Помимо заботы о детях, у Сталинградского комитета партии были и другие дела. В первом сообщении, отправленном в Москву, говорилось: «Во всех районах города восстановлена советская власть». Уже 4 февраля политработники провели общегородское собрание, в котором приняли участие солдаты и уцелевшие мирные жители. На собрании произносились длинные речи, посвященные в основном «товарищу Сталину» и его мудрому руководству Красной Армией.
Поначалу власти не разрешали людям, эвакуированным на восточный берег, вернуться домой – необходимо было прежде обезвредить неразорвавшиеся снаряды. Командам саперов еще предстояло проложить проходы и обозначить опасные районы. Однако люди не стали дожидаться официального разрешения и по волжскому льду ринулись в город. На стенах разрушенных зданий появились надписи, следующего содержания: «Мама! У нас все хорошо. Ищи нас в Бекетовке. Клава». Многие таким образом находили своих родных. Однако некоторым так и не удалось узнать, уцелели их близкие или нет.
Помимо советских граждан на митинге присутствовали пленные немцы. Специально для них на собрание пригласили немецких коммунистов – Вальтера Ульбрихта, Эриха Вайнерта и Вильгельма Пика. Дрожа от холода и слабости, пленные вынуждены были слушать их разглагольствования. Смертность среди военнопленных была чрезвычайно высока. Голод и жестокое обращение привели к тому, что из девяноста тысяч пленных выжила едва ли половина. Впоследствии советское командование признало, что приказы о гуманном обращении с военнопленными полностью игнорировались. Теперь уже невозможно определить, какое количество немцев было убито во время или вскоре после окружения. Чаще всего русские солдаты стреляли в поверженного врага из желания отомстить за смерть родных или товарищей.
В госпиталях для военнопленных смертность была еще выше, чем в лагерях. Самый крупный госпиталь находился в тоннеле близ устья реки Царица. По стенам постоянно струилась вода, легкие с трудом втягивали в себя спертый воздух. Содержание кислорода в атмосфере было так мало, что самодельные светильники то и дело гасли. Тоннель был настолько узким, что раненых приходилось укладывать вплотную друг к другу прямо на земляном полу. Пройти, не споткнувшись о чьи-либо израненные или обмороженные ноги, не представлялось возможным. Чаще всего обмороженные умирали от гангрены, поскольку хирурги просто не успевали делать операции. Если же раненый все-таки доживал до ампутации, которая проводилась без всякой анестезии, шансов остаться в живых у него все равно было крайне мало.
Условия, в которых оказались раненые военнопленные, были ужасны. Люди гнили заживо, а доктора ничего не могли сделать для их спасения. Бинтов и медикаментов катастрофически не хватало. Санитарное оборудование отсутствовало напрочь. Сотня страдающих дизентерией больных пользовалась одним-единственным ведром. Те раненые, которые не могли самостоятельно подняться, лежали окутанные смрадом собственных испражнений. Санитары сбивались с ног и все равно не могли всех обслужить. А ведь нужно было еще доставлять воду и разносить пищу.
Русские доктора не вели историй болезни и не записывали имен своих пациентов. К людям, которых они призваны были лечить, врачи относились хуже, чем к скоту. Показателен такой случай: когда капеллан из 297-й дивизии наклонился над умирающим солдатом, советский майор убил его выстрелом в затылок. Русские доктора признавали, что содержание раненых в госпиталях оставляет желать лучшего. Некоторые искренне сочувствовали немцам. Комендант одного из госпиталей, например, делился с германскими врачами сигаретами и едой. Но были и такие, которые предлагали раненым обменять на хлеб что-нибудь ценное – чудом сохранившиеся часы или фотоаппарат. Один солдат из 44-й пехотной дивизии описывал такой случай: русская женщина-хирург с простым крестьянским лицом принесла буханку хлеба в надежде обменять ее на какую-нибудь вещь. Молодой австриец предложил ей серебряный карманный хронометр, который ему подарил отец. Женщина с радостью согласилась и, оставив хлеб, ушла. Солдат разделил буханку с товарищами, съев лишь маленький кусочек.
Испытания, выпавшие на долю этих людей, позволили разобраться, кто есть кто. Отношения вчерашних боевых товарищей претерпели серьезные изменения. Некоторые с поразительным бесстыдством пользовались беспомощностью своих соотечественников. Мародерство цвело пышным цветом. Воры обирали не только трупы, но и ослабевших раненых. Часы, обручальные кольца, даже золотые коронки – все это исчезало в бездонных карманах нечистых на руку солдат. Но природа заботилась о справедливости согласно своим законам. Грабители вместе с добычей уносили с собой паразитов, переносчиков заразы. Потом они сами метались в тифозном бреду и готовы были отдать все золото мира за глоток чистого воздуха.
Поначалу советские власти вообще не снабжали пленных продовольствием. Материалы НКВД показывают, что, готовясь к окружению противника, русские и не думали подготовить хоть что-нибудь для содержания и пропитания военнопленных. Немецкий писатель и коммунист Эрих Вайнерт заявлял, что трудности со снабжением были вызваны обильными снегопадами. На деле же проблему породили полное безразличие, бюрократизм властей, а также отсутствие координации в действиях армии и НКВД.
Советские граждане сами страдали от голода и выражали недовольство тем, что надо кормить еще и пленных. Красноармейцы питались крайне плохо, мирные жители перебивались кое-как, поэтому разговоры о снабжении продуктами захватчиков воспринимались как нечто кощунственное. В госпиталя для военнопленных продукты стали завозить через три-четыре дня после капитуляции 6-й армии. В лагерях немцы голодали еще две недели. Больным доставалось менее чем по буханке хлеба на десятерых и жидкий суп из проса с соленой рыбой. Впрочем, странно было бы ожидать лучшего отношения, тем более, что русские прекрасно знали, как сами немцы обращаются с пленными.
Особую озабоченность врачей вызывало отнюдь не истощение раненых, а эпидемия тифа. Они с тревогой ждали распространения болезни, но помалкивали, опасаясь паники. К счастью, подземный тоннель обладал разветвленной сетью коридоров, и врачи могли изолировать больных тифом. Доктора не раз обращались к властям с просьбами принять необходимые меры, но когда их мольбы были наконец услышаны, большинство мирных жителей и красноармейцев уже заразилось.
Смертность среди военнопленных приняла угрожающие размеры, солдаты не видели смысла цепляться за жизнь, поскольку уже не надеялись увидеть когда-нибудь свои семьи. Им казалось, что Германия находится на другой планете, попасть на которую никогда не удастся. Смерть же несла с собой избавление от страданий и душевных мук. Лишь сильные, волевые люди да верующие еще продолжали бороться.
Эрих Вайнерт так писал о военнопленных: «Они похожи на призраков. Шаркающая походка, дрожащие руки, замутненный взгляд делают их совершенно одинаковыми. В толпе невозможно отличить одного от другого». На марше пленные старались занять место в голове колонны, поближе к конвойным, потому что местные жители срывали с них одеяла, плевали в лицо и даже кидали камнями. Охранники редко препятствовали этим невинным забавам.
Больше всего повезло тем немцам, которые попали в лагеря в непосредственной близости от Сталинграда. Лагерь в Дубовке находился всего в двенадцати километрах от города. Однако дорога до него заняла целых три дня. На ночь пленных загоняли в полуразрушенные здания без крыши. Конвоиры не упускали возможности напомнить немцам, что за такой ночлег они должны благодарить бомбардировщиков Люфтваффе.
Многие марши, которые пришлось совершить пленным, нельзя назвать иначе, как убийственные. Самой трудной оказалась дорога на Бекетовку. От реки Царица через Гумрак и Городище она занимала пять дней. Пленные шли без воды и пищи по тридцатиградусному морозу. Как только кто-либо, обессилев, падал в снег, тут же раздавался выстрел и упавший не поднимался уже никогда. От жажды солдаты страдали даже больше, чем от голода. Кругом лежал снег, но для того чтобы захватить хоть горсточку, нужно было выйти из колонны, а это было строжайше запрещено. Немногие пытались утолить жажду таким способом.
Ночевали пленные прямо в снегу, тесно прижавшись друг к другу. Многие замерзали и, бывало, проснувшись, люди обнаруживали рядом окоченевшие трупы. Во избежание этого немцы организовали дежурства. Часть пленных спала, а остальные бодрствовали. Через час они менялись местами. Некоторые вообще не ложились, пытаясь спать стоя.
Утро не несло облегчения. Впереди опять ждал ужас дороги. Те, кто был еще в состоянии самостоятельно передвигаться, шли дальше, а ослабевших от голода русские просто оставляли умирать на морозе. Пленный немец из 305-й пехотной дивизии вспоминал: «Когда мы выходили, нас было полторы тысячи человек, до Бекетовки добрались лишь сто двадцать».
Над воротами лагеря в Бекетовке очень уместна была бы надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий». По прибытии лагерная охрана первым делом обыскивала пленных, а затем выстраивала для регистрации. Люди часами стояли на холоде, пока охрана не спеша их пересчитывала. Пленные подвергались этой процедуре каждый день. После регистрации немцев расселили по деревянным баракам. По свидетельствам очевидцев, в каждом бараке, рассчитанном на десять человек, ютилось по сорок-пятьдесят. К 4 февраля в лагере в Бекетовке собралось 50 тысяч военнопленных, многие из которых были ранены или больны.
Лагерное начальство пребывало в полной растерянности. Транспорт отсутствовал, воду привозили в железных бочках на телегах, запряженных верблюдами, да и то нерегулярно. Пленный врач-австриец так описывал свои впечатления от первых дней пребывания в лагере: «Есть нечего, пить нечего... Люди пытаются утолить жажду грязным снегом и желтым от мочи льдом. Каждое утро – новые трупы». Через два дня после прибытия пленных впервые накормили обедом, который состоял из размоченных в теплой воде отрубей. Русские называли это пойло супом.