Вот что вспоминает лейтенант Александр Фортов, служивший в 112-й дивизии: «Отступление от Дона к Сталинграду оставило в наших душах болезненный след, крайне болезненный, ведь мы продолжали оставлять врагу нашу землю. Все мои солдаты чувствовали то же самое. Когда немцы с севера на юг наступали к Волге, мы были напуганы, что враг снова захватит нас в ловушку. Немцы неизменно сбрасывали к нам листовки, где говорилось: «Сдавайтесь! Ваши дни сочтены, вам не спастись. Зарывайте штыки в землю». Мы проклинали их, используя листовки на самокрутки, но продолжали отступать, и немецкая авиация не переставала кружить над нашими головами. Затем поступил приказ «Назад, в Сталинград!», и нам под непрекращающейся бомбежкой пришлось возвращаться на защиту города. Столь сильного страха, как тогда, я больше не ощущал за всю мою жизнь».
Однако Фортов отмечает и другое: «Даже в столь ужасных условиях люди старались не поддаваться страхам и отбрасывать тревожные мысли. Я жил одним днем, и вдруг ко мне подошел солдат и просто сказал: «Товарищ лейтенант, я по-прежнему верю, что мы победим. Это обязательно должно случиться в Сталинграде».
Устрашающий авианалет
Русские отступали к жилой части города. Как ни трагично, но было невозможно эвакуировать большинство сталинградцев до начала боев. В полдень 23 августа 1942 года немцы бомбили центр города со множеством жилых домов, расположенных там. Авианалет носил преимущественно устрашающий характер и в первую очередь был направлен против мирного населения. При его разработке предполагалось, что он приведет к значительным жертвам, разрушит городскую инфраструктуру и создаст атмосферу паники и отчаяния.
Виктор Некрасов в своей повести с пронзительной художественностью передает момент появления немецких самолетов: «Мы стоим на балконе и смотрим в небо… Невозможно оторваться. Немцы летят прямо на нас. Они летят треугольником, как перелетные гуси. Летят низко – видны желтые концы крыльев, обведенные белым кресты, шасси, точно выпущенные когти. Десять… двенадцать… пятнадцать… восемнадцать штук… Выстраиваются в цепочку. Как раз против нас. Ведущий переворачивается через крыло колесами вверх. Входит в пике. Я не свожу с него глаз. У него красные колеса и красная головка мотора. Включает сирену. Из-под крыльев вываливаются черные точки. Одна… две… три… четыре… десять… двенадцать…»
Валентин Спиридинов руководил одной из частей противовоздушной обороны, защищавших город, он рассказывает: «До 23 августа немцы выполняли только воздушную разведку – всегда ночью и на большой высоте. Но в тот вечер мы пришли в ужас, посмотрев на горизонт. Словно облака черной пыли, небо застилали вражеские самолеты, их было невероятно много. Не став бомбить Промышленный район, они сразу направились к жилым кварталам. Наши батареи были единственным средством обороны от этого массированного авианалета, но мы быстро остались без снарядов. Мы совершили ужасную ошибку, сконцентрировав все боеприпасы в одном месте. В ходе разведывательных полетов немцы выследили их местонахождение и уничтожили наш склад в самом начале налета. Нам оставалось только израсходовать оставшиеся снаряды и бежать в укрытие. У нас было около сотни противовоздушных орудий, но стрелять оказалось не из чего. Ближайшим местом, где мы могли пополнить боезапас, был Саратов, находившийся за сотни километров от нас. Чтобы доставить оттуда необходимое количество снарядов, требовалась колонна грузовиков и множество барж. На организацию всего этого ушло бы несколько дней. Мы были бессильны. В результате немецкого авианалета тысячи людей оказались убитыми и ранеными».
Андрей Еременко, командующий Сталинградским фронтом, позднее писал об этом страшном дне: «К тому моменту мы многое повидали на войне, но то, что увидели в Сталинграде 23 августа, было совершенно иным. Вокруг нас непрерывно взрывались бомбы, и небо было закрыто клубами горячего дыма… Асфальт на улицах источал удушливые испарения, и телеграфные столбы вспыхивали, как спички. Земля была искореженной и черной. Казалось, что на Сталинград обрушился ужасный ураган, который кружил над городом, превращая в развалины улицы и площади».
Тысячи невинных жителей подвергшихся бомбардировке домов переносили неимоверные страдания. «В этом хаосе, – добавляет Еременко, – нам были отчетливо слышны крики и проклятия умирающих, плач и мольбы о помощи женщин и детей». Было подсчитано, что каждую минуту на город падало более сорока бомб. Мирные жители умирали в развалинах зданий, заживо сгорали в домах и на улицах или задыхались в бомбоубежищах.
«Никто не понимал, почему так получилось», – говорит Людмила Силванова. Тогда ей было всего пять лет, она вместе с семьей отдыхала на природе. «Были выходные, – рассказывает она, – ничто не предвещало беды, люди радовались солнечному теплу. Неожиданно всему этому пришел конец».
Гамлет Даллакян служил на КП Сталинградского фронта, который размещался в убежище в балке реки Царицы. Он рассказывает: «В результате авианалета сразу погибло по меньшей мере сорок тысяч гражданских, все они были мирными жителями. Конечно, война есть война, но это было самым гнусным из того, что мы претерпели от немцев: они умышленно избрали гражданское население в качестве объекта массированной бомбардировки. Они не сражались с солдатами, а истребляли беззащитных женщин и детей».
Происшедшее вызвало мощнейшую волну ненависти к врагу. Александр Цыганков, рядовой 181-й пехотной дивизии 62-й армии, вспоминает, как он оказался в Сталинграде 24 августа, когда в городе бушевали пожары: «Мы высаживались прямо на берегу Волги, где на клочке земли несколько тысяч мирных жителей собрались для эвакуации через реку. Среди них не было солдат, и они не представляли собой сколь-либо значимую военную цель. Это были старики, женщины и дети, некоторые из них были ранены. Фашистские самолеты возникли прямо над головами у этих беззащитных людей и открыли по ним огонь из тяжелых пулеметов. Я не могу передать, какую ненависть мы ощущали к этим садистам. Мы поклялись, что отомстим за все: за кровь, которую они пролили, за разорение, которое они принесли, за то, что в течение всего нескольких дней они почти полностью уничтожили город».
Впоследствии эта ненависть стала источником, откуда черпали силы защитники Сталинграда. Но в августе 1942-го даже в штабе Сталинградского фронта царило ощущение мрачной безнадежности. Гамлет Даллакян вспоминает, что все жили одним днем, но даже в столь непереносимых условиях на помощь приходило чувство юмора: «Мы спасались, пытаясь шутить, несмотря на совершенно безнадежную ситуацию. Нам нравился наш командующий фронтом Еременко, солдатский генерал, у которого всегда находилось время для нас. Приходя в бункер, где размещался КП фронта, он разговаривал с нами, как с равными. А член Военного совета Хрущев смотрел мимо нас, как если бы нас не было. После наших собраний нам приходилось пересекать небольшой дворик, чтобы дойти до туалета. Однажды получилось так, что Еременко шел в туалет, он был ранен в ногу, поэтому не мог передвигаться быстро. Вдруг позади него оказался Хрущев. Никита Сергеевич поднажал и проскочил в туалет первым. Мы после этого шутили: «Что может быть хуже, чем спешно отступать по степи, когда немцы дышат в спину? Спешить в туалет, если следом за тобой к нему движется Никита Хрущев!»
Именно Хрущев в 1963 году переименовал Сталинград в Волгоград в связи со своей политикой развенчания культа личности Сталина. Вполне понятно, что у большинства ветеранов это переименование вызвало негативную реакцию, но особенно их возмутило то, что Хрущев сделал акцент на собственной роли в обороне города.
Немцы все сильнее бомбили Сталинград несколько последующих дней. Недавно обнародованные документы раскрывают, какие меры администрация города предпринимала, чтобы удержать ситуацию. Было приказано заминировать ключевые здания, заводы и сооружения в пределах города. Эти специальные меры предпринимались «на случай, если враг оккупирует Сталинград». 25 августа, когда стало ясно, что интенсивность немецких воздушных атак не снижается, город был признан находящимся в состоянии блокады, и полковник НКВД Сараев был назначен начальником Сталинградского гарнизона с полномочиями расстреливать на месте любого, замеченного в расхищении общественной собственности.
Отчет НКВД о бомбардировках показывает, что в целом городе перестали функционировать системы водоснабжения, электроснабжения, были разрушены телефонные коммуникации, горели вокзал и паромная переправа. Возникали опасения, что начнется голод: многие городские хлебозаводы стали целью немцев. Впервые обсуждались меры полномасштабной эвакуации. 26 августа прозвучало обращение Сталинградского городского комитета обороны к населению города, взывавшее к памяти жителей об обороне Царицына в 1918 году:
«Товарищи сталинградцы! Остервенелые банды врага подкатились к стенам нашего родного города. Снова, как и 24 года назад, наш город переживает тяжелые дни…»
В последующих словах звучал спонтанный, искренний и, как выяснилось впоследствии, пророческий призыв: «Не отдадим родного города, родного дома, родной семьи. Покроем все улицы города непроходимыми баррикадами. Сделаем каждый дом, каждый квартал, каждую улицу неприступной крепостью».
В этом храбром вызове произрастали семена будущего успешного сопротивления Сталинграда. Однако сталинградские оборонные сооружения оставались по-прежнему совершенно непригодными. Чуйков отмечал, что городские «баррикады» можно было легко отодвинуть в сторону грузовиком. Ситуация ухудшалась с каждым днем до того, как выражение «неприступный Сталинград» стало реальностью.
В тот же день, когда звучало обращение, Александр Воронин, глава сталинградского НКВД, писал Лаврентию Берия, откровенно говоря, что возможно возникновение ситуации, когда жители города перестанут подчиняться законам и приказам: «За последние два дня бомбардировок все основные жилищные комплексы в городе разрушены или сожжены, большинство заводов не мо