Анатолий Мережко отмечает «огромные проблемы с обеспечением», которые продолжали беспокоить 62-ю армию в тот период и, как признал он откровенно, не были до конца преодолены: «Даже если в ходе битвы наблюдалось улучшение ситуации, мы постоянно испытывали отчаянную нехватку боеприпасов и провианта. Вещи складывались наихудшим образом. В конце октября 1942-го обстоятельства стали критическими. Мы знали, что Волгу скоро скует лед, так что пересечь ее с помощью какого-либо транспорта станет невозможным. Отчеты нашей разведки говорили, что в Сталинград по-прежнему прибывают свежие фашистские формирования. А наши пути поступления пополнений и боеприпасов вскоре должны были оказаться перерезанными. Наш командующий Чуйков накапливал чрезвычайные резервы, чтобы в этом случае мы смогли продержаться еще несколько дней. Но основные перспективы выглядели пугающими».
Для защищающей город 62-й армии нехватка материально-технического обеспечения представляла ужасную угрозу. От военачальника требовался совершенно особый стиль руководства, чтобы при подобных обстоятельствах поддержать волю к сопротивлению. Шатравко вспоминает обращение Чуйкова к войскам на склоне Мамаева кургана: «Он говорил с нами прямо, как говорит мужчина с мужчиной. Он сказал откровенно, что сегодняшняя ситуация со снабжением абсолютно неопределенна, и обещал сделать все от него зависящее, чтобы ее переломить. Мы верили ему и впервые почувствовали, что у нас есть командующий, который заботится о своих солдатах».
Связь
Принято говорить, что связь – это нервный центр армии. Немецкая система связи была превосходной, а средства связи русских оказались устаревшими и ненадежными. Это было заметно еще в степи и стало ясно как день в Сталинграде. Василий Чуйков, который лучше, чем кто бы то ни было, знал ситуацию в Сталинграде, позднее писал: «Ко второму году войны состояние связи так и не сдвинулось с мертвой точки. Гитлеровцы используют радиоустройства во всех частях, а мы зачастую полагаемся на кабельные коммуникации, которые постоянно приходят в негодность. Мы вынуждены все время посылать офицеров выяснять, что происходит. Это в невероятной степени снижает эффективность управления войсками. Часто приказы с грифом «срочно» попадают в армейские подразделения, когда населенные пункты, упомянутые в них, уже оставлены либо частей, которым предназначался приказ, не существует больше».
В июле 1942-го генерал-полковник Василевский признавал: «Наш боевой опыт показывает, что управление войсками в Красной Армии находится на неприемлемом уровне. К несчастью, я должен заметить, что основным средством связи в пределах армии остается меднопроводной телефон. Командирам удается контролировать свой личный состав, только пока провод цел, но стоит ему оказаться нарушенным, и контроль теряется».
Анатолий Мережко откровенен насчет проблем со связью у защитников города: «Немцы сначала осознали нашу слабость в степи. Все их танки были оснащены рациями, в то время как у нас единственная радиостанция была лишь у командира части, а другим танкам оставалось только следовать за ним. Связь также осуществлялась с помощью сигналов руками и флагами. Враг быстро начал использовать это: как только командир танка вставал, чтобы отдать приказ остальным, он становился мишенью снайпера».
Николай Орлов был командиром одной из таких танковых рот. Его батальон был развернут на севере Сталинграда с целью остановить вторжение немцев в город. «Враг достиг Волги у Рынка, и нам приказали выбить противника, – вспоминает Орлов. – Мы начали контратаку. От меня требовалось указывать другим танкам направление огня. Но как только я высунулся из люка, немецкий снайпер поймал меня в оптический прицел. Его первая пуля попала в мой головной радиотелефон. Удар оказался столь сильным, что свалил меня на землю. Ощущения были такими, как если бы меня ударили дубиной. Я резко вскочил на ноги, но вторая пуля прошла через ремень у меня на поясе, а третья пробила легкое. Кое-как меня доставили в госпиталь. Я думаю, что только чудом выжил тогда».
Мережко очерчивает проблему шире: «Наши средства радиосвязи были крайне убогими, и наши офицеры упорно не хотели их использовать, поскольку немцы перехватывали наши радиосигналы. Их техническое оснащение было гораздо лучше нашего. Они могли создавать радиопомехи и прерывать нашу связь или даже включаться в наши разговоры. Порою, подчеркивая свое техническое превосходство, фрицы неожиданно кричали нам: «Русские, хватит болтать!»
Радистка Мария Фаустова подтверждает столь угнетающее состояние дел: «Я служила в батальоне связи, дислоцировавшемся на волжской набережной. Немцы постоянно создавали помехи в нашем радиоэфире. Они могли без особого труда прервать наши радиосигналы, и это создавало нам серьезные проблемы».
В этой области Паулюс, чьи успехи в Сталинградской битве сегодня кажутся смешными, заслуживает значительной похвалы. Его часть радиоперехвата в составе 6-й армии продемонстрировала впечатляющее умение. Она совершила нечто удивительное за время окружения, и ее значение в немецкой наступательной операции, особенно во время мощнейшей атаки 14 октября, не получило заслуженного внимания.
Слабая оснащенность русских радиосвязью и их плохая подготовка стали основным источником излишнего доверия к полевым телефонам, как поясняет Мережко: «Нашим основным средством связи оставался телефонный кабель. В боях за Сталинград это оказалось особенно уязвимым местом. Мы старались протягивать кабель под землей, иногда через канализацию, но зачастую такое было невозможно. Поэтому мы были вынуждены прокладывать его по открытой местности, где он легко мог быть поврежден».
Леонид Гуревич, офицер связи 13-й гвардейской дивизии в Сталинграде, вспоминает: «Мы тащили кабель и телефонные аппараты сотни метров, через безлюдные и опасные городские руины, но нам приходилось идти дальше, потому что наша пехота не могла обойтись без этого».
Уязвимость русских в отношении средств связи под Сталинградом снова и снова использовалась их врагом.
Сплоченность армии
Солдаты 6-й немецкой армии сражались бок о бок в течение двух лет, в то время как их оппоненты были соединены в воинские формирования за несколько недель, к тому же в критической обстановке. В этом исследовании я обычно использовал слово «русские» как основное обозначение защитников Сталинграда, но фактически Советский Союз, крупнейшей частью которого была Россия, состоял из множества национальностей. Ричард Овери в «Русской войне» выразил это так: «Конечно, это не была только лишь «русская война». Российская империя и сменивший ее Советский Союз охватывали многочисленную этническую географию. В 1940-м русские составляли только 58 процентов населения. Кроме них, было еще как минимум двадцать других национальностей, наиболее многочисленные из них – украинцы и белорусы, чьи территории на западе Советского Союза больше всего пострадали от войны».
Как указывает Овери, Советский Союз также распространялся на всю Северную и Центральную Азию. Во время военного кризиса 1942 года в вооруженные силы были спешно призваны неподготовленные новобранцы из республик Центральной Азии.
Анатолий Козлов говорит об этом прямо: «Состав наших армий в период отступления вызывал крайнее беспокойство. Было правилом, чтобы как минимум две трети солдат были из России, Белоруссии или Украины. Только так можно было добиться боевой эффективности войск. Однако здесь мы, напротив, обнаружили, что большинство бойцов составляют представители центрально-азиатских республик со слабой подготовкой и низкой мотивацией участия в войне и вдобавок не понимающие многих основных русских слов. Мне дали полк татарских новобранцев. Они не могли говорить по-русски, у них не было ни оружия, ни техники, и они даже не представляли, как их использовать. Я попытался научить их стрелять из пулемета, но до чего сложной задачей это оказалось!»
Михаил Борисов вторит словам Козлова: «Отступая к Дону, я сталкивался с толпами узбеков. Они были медлительны и апатичны и выглядели абсолютно негодными для борьбы».
Дивизии, которыми усилили 62-ю армию в разгар Сталинградской битвы, были гораздо лучше подготовлены и вооружены, но многонациональность оставалась проблемой для защитников. Владимир Киселев, командир роты 13-й гвардейской дивизии, вспоминает: «Среди нас было много узбеков, они с трудом понимали русский. Ты их спрашиваешь, к примеру: из какой ты роты? И получаешь совершенно не имеющий отношения к вопросу ответ, да еще на ломаном русском, вроде такого: мы не ели ни крошки хлеба уже три дня».
Советская пропаганда невероятно гордилась, что защитники Дома Павлова, одной из твердынь Сталинграда, были представителями пятнадцати различных национальностей, но такое чувство сплоченности нередко забывалось при других обстоятельствах.
Боевая память
Ведя боевые действия, немцы всегда стремились создать психологический эффект, чтобы привести противника в ужас и парализовать его волю к борьбе. Фашистская тактика окружения сеяла страх в рядах врага, заставляя бойцов противника ощущать себя отрезанными от остальной армии и обреченными на уничтожение.
Боевой опыт армии представляет собой нечто вроде «коллективной памяти». Встречая бешеный напор немцев под Сталинградом, бойцы 62-й армии неминуемо вспоминали о более раннем болезненном поражении на Дону, когда большая часть армии была окружена и уничтожена. Русских мучил страх, что история повторится на берегах Волги.
С чисто тактической точки зрения шаблонное поведение немцев делало их действия предсказуемыми и увеличивало их уязвимость во время городских боев на сжатом пространстве улиц. Однако если посмотреть на моральное противоборство армий, то такая тактика давала немцам значительные преимущества. Мережко так рассказывает об этом: «Во время отступления в степи враг буквально играл с нами. В ночное время немцы направляли к нашим позициям хорошо вооруженных автоматчиков на мотоциклах. Они начинали стрелять со всех сторон, чтобы создать шум и заставить нас поверить, что мы окружены. Мы называли их ночными актерами. Но некоторая часть наших войск, когда видела вспышки ракет и слышала рядом непрерывную стрельбу, пугалась настолько, что в панике оставляла позиции».