«Мы все вспоминаем те короткие, но важные для нас концерты, – добавляет Золотовцев, смеясь. – Несмотря на ужас ситуации, мы просили его сыграть для нас и собирались вокруг стола, выпивали свои наркомовских сто грамм и пели. Так русский дух товарищества возрождался среди опустошенного города».
Родимцев обладал конкретным качеством, которое оказалось бесценным в Сталинграде, – это его предыдущий опыт уличных боев за время испанской гражданской войны у Мадридского университета и в городке Альбасете, где размещалась Интернациональная бригада. Во время битвы Родимцеву была отправлена телеграмма членами бригады, живущими в изгнании в Лондоне. Они поздравляли его с тем, что он сумел сдержать немецкое наступление в Сталинграде, и были в восторге от того, что в Сталинграде в 1942-м он с тем же успехом применил тактику, которой пользовался в городских боях в Мадриде в 1936 году. Родимцев стал ключевым партнером Чуйкова в развитии штурмовых групп в 62-й армии, которые были впервые применены его 13-й дивизией. «Он был не только дивизионным командиром, – подчеркивает Мережко. – Чуйков сразу ввел его в Военный совет. Вместе они создали тактику уличных боев».
62-я армия и НКВД
Утром 14 сентября 1942 года части НКВД по-прежнему удерживали центр города. Они играли двойную роль, которая в полной мере раскрылась с назначением полковника Сараева, командира 10-й дивизии НКВД, командующим Сталинградским гарнизоном, – солдат и милиции. Как результат, военное руководство Сталинградом распределялось между главой сталинградского НКВД и командующим 62-й армией. Еременко, находясь на КП фронта на восточном берегу Волги, недооценивал проблемы, создаваемые таким разделением руководства. В 4.00 14 сентября он начал осуществление своего плана обороны города, отдав приказы Родимцеву, чьи войска после серии марш-бросков стремительно вышли к восточному берегу, и по отдельности Сараеву и Чуйкову. НКВД брал на себя общую ответственность за оборону центрального и южного Сталинграда. 13-й гвардейской дивизии совместно с другими частями 62-й армии было приказано удерживать северную часть города. С наступлением сумерек 14 сентября 13-я гвардейская дивизия должна была пересечь реку и занять позиции в Заводском районе.
Эти приказы представляли собой стратегическую ошибку. Основной напор немецкого наступления приходился на центральную часть Сталинграда и был направлен на захват железнодорожного вокзала, Мамаева кургана – ключевую возвышенность, откуда артиллерия могла вести прямой огонь по всему городу, – и основные паромные переправы на западном берегу Волги, то есть так называемую центральную переправу. Части НКВД не обладали достаточной мощью, чтобы противостоять натиску противника.
Иван Щилаев, ветеран 13-й гвардейской дивизии и ее историк, говорит об этом так: «Изначально войска НКВД служили для поддержания порядка. Они контролировали банки, предприятия, местное население и нас. Мы не ждали от них ничего хорошего. Конечно, они могли занять несколько домов и организовать несколько локальных опорных пунктов, но остановить немцев им было не по плечу. Их независимая роль расстраивала тактическую целостность действий нашего командования. Создавалось впечатление, будто власти не доверяют Красной Армии, не верят, что она сможет защитить Сталинград должным образом».
Гуров, комиссар Чуйкова, хлестко говорил о войсках НКВД: «Дивизия Сараева была разбросана по всему фронту и, следовательно, не имела практически никакого контроля над ним. Она не выполнила своих функций – не удержала своих оборонных позиций и не смогла сохранить порядок в городе».
14 сентября Чуйков решил взять быка за рога. За ночь он перебазировал свой командный пункт с Мамаева кургана в блиндаж на берегу реки Царицы. Его предыдущий КП был столь не защищен от огня врага, что становилось невозможным поддерживать связь с частями 62-й армии. Об условиях на Мамаевом кургане Чуйков сделал лаконичное замечание: «13 сентября всем находившимся на командном пункте, от солдата до командующего, было нечего есть. В землянке, вырытой на Мамаевом кургане, для нас был приготовлен завтрак, но после вражеской бомбардировки в пламени оказались и землянка, и наш завтрак. Была сделана попытка приготовить обед на полевой кухне, но немцы уничтожили ее прямым попаданием минометного снаряда. После этого мы попросту остались голодными».
За время битвы Чуйков сменил пять мест нахождения КП, но не позабыл свой первый командный пункт. «Я видел Мамаев курган даже в снах», – рассказывал он журналисту Василию Гроссману. Через много лет он решил, что хочет быть похороненным там.
По прибытии в блиндаж на реке Царице Чуйкова встретили инструкции Еременко относительно предстоящей битвы. Увидев заложенную в них стратегическую ошибку, он немедленно связался напрямую с командующим фронтом и настаивал на том, чтобы войска НКВД непосредственно подчинялись ему, Чуйкову, и чтобы он лично принимал все решения о развертывании войск в городе. Еременко согласился. Благодаря этому развитие битвы пошло иным путем. Сараев был вызван на армейский КП и проинформирован об измении ситуации. Чуйков готовился к конфронтации, но комдив НКВД ему сразу уступил. «Я понимаю, – сказал Сараев дипломатично. – Теперь я солдат 62-й армии».
Объединение частей НКВД с 62-й армией означало, что защитники Сталинграда отвечали за выполнение приказа «Ни шагу назад!» прежде всего сами перед собой. Это коренным образом повлияло на боевой дух армии. Отчеты НКВД и армейские журналы боев ясно дают понять, что заградотряды, которые обычно находились позади армии у паромной переправы на волжском берегу, после этого перешли под командование дивизионных командиров. В критических ситуациях их бросали в бои на передовой. «Мы стали ощущать себя совершенно по-другому, – убежденно говорит Иван Щилаев, – когда заградотряды перестали дышать нам в спину. Враг неудержимо рвался к Волге, и Чуйков добился, чтобы части НКВД защищали город вместе с нами».
При этом произошли незамедлительные перестановки в линиях обороны. Дневник боев 62-й армии отмечает, что в последних часах утра 14 сентября отряды НКВД были сняты с передовой и заменены регулярными армейскими частями, которые должны были стоять насмерть и не дать врагу войти в Сталинград. Состав НКВД выполнял вспомогательную роль и занимался подготовкой опорных пунктов и локальных точек сопротивления в пределах города на случай немецкого прорыва. Дальше следует запись о том, что Родимцев и его штаб в 14.00 обратились к Чуйкову, чтобы «получить боевые задачи». К этому моменту Чуйков окончательно утвердился в Сталинграде в качестве командующего.
Немецкий прорыв
У Чуйкова были четкие намерения относительно 13-й гвардейской дивизии. «Он хотел направить Родимцева на смену Сараеву в центр Сталинграда, чтобы он самостоятельно руководил обороной в этом районе, – рассказывает Щилаев. – Этим Чуйков оказывал высочайшее доверие нашему комдиву, однако события сложились совершенно иначе, нежели предполагалось. В середине дня 14 сентября немцы нанесли сокрушительный удар прямо в сердце Сталинграда. Они прорвались через наши линии обороны, захватили Мамаев курган и заполонили улицы города».
Это было первой критической точкой битвы.
В то утро немцы атаковали по всему фронту. Некоторое время русские упорно сопротивлялись и даже предпринимали небольшие контратаки, но мощь немецкого наступления начинала сказываться. Линия обороны неуклонно отодвигалась к городу, и к середине дня две немецкие дивизии, 76-я и 295-я, были готовы ворваться в Сталинград. Сокрушительный эффект немецкого прорыва усиливался благодаря их превосходству в воздухе. Журнал боев 62-й армии мрачно отмечает, что группы из пятидесяти или шестидесяти немецких самолетов сбрасывали бомбы на каждую русскую часть, подготавливая продвижение немецких танков и пехоты. К полудню линия обороны начала ломаться. Пехота противника численностью около батальона, поддерживаемая танками и отрядами пулеметчиков, через овраги прорвалась в Сталинград. Немецкие войска соединились на Мамаевом кургане, который был ключом к городу. Остатки 112-й дивизии, в которой служил Александр Фортов, окопались на кургане. «Бомбардировка наших позиций началась утром и становилась все интенсивнее, – вспоминает Фортов. – Ужасная какофония звуков нарастала от артиллерийского и минометного огня противника. Вокруг нас стоял сплошной рев, все горело. Немцы сумели поразить наши транспортные средства, они были в пламени. Наши потери все время росли, условия были абсолютно ужасающими. Затем появились вражеская пехота и танки. Мы старались отвечать на их огонь, но их прибывало все больше и больше».
Последнее, что запомнилось Фортову, был прогремевший рядом с ним взрыв снаряда. Его засыпало землей, и он потерял сознание. «Меня отнесли с кургана наши отступавшие солдаты, – рассказывает Фортов. – Это было чудом, что я остался жив. Очень много наших ребят погибло там».
Сурен Мирзоян из 33-й гвардейской дивизии также сражался тогда на Мамаевом кургане. Он вспоминает: «Занимая господствующую позицию на откосе, мы видели целостную картину того, как немецкие войска начали занимать город. Впереди шли колонны танков с солдатами, сидящими на башнях, их сопровождали моторизованные части. С высоты это выглядело так, будто ужасный рой черных насекомых поглотил Сталинград. Немцы все без исключения были хорошо вооружены и оснащены, их продолжало прибывать все больше и больше. Мы почувствовали, что их части соединятся как раз выше нашей позиции».
Мирзоян и его часть размещались на площадке на кургане, вооруженные тяжелыми пулеметами. «Интенсивность немецких бомбардировок в районе наших позиций была невероятной, – продолжает он. – Их самолеты постоянно кружили над нами. Мы вжимались в наши траншеи, когда рядом взрывались бомбы. Затем подключилась их артиллерия. Я был залит кровью, слева и справа от меня я увидел убитых товарищей».
Солдаты Красной Армии больше не могли сдерживать такой напор. Казалось, город был уже практически в руках врага. «Немецкие «Юнкерсы» подходили очень близко, бомбя наши окопы, – продолжает Мирзоян. – Они налетали на наши позиции с включенными сиренами, оглушая нас их ужасным, пронзите