий дизентерией, от слабости мог упасть в выгребную яму. Он тонул в нечистотах, и никто не помогал ему выбраться. Впрочем, для того чтобы это сделать, нужны были не только сострадание, но и силы.
Конечно, многие, несмотря ни на что, оставались людьми. Показателен один случай, произошедший с молодым лейтенантом, графом, семье которого принадлежали несколько замков и поместий. Этот аристократ умирал от голода… Он уже попрощался с жизнью и вдруг услышал, что кто-то говорит на диалекте его родных мест, который ни с чем нельзя спутать. Граф окликнул этого человека и спросил, откуда тот родом. Солдат назвал деревню и, в свою очередь, спросил: «А ты кто такой и откуда?» Лейтенант назвался. «О да! – рассмеялся солдат. – Я тебя знаю. Не раз видел, как ты проезжаешь мимо в красном спортивном “мерседесе” или на охоту. Что ж, теперь мы вместе. Ты голоден? Я могу тебе помочь».[1006] Этот человек работал санитаром в лагерном госпитале. Там многие умирали, не успев съесть свой паек. Санитар собирал недоеденные корки и теперь стал делиться ими с лейтенантом. Это спасло молодому человеку жизнь.
В лагере первыми часто умирали люди высокие, крепкого сложения. У субтильных шансы выжить были выше. Худым и невысоким и в «котле», и позднее в лагерях для пленных этот шанс дали одинаковые мизерные пайки, не учитывавшие рост и вес каждого отдельного человека. В советских лагерях только лошадей кормили в соответствии с их размерами.
Весной в лагерях военнопленных началась реорганизация. Всего в 20 таких лагерях, а также в госпиталях содержалось около 235 000 бывших солдат и офицеров 6-й армии и 4-й танковой армии, в том числе те, кто был взят в плен в декабре в ходе попытки разблокирования, осуществленной Манштейном, плюс румыны и другие союзники.
Первыми уехали высшие офицеры – их переводили в лагерь под Москвой. Генералам и полковникам подали состав из комфортабельных вагонов, что очень возмутило младших офицеров. Они считали, что долг тех, кто отдавал приказы сражаться до конца, отнюдь не в том, чтобы покинуть своих подчиненных сейчас, когда все они оказались в столь бедственном положении. «Военачальники должны оставаться со своими людьми, – заметил один лейтенант, – а не уезжать от них в мягких вагонах».[1007] Как это ни жестоко, оказалось, что шансы остаться в живых напрямую зависят от звания. Так, из содержавшихся в лагерях солдат умерли свыше 95 процентов, из младших офицеров – 55 процентов, а из высших офицеров – только 5 процентов. Как отметили иностранные журналисты, сразу после капитуляции далеко не у всех представителей высшего командного состава были заметны следы недоедания.
Кое-кого отправили в лагеря неподалеку от Москвы, в Луневе, Красногорске и Суздале. Те, кого отобрали для антифашистской работы, попали под Елабугу. Эти люди не удостоились условий транспортировки, которые были предоставлены генералам. В одном из эшелонов, отправленных в марте, из 1800 пленных в дороге умерли 1200. Теперь к тифу, желтухе и дифтерии добавились цинга, водянка и туберкулез. А как только весна полностью вступила в свои права, стало быстро расти число случаев заболевания малярией.