Командование Сталинградского фронта пришло к пониманию точки зрения Чуйкова, и вся тяжелая артиллерия была оставлена на восточном берегу Волги. «Это было разумным, – отвечает Мережко, – потому что оставляло гораздо больше шансов уцелеть нашей артиллерии. И каждый командир – независимо, дивизии или батальона – мог запросить артиллерийскую поддержку. Чуйков осознавал, что на западном берегу у нас есть место только для легкой, подвижной боевой техники – противотанковых ружей и минометов, а также наблюдательных постов, вызывавших точный артиллерийский огонь с другого берега. Его гибкость мышления приносила свои плоды – она дала нам возможность маневрировать с поддержкой огневой силы, и генерал Пожарский, возглавлявший артиллерию в 62-й армии, мог сосредоточить этот огонь в нужном месте в нужное время в пределах города.
«Я всегда думал о рядовом солдате»
«На первом плане в моих размышлениях был солдат, – писал Чуйков. – Он – главный участник войны. Ему раньше всех приходится сталкиваться с врагом лицом к лицу. Порой он больше знает психологию солдат противника, чем генералы, наблюдавшие за боевыми порядками врага с наблюдательного пункта. Он изучает характер врага. Я подчеркиваю – изучает, потому что природа дала ему ум, сердце, способность мыслить и не только понимать волю своего командира, но и оценивать обстановку и замысел противника. Конечно, он меньше знает о войсках противника, чем штабные командиры; он не видит поля боя так широко, как видим мы со своих наблюдательных пунктов, но по поведению солдат противника на поле боя, при столкновении с ними в атаке или контратаке он больше, острее других чувствует моральные силы врага. А знать моральные силы врага не вообще, а непосредственно на поле боя – это в конечном счете главный решающий фактор любого боя».
Ветераны 62-й армии упорно обращали мое внимание на эту цитату. Михаил Борщев подчеркивает: «С приходом Чуйкова в армии появился принцип: «Рядовой солдат всех важнее». Чуйков полностью понимал, какими были его люди: «Даже в самом горячем бою хорошо подготовленный солдат, зная моральные силы противника, не боится его количественного превосходства… Ничего страшного не будет, если боец, ведя бой в подвале или под лестничной площадкой, зная общую задачу армии, останется один и будет решать ее самостоятельно. В уличном бою солдат порой сам себе генерал. Нельзя быть командиром, если не веришь в способности солдат».
Чуйков осознал фундаментальную истину: во времена абсолютного кризиса каждый человек сам себе командир. К командарму пришла гениальная идея отодвинуть на второй план слабые места его армии (постоянную нехватку боеприпасов и другого важного обеспечения, недостаточную подготовленность бойцов), сделав ставку на жизненный опыт рядовых солдат. Он прислушивался к идеям бойцов и старался развить их. Позволив своим людям проявлять широчайшую боевую инициативу, Чуйков сумел добиться, чтобы сильнейшее качество противника (способность с отшлифованной методичностью продвигаться вперед) начало превращаться в его слабость.
Когда Чуйков инициировал в своей армии дух изобретательности, поощряя новые способы боев, – это потрясло врага. Немецкие солдаты начали жаловаться на «бандитские методы», применяемые войсками Красной Армии. Порядок боев, к которому они привыкли, оказался нарушен, и немцы были выбиты из колеи, не зная, чего ожидать дальше.
Для продвижения подобных нововведений Чуйков решил снизить важность традиционных армейских войсковых формирований и наряду с батальонами, ротами и взводами создал новые подразделения: мелкие штурмовые группы. Чуйков требовал железной дисциплины, но при этом был готов доверять солдатам. Это доверие выросло из его удивительного взаимопонимания со своими бойцами: «Надо ли пояснять, какое значение имеет беседа в окопе, на передовой линии старшего командира и политработника с рядовыми воинами, – сказал Чуйков позднее. – По личному опыту знаю, что, когда побеседуешь с бойцами в окопе, разделишь с ними и горе, и радость, перекуришь, разберешься вместе в обстановке, посоветуешь, как надо действовать, то у бойцов обязательно появится уверенность: «Раз генерал был здесь, значит, надо держаться!» И боец уже не отступит без приказа, будет драться с врагом до последней возможности».
Создание командармом мелких групп позволяло ему таким образом постоянно контактировать со своими бойцами, что значительно способствовало взаимному доверию между командующим и его солдатами. Чуйков понимал важность боевого духа: «…если положиться на один приказ, не подготовив людей морально к его выполнению, то погрузка на паром пойдет медленно, а при первом же обстреле парома на воде люди покинут его и поплывут не в горящее пекло, не в бой, а обратно, к тому берегу, от которого только что отчалили. Как тут быть? В этом случае ни плакаты, ни лозунги не помогут».
Для преображения морального состояния армии требовалось, чтобы в ней распространился дух товарищества. Любовь Исаева добровольно пошла в медсестры и участвовала в организации эвакуации раненых из района завода «Баррикады». Ее двухлетняя дочь погибла при немецком авианалете, когда только начала ходить в ясли. «Чуйков был всегда готов помочь нам, рядовым солдатам и добровольцам из гражданского населения, – вспоминает Любовь Исаева. – Я помню, как пришла к нему на КП и была поражена тем, с какой готовностью он меня выслушал. Он произвел на меня впечатление человека внимательного и доброго. Беседуя со мной, он сделал мне горячий чай и помог советом. Таким же наш командарм был и в общении с другими людьми».
«Он был очень доступным, – вспоминает Сергей Захаров. – В нем не было притворства. Он был очень земным и простым. Бойцы Сталинграда особенно много значили для него. Мы могли прийти к нему, как если бы он был нашим отцом».
Руководство с передовой
Чуйков руководил с передовой, и это оказалось чрезвычайно важным в Сталинграде. «Мы все чувствовали силу воли Чуйкова, его непреклонную решимость, – вспоминает Мережко. – В отчаянной ситуации, испытывая невероятные трудности, мы знали, что командующий со всеми доступными ему ресурсами останется с нами защищать Сталинград. Эта убежденность распространялась, достигая каждого солдата».
Чуйков обладал громадной личной храбростью. Он не смог бы с тем же правом требовать от солдат выполнения сложнейших задач, если бы не подвергался такой же опасности, что и они. Широта мышления позволила ему осознать, сколь важно возродить в армии дух мужества и товарищества. Позднее Чуйков писал в мемуарах: «Любому воину важно знать, что его подвиг не останется незамеченным. В этом случае можно быть уверенным, что приказ будет выполнен. Конечно, нет надобности, скажем, командиру дивизии постоянно находиться в окопах первой линии – его место на командном пункте, откуда он должен руководить ходом боя, – но старший командир, предвидя грозную опасность, должен не удаляться от переднего края, а быть как можно ближе к своим воинам. В этом случае солдаты не дадут тебя в обиду, закроют грудью и выполнят задачу».
Он создал стиль руководства, при котором командиры лично подавали пример своим подчиненным, о чем писал позднее: «Я научился этому в школе Сталинградской битвы. Мы призывали всех командиров неотлучно находиться на передовой линии, они должны были показать каждому, что не может быть никакого отступления».
Однако для командующего являлось крайним риском находиться в непосредственной близости от передовой. «Я помню, как однажды встретил Чуйкова на нашем дивизионном КП, – вспоминает Александр Ракицкий. – Он приказал мне провести его на позиции на передовой. Это было невероятно опасно, и я попытался возразить: «Ваша жизнь слишком важна, чтобы ею рисковать!» – но он сделал вид, будто не слышит меня».
Мережко часто сопровождал командующего в гущу боев, и вот что ему запомнилось: «Вопреки всем нормам, наш армейский КП находился на меньшем удалении от врага, чем полагалось батальонному КП. А Чуйков часто оказывался в еще большей близости от передовой, неожиданно отправляясь с небольшой группой штабных офицеров туда, где обстановка была наиболее напряженной. Нам часто приходилось доставать пистолеты и выстраиваться для круговой обороны нашего командующего, когда немцы возникали у самого нашего носа. Это было очень характерным для Сталинграда».
Однако личное посещение Чуйковым наиболее опасных участков боев оказывало невероятное влияние на его людей. Константин Казарин, командир роты 308-й дивизии, вспоминает свирепые атаки немцев на завод «Октябрь» в конце октября: «Обстановка была настолько напряженной, что нам с трудом удавалось держаться. Я был вызван с докладом к командиру полка, его командный пункт в этот период находился прямо на передовой. Войдя в блиндаж, я увидел нашего комдива Гуртьева и самого Чуйкова. Он стоял в черной шинели, сопровождаемый лишь несколькими людьми из его личной охраны, и обсуждал ситуацию с офицерами, выясняя, чем он может помочь. Влияние происшедшего на нас было колоссальным. Наш командующий был с нами в самой гуще этого ада. Нас охватила решимость удержать позиции во что бы то ни стало».
«Мы не должны забывать, что Чуйков стремился пробудить у людей волю не отдать родную землю врагу, – говорит Мережко. – Он вселял это настроение в командиров и рядовых бойцов. Когда солдат видит позади себя командующего – генерала! – то его уверенность, что он сумеет выстоять, многократно усиливается».
Можно привести еще один конкретный пример. В начале октября 1942 года немцы подожги цистерны с нефтью выше армейского КП. Море горящей нефти потекло в Волгу, окружив командный пункт языками пламени. Но и в кольце огня Чуйков и его штаб остались на КП, продолжая руководить армией. Как уже говорилось ранее, они собрались тогда в уцелевших блиндажах, покрытые копотью и нефтью, «похожие на негров». Чуйков потом рассказывал в домашней обстановке, что это было абсолютным адом, когда в течение четырех дней им пришлось работать в чаду и страшной жаре без малейшей возможности уснуть: «Я не знаю, как мы пережили это, но как-то, только мы знаем как, мы сумели через это пройти».