льным воем. Этот звук был настолько невыносим, что у наших солдат начали сдавать нервы. Один парень встал, выскочил из окопа и побежал, игнорируя все команды остановиться. Следом за ним также поступил еще один и еще один».
В 13.00 в дневнике боевых действий 62-й армии было записано, что враг занял высоту. Новость о том, что немцы захватили Мамаев курган, произвела сокрушительный эффект на оставшихся защитников Сталинграда. «Когда немцы установили контроль над Мамаевым курганом, наших солдат охватила паника, – вспоминает Мережко. – Она распространялась от части к части. Мы поняли, что теряем контроль над армией». Создавалось впечатление, что Сталинград уже в руках врага. Георгий Золотовцев подчеркивает: «Курган господствовал над Волгой, и как только немцы оказались на его вершине, это открыло им прекрасный обзор всего города, и они легко смогли корректировать огонь своей артиллерии. Нам с головой хватало и их бомбардировок, а теперь они еще могли вести огонь на поражение со смертоносной точностью. Наша позиция выглядела совершенно безнадежной».
Немецкие пулеметчики быстро продвигались через город к Волге, и центральная паромная переправа оказалась под их огнем.
«В этот момент, – вспоминает Иван Щилаев, – судьба Сталинграда и всей войны балансировала на острие ножа. Следующие несколько часов стали критическими».
13-я гвардейская дивизия Родимцева: как все происходило на самом деле
В 14.00 генерал Александр Родимцев прибыл на КП Чуйкова на берегу Царицы. Он добирался до командного пункта под страшной бомбежкой, переползая от воронки к воронке. Один из сопровождавших его пулеметчиков был убит взрывом, другой ранен, его офицер разведки получил сильную контузию. После этого Родимцев выглядел измятым, растрепанным, его одежду покрывали грязь и пятна нефти. Весь вид комдива не соответствовал занимаемой им должности настолько, что, когда он назвал свое имя на входе в убежище, часовой с недоверием уставился на него, а затем вызвал офицера проверить документы.
Чуйков поприветствовал своего боевого товарища со словами, которые тот впоследствии так воспроизвел в своих мемуарах: «Однако, товарищ Родимцев, вам немного досталось». Однако штабу 62-й армии происшедшее запомнилось несколько иначе. Их рассказ доказывает, что даже в столь гнетущей обстановке защитники города сумели сохранить чувство юмора. В душном убежище на реке Царице, в обстановке, когда грохот боев становился все ближе, Чуйков пристально посмотрел на Родимцева, и на его губах заиграла улыбка, он заговорил с нарочитой серьезностью: «Товарищ генерал, как вы себя чувствуете, исполняя свои обязанности в таких условиях?» Повисла тишина, и Родимцев ругнулся: «… вашу мать, товарищ командующий!» Все засмеялись, и на секунду напряженная атмосфера разрядилась.
Однако происходящее не позволяло расслабиться более чем на несколько секунд, о чем впоследствии красноречиво писал командующий фронтом Еременко: «После того как враг захватил Мамаев курган, ситуация в городе становилась все сложнее и сложнее. У нас не осталось резервов, а центральная переправа через Волгу находилась под угрозой захвата противником. Немцы прибегали к самым бесчестным уловкам: пытаясь запутать нас, они изменяли направление ударов, на их танках были советские опознавательные знаки. Гитлеровцы планировали прорвать оборону на всех участках, где это только было возможно, изолировать один район сопротивления от другого, а затем утопить защитников города в Волге».
Общепринятый взгляд на события признает серьезность ситуации, сложившейся в Сталинграде, но при этом утверждает, что русские бойцы отважно удерживались на ключевых позициях в пределах города, включая жизненно важную центральную паромную переправу, до сумерек, дожидаясь, пока 13-я гвардейская дивизия достигнет Сталинграда и изменит ход событий. Ричард Овери последовательно описывает события второй половины дня 14 сентября:
«Перед значительно численно превосходящим противником войска Чуйкова отступали группа за группой. Всего лишь с пятнадцатью танками и горстью людей он сдерживал бешеные попытки 6-й армии достигнуть центральной пристани».
Такое изложение фактов во многом основывается на мемуарах Чуйкова, написанных в коммунистическую эпоху, когда было невозможно сообщать что-либо чрезмерно «негативное» о битве. Во власти русского командующего было изложить лишь часть происходящего. Чуйков раскрыл, со сколь ужасной угрозой русские войска столкнулись тогда во второй половине дня:
«Обстановка осложнялась с каждым часом. Опасность состояла в том, что враг мог прорваться и достигнуть центральной пристани до прибытия 13-й гвардейской дивизии». Чуйков сформировал две небольшие группы из резервов, чтобы помешать врагу достигнуть Волги. Это подразумевало, что им нужно было как-то продержаться до сумерек, когда заглохнет наступление немцев и 13-я гвардейская дивизия успешно переправится. Новые свидетельства очевидцев, бывших там в эти жизненно важные часы, показывают, что положение русских оказалось гораздо более отчаянным, чем предполагал Чуйков.
Ситуация для защитников города осложнялась не только появлением немецких танков с советскими опознавательными знаками. Потеря Мамаева кургана привела 62-ю армию в состояние уныния. В столь нервной атмосфере решение Чуйкова переправить всю ее тяжелую артиллерию на восточный берег – необходимое и крайне важное, чтобы поддерживать сопротивление долгое время, – вызвало беспокойство и сломило солдат. Оно было воспринято ими как доказательство того, что Красная Армия в полушаге от того, чтобы оставить город.
«Когда наши войска увидели, что артиллерия переправляется на дальний берег Волги, каждый воспринял это как признак того, что Сталинград скоро будет оставлен, – рассказывает Иван Щилаев. – Этот ужасный момент не упоминался в наших книгах по истории, никто не распространялся об этом. Однако перемещение орудий здорово ударило по нашим настроениям».
Армейский КП старался изо всех сил собрать вместе разбросанные по городу войска. Но когда Чуйков отдавал инструкции для контратаки, чтобы отбить Мамаев курган, его приказы не исполнялись. Возникали опасения, что бойцы, направленные преградить немцам путь к Волге, попросту сбежали, оставив свой пост. Немецкие пулеметчики прорывались к речной набережной, и центральная переправа была уже у них в поле зрения. Чуйков стоял на пороге катастрофы.
Командующий 62-й армией должен был действовать быстро, чтобы изменить ситуацию. Изначально он стремился к тому, чтобы Родимцев перебросил свои войска через Волгу в сумерках. Однако, как отмечает Мережко, стало ясно, что армия больше не сможет продержаться так долго:
«После того как мы потеряли Мамаев курган, нам пришлось переменить планы: в создавшихся условиях оказалось невозможным дожидаться наступления сумерек, и Чуйков с Родимцевым решили, что часть 13-й гвардейской дивизии начнет переправу раньше».
Первые батальоны должны были пересечь реку незамедлительно, на виду у огромного количества вражеской авиации, кружившей над Волгой. Немецкие самолеты бомбили и обстреливали из пулеметов все, что двигалось. С огромной смелостью Родимцев предложил, что он лично поведет своих людей через Волгу в 17.00 при ярком дневном свете.
Анатолий Козлов, сражавшийся в 13-й гвардейской дивизии в Сталинграде, особо выделяет опасность, с которой столкнулись эти люди: «По меньшей мере полутора тысячам бойцов было приказано немедленно пересечь реку в начале вечера 14 сентября. Мы знали, что ночная переправа была крайне сложной, но при дневном свете она была смертельной. Многие из бойцов не смогли достигнуть западного берега Волги».
Мережко также признает ужасные последствия нового плана: «Это было практически невозможным пересечь Волгу при дневном свете. Над рекой кружилось множество немецких самолетов. Они открывали пулеметный огонь и бомбили все, что двигалось, даже крохотные лодки, в которых сидело два или три человека, преследовались вражеской авиацией, пока их не удавалось потопить. Только бронированные суда могли уцелеть, но им приходилось постоянно маневрировать. Большие лодки подвергались бомбардировкам с воздуха, артиллерийскому и минометному огню, который враг теперь мог вести с позиций над волжской набережной».
Сила огня, которую немцы обрушивали на каждое плавсредство, пересекавшее реку, была огромной. А если оно тонуло, было практически невозможно доплыть до берега. «Даже если ты сбрасывал с себя все оснащение, оружие и боеприпасы, тебя тянули ко дну шинель и сапоги, – мрачно отмечает Мережко. – Большинство из наших солдат, оказавшихся в воде, в конце концов тонули».
Так, в непередаваемом ужасе Сталинграда, многие бойцы погибали, еще не достигнув места битвы. «Если твоя лодка шла ко дну, ты должен был быть исключительным пловцом, чтобы достигнуть берега, – добавляет Бурковский. – Большинству это не удавалось. На каждом было столько тяжелых вещей, что практически невозможно было сбросить их все и поплыть. Но даже если у тебя это получилось, ты с большой вероятностью погибал от стрельбы и взрывов бомб раньше, чем достигал другой стороны Волги».
Каждый понимал серьезность ситуации. «Мы задействовали для переправы все плавсредства, которые только могли, – продолжает Мережко. – Кроме того, мы приказали выйти на реку Волжской флотилии – каждому судну, оснащенному орудиями, – чтобы их залпы создали для наших войск дымовую завесу от немецких бомбардировщиков. Гвардейцы должны были пересечь реку под прикрытием этого дыма, также мы задействовали всю авиационную поддержку, которую смогли собрать».
Перед нами показательный пример крутого и решительного руководства Чуйкова. Мережко подчеркивает: «Это было страшным решением, но абсолютно верным. Чуйков находился в опасной близости от передовой, но это давало ему исключительные преимущества перед Паулюсом: он мог быстро реагировать на меняющиеся обстоятельства. Приказ, отданный в конце дня первым полкам 13-й гвардейской дивизии, стал одним из решающих вмешательств в ход битвы».