Старший брат Михаила Борщева Иван входил в штаб Чуйкова, и вдвоем они часто обсуждали командующего. «Он неизменно производил впечатление очень талантливого руководителя, твердого и храброго, – вспоминает Борщев. – Но что трогало Ивана больше всего, Чуйков беспокоился о рядовых солдатах».
Каким же было впечатление общей массы солдат от стиля руководства Чуйкова? Стоит остановиться подробнее на четырех определяющих качествах.
Железное командование
Командующий в Сталинграде должен был добиваться дисциплины самыми жесткими методами. Чуйков сочетал в себе жесткость и доступность. Сергей Захаров, воевавший в 284-й дивизии на Мамаевом кургане, знал его характер не понаслышке: «Чуйков был прост и легок на подъем, нам было легко общаться с ним. Он ни с кем не был суров без причины, но если отдал приказ – только попробуй не подчиниться!»
Мережко добавляет к сказанному: «Чуйков был очень жестким руководителем. Если он направлял кого-то разведать обстановку, то неизменно ожидал, что ты побываешь на передовой. Если же кто-либо этого не делал, но старался солгать, Чуйков неизменно ловил его на чем-нибудь. Он мог сказать: «Хорошо, ты был на Тракторном заводе, а в каком же цеху?» После этого он продолжал задавать вопросы: «Где в этом цеху разместился командир?» Он спрашивал о мельчайших деталях, вплоть до того, какие станки там стоят, и имен каждого солдата, с которым ты разговаривал. Чуйков был удовлетворен только в том случае, если получал все интересующие его ответы».
Столь железная дисциплина была крайне важна для выживания 62-й армии. КП требовалось точное знание ситуации на передовой. Мережко приводит такой факт: «Чуйков и его начальник штаба Крылов приказывали нам докладывать только о том, что мы видели собственными глазами. Скажем, если тебе приказали войти в Дом Павлова, а ты лишь разглядел его издалека, но заявляешь, что был и внутри, это рассматривалось как преступление против армии, и те, кто совершал его, убирались с фронта».
«Быть убранным с фронта» – этот ужасный эвфемизм означал предстать перед военным трибуналом и быть расстрелянным. Но чтобы остановить наступление врага в столь тяжелой ситуации, от военачальника требовалось стать безжалостным. Чуйков добивался невозможного от своих людей, заставляя их удерживать линии обороны. Защитники Сталинграда знали, что в случае отступления их ждет неминуемая расплата.
«В такое время Чуйков мог проявлять беспощадность и жестокость, – отмечает Анатолий Козлов. – Но как иначе мы смогли бы удержать Сталинград?»
Мережко добавляет ко всему сказанному выше показательную деталь: «Юрий Бондарев не скрывал того факта, что прототипом генерала Бессонова, одного из героев его романа «Горячий снег», стал Чуйков. Даже слова Бессонова, когда он приказывает остановить немецкое наступление, примерно те же, что говорил Чуйков: «Стоять на занимаемых рубежах до последнего. Для всех без исключения объективная причина ухода с позиций может быть одна – смерть».
Чуйков проявлял себя жестким и безжалостным, когда этого действительно требовала ситуация. Мережко отмечает: «Он мог быть грубым с людьми, и не всегда заслуженно, но в основном он так реагировал, только сталкиваясь с трусостью, ложью или нежеланием взять на себя ответственность. Он был груб с подобными людьми просто потому, что не хотел видеть таких вокруг себя. Но если он знал, что ты выполнил приказ и при этом сделал все, что от тебя зависело, то его отношение к тебе становилось совершенно другим».
Вымышленный Бессонов вобрал в себя требовательность Чуйкова, его решительность в исполнении приказа «Ни шагу назад!» и готовность отдавать под трибунал тех, кто оставлял позиции, не получив разрешения командования. Но Бессонов также осуществлял руководство, подавая личный пример, появляясь на наиболее опасных участках фронта и воодушевляя своих бойцов. При этом он очень страдал от того, что не может вознаградить их мужество по заслугам. Мережко вспоминает: «Фраза Бессонова в одном из мест книги точно повторяет слова Чуйкова, сказанные им, когда он вручал мне медаль «За отвагу». Эту фразу: «Спасибо, все, что могу. Все, что могу. Лично…» – командарм произнес, когда вручал мне награду. Он имел в виду то, что его полномочия не распространяются выше и он может сам вручить только медаль. Но его слов было более чем достаточно, чтобы мы почувствовали себя оцененными по достоинству и как солдаты, и как люди».
Чуйков понимал, что железная дисциплина может принести свои плоды в Сталинграде только с поднятием морального духа армии.
Нетерпимость к шаблону
«Самое важное, что я усвоил на волжском берегу, – писал Чуйков позднее, – это нетерпимость к шаблону. Мы постоянно искали новые приемы организации и ведения боя, исходя из конкретно сложившейся обстановки». Столь гибкий и свежий взгляд на методы ведения боев серьезно повысил эффективность действий 62-й армии. С его развитием армия в тактике уличных боев начала использовать штурмовые группы, системы опорных пунктов, что снижало силы атакующих. «Характерно, что Чуйков умел творчески переосмыслить инициативу, проявленную отдельными солдатами или небольшими армейскими группами, – отмечает Мережко. – Он был всегда открыт для новых тактических идей и, если они срабатывали, начинал применять их ко всей армии». В качестве примера можно привести первую успешную ночную атаку, предпринятую русской штурмовой группой.
Александр Ракицкий руководил специальными операциями 37-й гвардейской дивизии, располагавшейся в рабочем поселке сталинградского Тракторного завода. 7 октября поступил приказ штурмовать группу домов, чтобы стабилизировать фронт, и Жолудев, командир дивизии, решил осуществить это в ходе ночной атаки. Подобное представляло собой отважный эксперимент, поскольку ночные атаки, предпринятые 62-й армией предыдущей ночью, окончились неудачей. Тем не менее Чуйков одобрил план и заявил, что лично придет посмотреть на ход атаки. Ракицкий вспоминает: «Чуйков прибыл на наш дивизионный КП тем вечером в 22.00. Требовалось штурмовать жилой комплекс, известный как «блок из шести домов». Это были шесть больших домов, образовавших шестиугольник, на возвышенности, господствовавшей над рабочим поселком, заводом и Волгой. Чуйков спросил о мигающих красных огнях – наши подавали сигналы красными фонарями, обозначая так, что они готовы. Мы объяснили командарму, что наши штурмовые группы заняли позиции.
– Хорошо, – сказал он, поднял телефонную трубку и связался с артиллерийской группой, размещавшейся на Зайцевском острове, расположенном на середине Волги.
После этого командарм сказал:
– Сейчас артиллерия в течение десяти минут будет вести плотный огонь по блоку из шести домов. Когда он закончится, сразу приступайте к атаке.
Мы пошли на наблюдательный пункт, чтобы следить за ее развитием. Чуйков стоял рядом со мной и спрашивал обо всем. За время артобработки наши штурмовики подобрались к цели. Когда артиллерия затихла, мы вдруг услышали короткую серию взрывов.
– Что происходит? – спросил Чуйков.
Я объяснил ему, что это взрываются гранаты наших солдат, которые они бросают с расстояния, вероятно, двадцати – двадцати пяти метров от дома. И добавил, что, когда мы услышим звук интенсивного пулеметного огня, тогда наши парни уже будут в здании, впрыгнув туда через окна. Раздались короткие пулеметные очереди, сопровождаемые взрывами гранат и криками раненых. В здании явно начался жестокий бой. Я объяснил Чуйкову, как мы используем систему связи посредством световых сигналов, чтобы показывать, какая часть здания уже освобождена».
Решающим фактором в ночных боях было согласование паролей, которые по короткому крику позволяли разобраться в темноте, кто перед тобой – твой сослуживец или враг. «Я объяснил Чуйкову и нашу систему паролей, – продолжает Ракицкий. – В ночном бою, когда мы открывали дверь комнаты, то немедленно кричали: «Я – Первый!»
– Какой отзыв? – спросил Чуйков.
Он предположил, что нашим ребятам придется несладко, если внутри окажется немец, который хоть немного знает русский и, сориентировавшись, закричит: «Я – Второй!»
– У нас немного по-другому, – возразил я. – Если кто-то из бойцов слышит пароль, он тоже кричит: «Я – Первый!»
Чуйков замолк на секунду и разразился смехом:
– Умные парни, – сказал он. – Умные парни!»
Русские сумели захватить один из домов в блоке.
«Чуйков был вполне удовлетворен, – вспоминает Ракицкий. – Он собрал нас вместе и сказал: «С этого мы успешно начали ночные контратаки против врага с использованием штурмовых групп. Это по-настоящему важно!»
Вышеизложенное говорит о поразительном внимании Чуйкова к деталям, о его открытости новым идеям и готовности применить их в рамках целой армии. Эта необычная для советской системы способность командарма мыслить вопреки сложившимся стереотипам оказалась жизненно важной для Сталинграда. Однако в самом начале его командования 62-й армией она спровоцировала спор о наиболее эффективном использовании артиллерии против осаждающего город врага. «У Чуйкова возник серьезный спор с командующим артиллерией Сталинградского фронта генералом Матвеевым в начале битвы, – рассказывает Мережко. – Матвеев требовал, чтобы все артиллерийские полки, прибывшие со своими дивизиями, были переправлены через Волгу с остатками войск на западный берег реки, прямо в город. Это был стандартный метод, но Чуйков резко возразил против него. Он хотел, чтобы вся тяжелая дивизионная артиллерия осталась на восточном берегу.
Вышесказанное заставляет вспомнить слова Чуйкова: «Мы противопоставляли немцам свою тактику городского боя, не шаблонную, а выработанную в бою, и все время совершенствовали ее». Чуйков быстро осознал, что общепринятое развертывание артиллерии не сработает в ужасных условиях Сталинграда. Мережко вспоминает: «В городе не осталось ни лошадей, ни тракторов, которые мы смогли бы использовать для перевозки орудий, к тому же тяжелую артиллерию невозможно было скрыть от немецких бомбардировщиков, и было совершенно невозможно продвинуть ее через разрушенные улицы, искореженные воронками от бомб и снарядов. Колесные маневры в пределах города оказывались невозможными. Доставка снарядов во второй половине сентября 1942 года также стала чрезвычайно сложной. В дневное время немцы видели как на ладони все, что доставлялось с восточного берега, и открывали огонь по каждому плавсредству, попадавшему в их поле зрения. Переправа через Волгу в ночное время также была очень рискованной, поскольку немцы освещали реку осветительными ракетами. Им было известно расположение наших паромных переправ, и они вели по ним непрекращающийся артиллерийский огонь. Доставить боеприпасы к Волге было не самым сложным делом, но оказывалось исключительно сложно переправить их через реку, на западный берег.