Запись, сделанная в штабном дневнике 6-й армии рождественским утром, гласит: «За последние двое суток не прибыло ни одного самолета. Горючее и боеприпасы на исходе». В тот же день Паулюс отправил Цейтцлеру тревожную телеграмму: «Если в ближайшие дни мы не получим сверхнормативного продовольствия, в войсках следует ожидать резкого скачка смертности в результате истощения». Паулюс считал, что причиной задержки стала снежная буря, он еще не знал о прорыве русских танков к аэродрому в Тацинской. Манштейн не известил его даже о советском контрнаступлении, остановившем продвижение танковых дивизий Гота. Лишь 26 декабря в «котел» было сброшено сто восемь тонн грузов, среди них десять тонн конфет к празднику, но ни капли горючего.
В свободное время солдаты, как правило, писали письма домой. «В душе все мы продолжаем надеяться, что все изменится к лучшему», – писал своей жене врач 44-й пехотной дивизии. Под этими словами подписались бы многие, но не командующий 6-й армии Паулюс, который был информирован все же несколько лучше своих солдат. В его дневнике есть такая запись: «Рождество, конечно, получилось не очень веселое. В тяжелые времена лучше избегать празднеств... Не следует, как мне кажется, ожидать слишком многого от судьбы».
Письма немецких и русских солдат всегда сильно отличались друг от друга, но после Рождества эта разница стала еще разительней. Если письма немцев были проникнуты тоской по дому и семье, то письма советских бойцов дышали уверенностью в скорой победе. «Дорогая, мы бьем гадов и гоним их туда, откуда они пришли, – писал жене русский солдат. – Успехи Красной Армии приближают день победы и нашу с тобой встречу». А вот письмо бойца по имени Коля, адресованное, видимо, его невесте: «Здравствуй, Маша. Я сражаюсь здесь уже три месяца, защищая наш красавец ... (вымарано цензором). Мы начали теснить фрицев и загнали их в окружение. Каждую неделю несколько тысяч немцев сдаются в плен, а еще больше гибнет в боях. Остались самые упрямые из частей СС, которые засели в бункерах и палят оттуда почем зря. Я собираюсь один такой бункер взорвать вместе с фашистами. Остаюсь, навечно твой. Коля».
В первый день Рождества температура упала до минус 25 градусов. Вода в бомбовых воронках, какими бы они ни были глубокими, промерзла до самого дна. Капелланы проводили службу под завывание ветра и хлопанье брезентовых палаток. Во время мессы солдаты ощущали моральное превосходство и чувствовали свою правоту уже только потому, что сражались против безбожников и коммунистов.
Однако не везде Рождество прошло гладко. Доктор Ренольди, начальник медицинской службы 6-й армии, запретил эвакуацию солдат с обморожениями на том основании, что они могли обморозиться специально, чтобы выбраться из «котла» и таким образом избежать лишений. Но хуже всех пришлось русским военнопленным, которые не могли рассчитывать даже на скудный паек. Их кормили гнилым зерном со сталинградского элеватора. Перед самым праздником смертность среди пленных достигла двадцати человек в день. Тыловой офицер, ответственный за продовольственное обеспечение военнопленных, утверждал, что причиной столь высокой смертности стала эпидемия тифа, а вовсе не голод. Даже когда появились случаи людоедства, немецкое командование не сделало ничего для улучшения жизни военнопленных, поскольку это означало бы «уменьшение пайка для немецких солдат».
В рождественскую ночь температура упала еще ниже. Бои тем не менее продолжались. В северо-восточном секторе «котла» оборону держали 16-я танковая и 6-я моторизованная дивизии. Несмотря на сильный встречный ветер, тридцатипятиградусный мороз и нехватку боеприпасов, две немецкие дивизии смогли уничтожить около семидесяти русских танков.
Утром 26 декабря Паулюс отправил Манштейну телеграмму, начинавшуюся словами; «Большие потери личного состава, холод, нехватка провизии и боеприпасов катастрофически снизили боеспособность дивизий». Затем Паулюс предупреждал, что, если и дальше так пойдет, армия долго не продержится. В тот же день генерал Хубе, командующий 14-м танковым корпусом, получил из ставки фюрера приказ вылететь сначала в штаб Манштейна в Новочеркасске, а потом в Восточную Пруссию, чтобы лично из рук Гитлера получить мечи к своему Рыцарскому кресту с дубовыми листьями. Паулюс велел Шмидту предоставить Хубе все документы, касающиеся положения дел в 6-й армии, начиная с отсутствия горючего и боеприпасов и заканчивая нехваткой медикаментов. Узнав о визите Хубе в Растенбург, штабные офицеры воспряли духом. Все знали, что Гитлер немного побаивается однорукого генерала. Штабисты никак не могли поверить в то, что фюрер способен бросить 6-ю армию в беде.
Гитлер же был уверен в том, что сделал для спасения армии Паулюса все возможное, и ни здравый смысл, ни реальные факты не могли его переубедить. Накануне Рождества в штаб группы армий «Дон» пришла поздравительная телеграмма, в которой фюрер обещал вскоре прислать на подмогу триста танков и штурмовых орудий. Кого-то это обещание, может быть, и могло обмануть, но Манштейн-то знал, что Гитлер выдает желаемое за действительность.
А тем временем в Сталинграде остатки дивизий Зейдлица мужественно держали оборону. Катастрофическая нехватка боеприпасов заставляла немецких солдат прятаться в подвалах и блиндажах как от холода, так и от обстрелов советской артиллерии. Василий Гроссман писал: «Они сидят там, как пещерные люди каменного века, пожирая поджаренную на огне конину, среди руин прекрасного города, который они разрушили».
В штабном дневнике 6-й армии фраза «сильная наступательная активность войск противника» встречалась в эти дни особенно часто. Ганс Урбан, двадцативосьмилетний сержант родом из Дармштадта, находившийся в составе 389-й пехотной дивизии, позднее дал детальный отчет о боях, имевших место в конце декабря к северу от Сталинграда. «Обычно русские предпринимали атаки на рассвете и вечером, после массированного обстрела наших позиций из артиллерийских орудий и минометов. Если противнику удавалось захватить пару блиндажей, позднее нам приходилось их отбивать. 30 декабря, после множественных атак Красной Армии, моему подразделению было приказано выдвинуться на передовую. Мои солдаты с их жалкими пулеметами смогли отбить атаку русских со стороны Спартановки. Стрелков-пехотинцев, удерживавших этот сектор, до того измотали непрекращающиеся бои, что от них было мало толку. Прояви противник чуть большую активность, они, пожалуй, не задумываясь покинули бы позицию. Мои пулеметчики еще не пристрелялись к местности, в то время как русские бойцы использовали каждую складку рельефа, каждую развалину в качестве укрытия. Нам пришлось подпустить врагов поближе, прежде чем открыть огонь. Перед нашими окопами полегло несколько десятков русских солдат, но оставшиеся продолжали наступать, забрасывая нас гранатами. Мое подразделение отступило.
Утром первого января Красная Армия предприняла новую атаку. Теперь в распоряжении русских было не менее трех рот. Впрочем, этого нельзя утверждать точно, потому что они, как тараканы, прятались в лощинах, воронках и среди развалин. Попав под перекрестный огонь наших двух пулеметов, противник, понеся большие потери, отступил. Мы захватили советские минометы и, хотя никто из нас никогда не имел с ними дела, воспользовались случаем – обстреляли русских из их же оружия. Когда все закончилось, мы были до того измучены, а вокруг валялось так много окоченевших вражеских трупов, что не смогли отыскать среди них и похоронить наших товарищей».
Несмотря на свой пессимизм, Паулюс тем не менее подписал удивительно бодрое новогоднее послание к солдатам 6-й армии. «Наша воля к победе непоколебима, а Новый год наверняка принесет нам избавление! Я пока не могу сказать, когда это случится, но наш фюрер никогда не нарушал своего слова, не нарушит его и сейчас».
Поскольку Гитлер настоял, чтобы 6-я армия и в заснеженных волжских степях жила по берлинскому времени, русский Новый год наступил на два часа раньше, чем немецкий. Наступление 1943 года русские приветствовали залпом из тысяч орудий, что несколько огорчило генерала Эдлера фон Даниэльса, который в этот момент сдавал карты и вынужден был прервать игру. Вообще-то Даниэльс пребывал в хорошем настроении. Фюрер накануне произвел его в генерал-лейтенанты и наградил Рыцарским крестом. Кроме того, в качестве новогоднего подарка он получил от Паулюса бутылку шампанского. Другие генералы 6-й армии в эти дни тоже больше беспокоились о повышениях и наградах, чем о судьбе окруженной группировки.
Наступление немецкого Нового года ознаменовали только слабые залпы из осветительных ракетниц: патроны приходилось беречь. Разлив по кружкам припасенный загодя спирт, которого Все равно оказалось крайне мало, солдаты поздравили друг друга с Новым годом, тем празднование и кончилось. Советские же дивизии, напротив, не испытывали недостатка как в патронах, так и в горячительных напитках. Морской пехотинец Виктор Барсов записал в своем дневнике: «Мы славно встретили Новый год. Вечером я выпил 250 граммов спирта и хорошо закусил, а наутро еще и опохмелился стаканом водки».
И все же немецкие солдаты в своем несчастье лелеяли светлую надежду на то, что Новый год принесет им избавление от всех бед. Фриц Шульман писал домой: «Дорогие родители, у меня все хорошо. Жаль только, что сегодня я снова заступаю в караул. Надеюсь, 1943 год будет хоть немного получше 1942».
Всеобщую вспышку безграничного оптимизма вызвало новогоднее послание Гитлера к Паулюсу и всей 6-й армии. Нужно было обладать недюжинной проницательностью, чтобы обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство: текст обращения не содержал никаких конкретных обещаний. «От имени всего немецкого народа я шлю вам и вашей доблестной армии самые сердечные пожелания успеха в Новом году. Я хорошо понимаю все сложности вашего положения, а героизм ваших войск вызывает у меня глубокое уважение. Вы и ваши солдаты должны вступить в Новый год с твердой уверенностью в том, что вермахт сделает все возможное, чтобы вызволить вас из беды. Ваша стойкость послужит примером для германских вооруженных сил. Адольф Гитлер».