«Солдаты вермахта покончили бы с нами довольно быстро, если бы мы заранее не вырыли глубокие окопы», – рассказывал потом Утвенко писателю Константину Симонову. Раненых из дивизии Утвенко переправляли в тыл на телегах и верблюдах. Делать это приходилось только в ночное время во избежание налетов с воздуха.
Немцы тоже несли тяжелые потери. Только на позиции одного батальона в балку оттащили 513 трупов германских военнослужащих. У русских катастрофически не хватало боеприпасов. Зачастую подразделения шли в атаку лишь для того, чтобы добыть трофейное оружие и патроны. Запасы продовольствия настолько истощились, что солдатам приходилось варить колосья с ближайших полей.
11 августа остатки 33-й дивизии, разбившись на маленькие группки, стали с боями прорываться к Дону. «Лично я сам пять раз перезаряжал свой пистолет, – вспоминал Утвенко. – В то время многие командиры предпочитали застрелиться, чтобы не попасть в плен и уберечь своих родных от клейма „семья предателя“.
Около тысячи человек было убито, но они дорого отдали свои жизни. Один боец, вытащив из кармана листовку, пошел с ней навстречу немцам. Галя, наша штабная переводчица, закричала: «Да вы только посмотрите! Гад, сдаваться собрался!» – и она пристрелила его из своего пистолета».
Вскоре последние очаги сопротивления были подавлены. Утвенко и оставшиеся в живых солдаты прыгнули с обрыва в болото, где полковник был ранен в ноги шрапнелью от разорвавшегося снаряда. Кое-как выбравшись из болота, Утвенко с двадцатью своими бойцами весь день прятался на засеянном поле. Ночью они встретили еще нескольких оставшихся в живых красноармейцев и переплыли на другой берег Дона. При этом восемь солдат утонуло. Утвенко спас его адъютант, бывший гинеколог Худобкин, с которым случился эпилептический припадок после того, как они уже выбрались на берег. Утвенко вспоминал потом, как ему повезло, что припадок не случился в то время, когда они были еще в реке.
«Ну, если уж мы здесь не погибли, значит, всю войну переживем», – заметил наутро Худобкин.
У Худобкина была особая причина верить в то, что он останется жив. Его мать получила известие о смерти сына, хотя он был только ранен, и устроила заочное отпевание в церкви. А по русским поверьям отпевание живого человека означает для него долгую жизнь.
Несмотря на хаос, вызванный отсутствием связи, подразделения Красной Армии продолжали пробиваться из окружения. Они совершали в основном ночные вылазки, поскольку дневные атаки незамедлительно вызывали бомбежки со стороны Люфтваффе. Командующий немецкой 384-й пехотной дивизией записал 2 августа в своем дневнике: «Русские оказывают жестокое сопротивление. В основном это свежие силы, совсем молодые солдаты». А уже 3 августа он вновь берется за дневник и пишет: «Русские яростно сопротивляются и постоянно получают подкрепления. Вчера наш саперный батальон бежал с поля боя. Какой позор!» Вскоре его солдаты стали страдать от острых болей в животе. Виной тому была отравленная питьевая вода. «Здесь просто ужасно, – пишет командующий несколько дней спустя. – Такие кошмарные ночи. Все мы находимся в постоянном напряжении. Нервы не выдерживают».
Чтобы хоть как-то противостоять превосходству Люфтваффе в воздухе, авиаполки Красной Армии в срочном порядке стали перебрасываться на Сталинградский фронт из центральных районов. Летчики полка ночных истребителей, впервые приземлившись на новом аэродроме, с удивлением обнаружили, что взлетная полоса представляет собой не что иное, как колхозное поле, засеянное дынями и помидорами. Самым поразительным было то, что колхозники продолжали собирать урожай, не обращая внимания на самолеты. Расположение полка вскоре засек германский самолет-разведчик. Когда налетели «мессершмитты», в зону обстрела попал примыкавший к полю колхозный рынок. В мгновение ока сельская идиллия превратилась в сцену из ночного кошмара: перевернутые телеги, плачущие дети, окровавленные трупы, лежащие среди лотков с овощами и фруктами. Куда меньший урон понес авиаполк. Распорядок дня русских летчиков был таким жестким, что они даже обедали, не покидая своих боевых машин. Правила секретности были доведены до абсурда. Наземный персонал даже не смел посчитать количество самолетов на летном поле, не говоря уже о том, чтобы выяснить, сколько машин вернулось с задания. Неразбериха была полная, лишь взаимовыручка и сплоченность помогали пилотам делать свое дело. Показателен такой случай: майор Кондрашов, командир полка, был сбит над территорией, занятой немцами. Тяжелораненый, он все же сумел выбраться из самолета. Крестьянка, жившая неподалеку, перенесла его в свою хату. Место падения запомнили друзья пилота и после заката приземлились близ крестьянской избы. Летчики устроили Кондрашова на заднем сиденье истребителя и поспешили к ближайшему военному госпиталю. Командир полка остался жив, но, как знать, чем закончилась бы эта история, не подоспей друзья вовремя. Скорее всего, отсутствия майора просто не заметили бы.
Воздушные бои над Доном в первые дни августа не могли не привлечь внимания войск, сражавшихся на земле. Немецкие танкисты и пехотинцы, прикрывая глаза от солнца, следили за дымными следами в голубом небе. Русские истребители обычно атаковали наземные цели в полдень. Распорядок налетов советской авиации был столь постоянен, что «мессершмиттам» не составляло труда обнаружить противника. Каждая сбитая машина вызывала оживление и крики радости у сидевших в окопах немецких солдат. При передислокации немцы редко заботились о маскировке своих штабов. Работая по ночам в наспех разбитых палатках, офицеры обнаружили, что свет их ламп чаще привлекает мошкару, нежели пули противника. Днем, пока машины перевозили штаб на новою позицию, штабники дремали. Командующий 16-й танковой дивизией генерал Ганс Хубе порой спал даже во время сражения, прямо перед штабной палаткой. Внешность «папы Хубе», как называли его в войсках, производила на солдат неизгладимое впечатление: пристальный взгляд, изборожденное суровыми морщинами лицо и черный протез вместо левой руки, которую он потерял еще во время Первой мировой войны, действительно не так-то легко было забыть. Хубе был крайне дисциплинирован и твердо придерживался своего распорядка. Независимо от того, шло сражение или нет, каждые три часа он ел, считая, что и на войне необходимо поглощать должное количество калорий и витаминов. Его нельзя было причислить к интеллектуалам, но это был далеко не глупый, ясно мыслящий человек. Гитлер всегда восхищался им как солдатом.
Танкисты из дивизии Хубе не раз отпускали шуточки по поводу тупости русских, оставляющих танки на открытых местах. Правда, с другой стороны, они признавали, что Т-34 куда лучше германских танков. К сожалению, прицел этой замечательной машины был далек от совершенства. Дело осложнялось еще и тем, что лишь у некоторых русских командиров имелись бинокли и совсем уж единицы располагали рациями. Но самым слабым местом Красной Армии по-прежнему оставалась ее убогая тактика. Русские танкисты совершенно не использовали преимущества рельефа местности и, похоже, не знали принципов стрельбы и маневра. Как вскоре заметил Чуйков, танкисты оказались не в состоянии координировать свои атаки с авиацией. Порой немцы чувствовали себя настолько вольготно, что ослабляли караулы. Так 30 июля 1942 года группа танков Т-34 под покровом темноты подошла к штабу Хубе, расположившемуся в одной из деревень. Немецкие офицеры лихорадочно одевались под разрывами снарядов. Подевильз, военный корреспондент, приписанный к дивизии, так писал об этом в своем дневнике: «Весьма угнетающее зрелище». Немцев удивил и предыдущий день, когда русские танки совершили на них «невиданный гнусный налет», как выразился Хубе.
Очень скоро первое потрясение было преодолено. Подошло подкрепление из 2-го танкового полка, и уже неделю спустя русские танки полыхали на открытой низине. Экипаж одного из Т-34 пошел в самоубийственную атаку, обстреливая дивизионный транспорт. Атака длилась крайне недолго, ближайший немецкий танк прямой наводкой снес Т-34 башню. «Вам лучше бы перебраться за линию фронта, там куда безопасней», – заметил наутро Хубе Подевильзу, Подевильз оценил сарказм Хубе, но не внял его совету. Днем он, прихватив с собой пару солдат, проехал по проселку, прилегавшему к топи. Один русский танк еще дымился, и от него несло горелой человеческой плотью.
В штабе корпуса Подевильз узнал, что за последние восемь дней Красная Армия получила подкрепление тысячью танков, почти половина из них была уничтожена. Эти цифры, конечно, сильно преувеличены. Русские имели в своем распоряжении лишь 550 танков, причем часть экипажей даже не пробовала перебраться на противоположный берег. И тем не менее вид подбитых Т-34 впечатлял. Генерал фон Зейдлиц даже сказал, что издалека подбитые русские танки выглядят, как огромное стадо слонов.
Каким бы ни было истинное число уничтоженных бронемашин, немцы твердо знали, что победа не за горами. У русской «гидры» не могли без конца расти новые головы.
Фюрер, недовольный темпами наступления, вернулся к первоначальному плану захвата Сталинграда при помощи 4-й и 5-й армий. Потеря времени и топлива им не учитывалась. Танковые дивизии Гота отреагировали мгновенно. Встречая крайне слабое сопротивление, они вскоре подошли к городку Котельниково, в сотне километров к юго-западу от Сталинграда. Вопрос сейчас состоял в том, поспеют ли они за сделанными Гитлером изменениями плана. Генерал фон Рихтгофен на основе данных воздушной разведки 2 августа записал в своем дневнике: «Русские перебрасывают силы к Сталинграду со всех направлений». Паулюс при поддержке авиации Рихтгофена двинул в атаку 16-ю и 24-ю танковые дивизии. Через два дня ожесточенных боев немцам удалось окружить восемь стрелковых дивизий и всю артиллерию русских к западу от Дона. Окончательно окружение завершилось под Калачом. С вершины небольшой возвышенности на берегу «тихого Дона» немецкие танкисты смотрели на терявшийся в фиолетовых сумерках поселок Калач. За Калачом степь простиралась до самого Сталинграда. Поселок состоял из крохотных изб разбитой железнодорожной станции и «крайне примитивных» деревянных строений. Добившись такого успеха, танкисты шутили, испытывая счастливое облегчение после тягот и напряжения битвы. Из некоторых танков доносилось пение.