Кроме доставки горючего, боеприпасов и провианта самолеты должны были вывозить раненых из полевого госпиталя, расположенного рядом с аэродромом в Питомнике. Показателен тот факт, что командование 6-й армии приняло тайное решение отправить в тыл всех медицинских сестер, чтобы те не попали в руки русских солдат. Несмотря на секретность, об этом узнали офицеры 369-го хорватского пехотного полка и принялись обхаживать офицеров Люфтваффе, упрашивая тех под видом медсестер вывезти их любовниц. Многие летчики соглашались, но начальство было категорически против. «Да какая разница! – в один голос твердили молоденькие лейтенанты. – Какая разница кого вывозить – хорватских шлюх или медицинских сестер? Главное, чтобы женщины не попали к русским варварам». Окольными путями хорватам все же удалось отправить своих девиц в тыл.
Аэродром в Питомнике постепенно обрастал землянками и палатками, в которых засели многочисленные службы, штабы и пункты связи. Неудивительно, что данный аэродром очень скоро стал объектом пристального внимания советских истребителей и бомбардировщиков. Только за три дня, с 10 по 12 декабря включительно, русская авиация совершила на эту цель сорок два налета.
Русские пилоты, несмотря на свою чрезвычайную активность в небе над «котлом», все еще не осознали, какой богатый улов попал к ним в сети. Начальник разведки Донского фронта полковник Виноградов ошибочно полагал, что в окружении находились 80 тысяч немцев. Настоящая цифра была в три с половиной раза больше:
290 тысяч человек. Только войска союзников включали в себя остатки двух разбитых румынских дивизий, хорватский полк и транспортную колонну итальянцев, которые так некстати прибыли в Сталинград в надежде разжиться дровами среди городских развалин.
В боях к западу от Дона и на северном фланге самые большие потери понес 11-й корпус Штрекера. Австрийская 44-я пехотная дивизия потеряла около двух тысяч человек, 376-я дивизия – тысячу шесть человек, а 384-я – больше девятисот. Офицеры 6-й армии по вечерам садились за стол и принимались писать письма родным и близким погибших солдат. «Мне выпала тяжелая обязанность сообщить вам, что ваш сын... брат... муж...»
После ноябрьских морозов наступил короткий период оттепели. Солдаты все чаще стали прибегать к практике окопной жизни времен Первой мировой войны. Для того чтобы смыть с ладоней засохшую грязь, использовался единственный, всегда доступный источник теплой жидкости. На вшей никто уже не обращал внимания.
Отступающим дивизиям пришлось очень туго. Рытье окопов и строительство блиндажей было делом нелегким. Впрочем, самую грязную работу за немцев выполняли русские военнопленные. Наученные горьким опытом уличных боев в Сталинграде, немцы старались устраивать блиндажи под подбитыми танками и очень быстро приспособились выгодно использовать каждую естественную или рукотворную складку местности. Земля промерзла до такой степени, что даже костры не помогали почве оттаять. К тому же топливо в открытой степи было большим дефицитом. Крестьянские дома находились далеко от линии фронта, а если уж обнаруживалась какая-нибудь одиноко стоящая хата, то ее в мгновение ока растаскивали по бревнышку.
Разбирая избы местных жителей, солдаты стремились создать в своих землянках хотя бы видимость уюта. Они мастерили рамочки для почтовых открыток и фотографий и развешивали их по стенам. Никто не смел даже пальцем коснуться этих трогательных напоминаний о родном доме. Офицеры, помимо того, заботились, чтобы у них были койки и столы. Генерал Адлер фон Даниэльс занимал целый блиндажный комплекс, который спланировал для него один из офицеров. Командир 16-й танковой дивизии тоже занимал самый большой блиндаж, главным украшением которого служил неведомо откуда взявшийся рояль. Здесь под землей, откуда наружу не проникало ни звука, он играл Баха, Генделя, Моцарта и свою любимую 1-ю патетическую сонату Бетховена. В его исполнении соната звучала совсем обречено. Командир играл на рояле даже тогда, когда стены блиндажа сотрясались от разрывов бомб и с потолка сыпался песок. Он не прекращал игры и в случае, если к нему заходил кто-нибудь из офицеров, чтобы доложить обстановку.
Некоторым подразделениям посчастливилось остаться на прежних позициях. 297-я пехотная дивизия, располагавшаяся южнее Сталинграда, закончила строительство тщательно спланированного подземного госпиталя как раз перед наступлением русских. Солдаты очень боялись потерять удобное убежище вместе с медицинским оборудованием, кроватями и кухонной посудой, которую доставили поездом прямо из Германии. Однако их опасения были напрасны.
Когда 6-я армия попала в окружение, вся дивизия облегченно вздохнула. Драгоценный госпиталь оказался в нескольких километрах от передовой.
Многие солдаты не успели получить зимнее обмундирование и вынуждены были сами добывать одежду или изготавливать ее из подручных средств. В особой цене была советская униформа – кители, стеганые штаны галифе, теплые фуфайки. Никакой критики не выдерживали германские головные уборы. В мороз стальные шлемы превращались в холодильники, и тогда солдатам приходилось пускать в ход разные обмотки, шарфы и даже русские портянки. Отчаянная нужда в меховых рукавицах заставляла немцев убивать бродячих собак. Находились такие умельцы, которые шили себе поддевки не только из собачьего меха, но и из грубо выделанных лошадиных шкур.
Хуже всех пришлось тем подразделениям, которые отступили на новые позиции и разместились в открытой степи в западной части «котла». «По ночам холод пробирает до костей, – записал в своем дневнике артиллерийский офицер, отступивший со своей частью за Дон. – Сколько еще мы будем спать под открытым небом? Тело уже не в состоянии это выносить, а в довершение всех бед – грязь и вши!» Антисанитария в частях действительно приняла угрожающие размеры. Солдаты спали в ямах, тесно прижавшись друг к другу, как сардины в банке. Общим одеялом служил накинутый сверху брезент. Не удивительно, что инфекции распространялись со скоростью степного пожара. Дизентерия превратилась в сущее бедствие. Ослабевшие солдаты справляли большую нужду прямо в окопах, а потом лопатой выбрасывали отходы через бруствер.
Однако родных и близких бойцы старались щадить. В письмах домой не было даже намека на те ужасные условия, в которых им приходилось существовать. «Мы ютимся в землянках посреди степи. Кругом грязь, но с этим ничего не поделаешь. Погода пугает своими резкими перепадами – то дождь, то снег, потом снова оттепель». И ни слова о паразитах или мышах, которые устраивали свои норы в тех же ямах и деловито сновали между солдатских тел.
Паразиты и до этого донимали немецких солдат, но после окружения нашествие «маленьких партизан» приняло угрожающие размеры. «Вши застигли нас врасплох, – записал в своем дневнике один фельдфебель из танкового полка. – Невозможно помыться, поменять белье – и вот результат. Отлавливать их нет ни времени ни сил. Впрочем, как-то я убил в своей каске около двухсот маленьких тварей». Какой-то солдат переиначил текст популярной немецкой песенки и весело напевал:
Под лампой в маленькой избушке
Я каждый вечер гоняю вошку.
Долгими зимними вечерами солдаты говорили о доме, о том, какая прекрасная жизнь была до войны. Все бойцы 376-й пехотной дивизии плакали горючими слезами, вспоминая свою жизнь в Ангулеме до отправки на Восточный фронт: маленькие уютные бистро, дешевое вино и очаровательные французские девушки. Другие улетали мыслями еще дальше, в то триумфальное лето 1940 года, когда они победителями возвратились домой.
Частенько в землянках звучали сентиментальные мелодии, исполняемые на губных гармошках.
После столь драматического поворота судьбы солдаты цеплялись за слухи еще больше, чем раньше, и изводили себя и офицеров вопросами и домыслами. Даже командиры имели весьма смутное представление об истинном положении дел. Многие мечтали получить ранение, легкое, не увечное и желательно не очень болезненное, которое позволило бы попасть в госпиталь и эвакуироваться. Солдатам, получившим отпуск незадолго до того, как ловушка захлопнулась, откровенно завидовали, а над теми, кто вернулся из отпуска перед самым окружением, добродушно посмеивались и жалели. Однако никто не слышал, чтобы на судьбу жаловался доктор Курт Ройбер, вернувшийся в свое подразделение за два дня до наступления русских. Очень скоро доктору пришлось взять на себя обязанности священника, с которыми он справлялся ничуть не хуже, чем с врачебной практикой.
Окруженные немцы полагали, что солдаты Красной Армии обеспечены всем необходимым, в частности хорошей едой и теплой одеждой. Это было далеко не так. «Подвоз продовольствия на передовую осуществляется несвоевременно, – говорится в одном из советских донесений. – Имеются многочисленные случаи обморожения. Солдаты надолго выбывают из строя и отправляются в госпиталь».
Лучше всех были экипированы и накормлены советские снайперы. Им почти ни в чем не отказывали. Облаченные в белые маскхалаты, они в заснеженной степи действовали парами. Один с оптической подзорной трубой, другой с дальнобойной винтовкой. Ночью снайперы выползали на нейтральную полосу и, затаившись в снежных норах, высматривали солдат противника. Жизнь стрелков подвергалась большому риску, поскольку спрятаться в степи было негде, а в случае обнаружения бежать некуда. И все же «снайперский почин» привлекал гораздо больше добровольцев, чем требовалось или чем можно было подготовить.
На первый взгляд может показаться странным, что в эти победные для Красной Армии дни количество дезертиров и перебежчиков с советской стороны отнюдь не уменьшилось. Данному парадоксу есть объяснение. Дело в том, что солдаты просто не знали истинного положения вещей и не доверяли своим командирам, считая торжественные отчеты очередной пропагандистской уловкой. От пленных немцев офицеры НКВД узнавали, что перебежчики были совершенно сбиты с толку. Они не верили в то, что 6-я армия окружена, а убедившись в этом, готовы были бежать обратно.