Атмосфера страха держалась в течение всей битвы. С тяжелым чувством Мережко вспоминает настроения Красной Армии в середине ноября, когда ее истерзанные в боях остатки, окруженные в разрушенном городе, жались к Волге, готовясь к последней, страшной битве: «Больше всего мы боялись, что морозы сделают крепким лед на реке, и тогда немцы обойдут наши позиции сзади и окружат все наши войска. В этом случае у нас оставалось всего семь тысяч солдат. Чуйков специально выставил два бронепоста на двух крупнейших островах Волги – Зайцевском и Голодном – с тяжелыми и рунными пулеметами и противотанковыми ружьями, чтобы в случае чего попытаться остановить подобный маневр немцев. Но наши силы были крайне истощены: мы опасались, что немцы разобьют эти посты, окружат нас и мы будем полностью в их руках».
Противостоя столь явно превосходящему врагу, русские солдаты ждали момента, когда им удастся обрести истинного полководца. «Мы должны были снова научиться гордиться своей армией, – говорит Мережко. – И эта гордость могла быть вдохновлена только достойным военачальником».
Неумелое руководство и история о медвежьем капкане
Во время ужасного отступления к Сталинграду бойцы из последних сил старались не потерять надежду выжить. Они отчаянно нуждались в грамотных военачальниках и постоянно убеждались, что таких катастрофически недостает.
«Большинство наших командиров трусы, – писал тем летом молодой солдат Гудзовский. – Безусловно, мы можем прекратить бегство, мы можем удержать нашу землю. К черту отступление! Мне смертельно больно оставлять врагу места, где я вырос».
Когда генералы критиковали описанное Некрасовым отступление к Дону, а затем к Волге, порицая его за то, что он изображает «скорее оборванный отряд бандитов, чем героическую Советскую Армию», он возражал: «Вы не остались, чтобы увидеть это, вы удрали на восток на своих личных автомобилях».
С каждым новым боем все больше росли настроения истерии. Александр Фортов вспоминает: «В близлежащем колхозе мы взяли трактор, чтобы тянуть орудие. Но он сломался, и мы не могли его починить. Тогда я отправился искать руководителя нашего командного пункта, чтобы объяснить ситуацию, в которой мы оказались, и попросить помощи. Однако вместо нее на меня обрушился поток ругательств. Полковник назвал меня лжецом, обвинил в попытке бегства и грозился расстрелять. Я просто побелел от шока. Наконец, он сказал мне убираться обратно и чинить трактор, что было абсолютно невыполнимым приказом. Трактор можно было починить только в соответствующей ремонтной мастерской. Я вернулся и рассказал своим бойцам о происшедшем. Потом мы услышали звук мотора, к нам подъехал грузовик. Водитель вышел из кабины и отдал мне честь:
– Товарищ командир, в ваше распоряжение прибыл!
Очевидно, полковник смягчился».
Происшедшее с Фортовым не было единичным явлением. Красная Армия пребывала в коллапсе, и командиры больше не могли справляться с ситуацией. Один из отчетов НКВД прямо свидетельствует об этом: «Серьезные проблемы с командиром 23-го танкового корпуса полковником Хазиным: он абсолютно потерял авторитет из-за чрезвычайно пренебрежительного отношения к нижестоящим офицерам. Он постоянно угрожает им расстрелом и понижением. Его влияние очень негативно. Он довел офицера штаба корпуса полковника Волконского до состояния, когда тот готов был застрелиться. Он унижает личный состав абсолютно без причины».
Чуйков так описывал свои первые впечатления лета 1942 года: «По всему фронту чувствовалось отсутствие желания вести борьбу до конца, отсутствие упорства в боях. Казалось, будто каждый из низшего армейского командования был готов в любую минуту сделать очередной шаг к отступлению».
Генералы, которых встречал Чуйков, не имели понятия о реальной ситуации и отдавали непостижимые приказы. Когда Колпакчи, первый командующий 62-й армией, восторженно говорил о необходимости изучения вражеских позиций и общего наступления на врага, его солдаты бесцельно бродили по степи, доев остатки продовольствия и жестоко страдая от жары. На пути к городу Чуйкову встретился дивизионный штаб, безнадежно ищущий армейский КП: «Когда я их спросил, где немцы, где наши части и куда они движутся, они не смогли дать мне внятного ответа».
Чуйков полагал, что командование Красной Армии абсолютно потеряло контроль над битвой. Оно располагало ограниченными сведениями о перемещениях врага и было абсолютно выбито из колеи столкновением с действительностью, «опрокидывающей их расчеты на грандиозный успех». Колпакчи был заменен Лопатиным. 28 июля 1942 года новый командующий был вынужден отметить: «62-я армия окончательно окружена врагом». Фактически стратегическая инициатива полностью была за немцами, которые уже пробились сквозь линии обороны русских и достигли Дона.
В столь страшных обстоятельствах даже единичное проявление смелости могло возродить надежду в сердцах других. Михаил Борщев вспоминает капитана из его артиллерийской части, установившего на плот в водах Дона самоходную ракетную установку «андрюша»: «Она тогда считалась нашим сверхсекретным оружием, и было жизненно важно, чтобы она не попала в руки врага. Однако капитан находился всего в нескольких метрах от берега, когда появились немецкие танки и пехота. Он был у них на мушке, и они приказали ему вернуться на берег. Но он взорвал плот, уничтожив «андрюшу», – предпочел пожертвовать собой, лишь бы секретное оружие не попало в руки врага. Я много думал о его поступке, когда мы сражались на руинах Сталинграда».
Другой и, безусловно, самый известный акт самопожертвования был совершен частями курсантов. У них не имелось надлежащей подготовки, но, несмотря на это, их бросили на фронт против немецкой военной машины. Мережко довелось командовать их ротой. «Как минимум двадцать курсантских полков из различных городов направили прямиком на передовую. Большинству курсантов было всего по восемнадцать. Эти мальчики прошли ускоренный курс обучения, и многие даже не окончили его. Половина моей роты не имела винтовок, у нас был всего один пулемет, хотя нормы предусматривали наличие десяти. Они были такими храбрыми, никто не пытался бежать, никто не проявлял малодушия. Они заслуживали гораздо лучшей участи». «Нормальная численность каждого курсантского полка составляла две с половиной тысячи человек, – продолжает Мережко. – Но к началу сентября от многих не осталось и сотни. Генерал Лопатин, командовавший 62-й армией весь тот страшный август, отмечал, что эти парнишки сражались с истинным героизмом. Но Лопатин больше не мог эффективно руководить своей армией. Многие солдаты и офицеры, попавшие в немецкое окружение на Дону, окончательно потеряли надежду. У них уже не было сил, и мы больше не могли рассчитывать на них, чтобы удержать наступление врага. Поэтому мы забирали у них оружие: курсантов нужно было чем-то вооружать. Их, мальчишек, оставляли прикрывать наше отступление на всем пути до окраин Сталинграда».
Анатолий Козлов вспоминает, как три тысячи курсантов из его училища в Грозном были брошены под Сталинград и всего двадцать из них выжили в сражении: «Они были слишком молоды, им едва исполнилось восемнадцать. У них не было никакого боевого опыта. Они были отправлены сражаться рядовыми солдатами, и они умерли рядовыми солдатами: у них не осталось времени для продвижения по службе. Их отвага прикрыла катастрофическое отступление, и пока они пытались сопротивляться под немецким натиском, наше командование исчезло либо оставалось далеко от линии фронта, отдавая приказы, не имевшие отношения к действительности».
Приказ «Ни шагу назад!»
Уверенное продвижение превосходящих сил немцев к Сталинграду заставляло их русских противников мобилизовывать скрытые внутренние ресурсы. Каждый ветеран Сталинграда ощущал в те дни отчаяние и невозможность противостоять суровой судьбе. У большинства из них это ощущение появилось после знаменитого приказа Сталина номер 227, ставшего известным в войсках под названием «Ни шагу назад!». Этот приказ обозначил новый характер боев, когда дальнейшее отступление стало невозможным: сдававшая позиции Красная Армия должна была вступить в решительный бой с врагом и выстоять.
Что представлял собой 227-й приказ? Он вышел 28 июля 1942 года, когда Сталинградская битва только разворачивалась. На юге страны уже шли слухи, что в Советской Армии началась паника после нападения немцев на Ростов и войска оставляют свои позиции. Стало ясно, что при таких настроениях Кавказ будет потерян. Приказ был прочитан всем бойцам Красной Армии, в нем ясно говорилось о том, в какой опасности страна: «Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны… Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину».
Основной идеей приказа было: «Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности».
Обратной стороной данного приказа являлось то, что в армию пришла слишком «железная» дисциплина. Больше не было пощады паникерам и трусам. За линией фронта формировались заградотряды, бойцы которых должны были стрелять без предупреждениям по всем, решившимся покинуть поле боя. Кроме того, создавались штрафные роты и батальоны для солдат и офицеров, замеченных в малодушии и нарушении дисциплины.
Несомненно, именно из-за данных аспектов приказа он не был полностью опубликован в свое время, а после того как его публикация стала возможной в 1988 году, отношение к нему в обществе крайне неоднозначно. 227-й приказ также послужил источником утверждений, что защитников Сталинграда скорее подстегивали пулеметы заградотрядов, нежели истинный внутренний героизм.
Некоторые из положений приказа действительно шокируют. Предполагалось, что он встряхнет Красную Армию и заставит бойцов стать безжалостными к врагу. С ростом накала Сталинградской битвы 13 сентября 1942 года командир и комиссар бежавшего с поля боя полка были расстреляны перед войсками за малодушие, заградотряды предотвратили «несанкционированное отступление» более тысячи солдат за Волгу.