Чуйков посоветовал Родимцеву, чтобы его войска оставили ненужную тяжелую технику и провиант на восточном берегу. Они должны были немедленно вступить в бой, как только высадятся на берег. Армейский КП уже знал, что немцы достигли Волги выше переправы. Враг занял ключевые здания, возвышавшиеся над переправой – Госбанк, Дом специалистов, – и открыл по переправе интенсивный огонь. Небольшие отряды немецкой пехоты продвигались к месту высадки гвардейцев. «Из-за немецких пулеметчиков, которые уже достигли волжской набережной, ситуация выглядела действительно отчаянной, – отмечает Иван Щилаев. – Однако Родимцев должен был найти выход из нее и переправить своих людей в город».
Звук боев становился все ближе к убежищу на берегу Царицы. «Немцы были теперь лишь в шестистах метрах от армейского КП, – продолжает Щилаев. – Положение на командном пункте было тяжелым, в резервах оставалось лишь несколько танков. Поэтому Чуйков и Родимцев сформировали две группы из сорока человек – штабных работников и роты охраны. Их задачей было прорваться к переправе и удержать ее любой ценой до прибытия 13-й гвардейской дивизии».
Это отчаянное решение оставило Чуйкова и его КП без защиты в ситуации, когда немцы находились на расстоянии лишь нескольких улиц. Прощаясь с Родимцевым, Чуйков невесело отметил: «Тяжело сказать, чьи люди, мои или твои, оказались в худшем положении». Последние фразы, которыми командующий обменялся с командиром 13-й гвардейской дивизии, в мемуарах Чуйкова переданы с соответствующей советской риторикой:
«В конце беседы я спросил его:
– Как настроение?
Он ответил:
– Я коммунист, уходить отсюда не собираюсь и не уйду».
«Нам этот разговор запомнился совсем по-другому, – отмечает Щилаев. – Чуйков подошел к Родимцеву, обнял его и сказал откровенно и просто:
– Я не думаю, что все мы выживем. Мы идем на смерть, поэтому умрем мужественно, сражаясь за нашу страну».
Борьба за паромную переправу
Иван Ерофеев, офицер НКВД из штаба 62-й армии, состоял в одной из русских боевых групп, сражавшихся за паромную переправу. Он рассказывает: «Нам было приказано сформировать группу из офицеров и бойцов, служивших на КП, и вооружиться гранатами и пулеметами. В сопровождении двух танков мы должны были вытеснить фашистов из домов вдоль Волги и выйти к центральной переправе».
Безотлагательность поставленной задачи ощущалась каждым. Ерофеев так описывает их продвижение к Волге: «Наши танки шли прямо к немецким опорным пунктам, пока они не оказывались в зоне огневой досягаемости, а затем открывали огонь по окнам и дверям. Мы врывались за ними, очищая дома от врага гранатами и пулеметными очередями». Вскоре паромная переправа была уже в поле зрения. «Там творился неописуемый хаос. Сквозь ужасный дым мы увидели лодки, которые бомбили прямо в воде, средства перевозки, стоявшие у пристани, и раненых, лежавших рядом и ждавших эвакуации. Все горело, все стреляли и кричали. Немецкие самолеты атаковали один за другим, они опускались довольно низко и сначала обстреливали из пулеметов, а потом начинали бомбить».
Немецкая пехота уже достигла набережной. «Начальник паромной переправы был убит немецким снайпером выстрелом из соседнего дома, затем комиссар, который принял командование после него, был также застрелен, – продолжает Ерофеев. – Гавань была в огне, и воздух был накаленным настолько, что снаряды «катюши», сложенные на пристани после разгрузки, неожиданно детонировали. Они все повылетали из ящиков и взрывались везде, подобно страшным фейерверкам. Мы постоянно бежали что было сил, стараясь обежать ящики с боеприпасами, когда немецкие снайперы не спускали с нас глаз постоянно».
Ерофеев и его товарищи были направлены устранить пожар на складах в гавани. И затем сквозь дым они увидели отряды немецкой пехоты, наступающей прямо на них, чтобы их уничтожить. «Мы осознали, что немцы окончательно просочились к нашим позициям», – прямо отмечает он. Казалось невозможным удерживать переправу дальше. Сталинград должен был пасть. Но случилось нечто невероятное: в последнем, невероятном порыве защитники города противопоставили себя врагу. «Каждый, независимо от его ранга, независимо от того, был он ранен или нет, каждый, кто мог двигаться, встал в последней линии обороны, – вспоминает Ерофеев. – Все вместе мы стояли насмерть, стреляя, пока стволы нашего оружия не раскалялись от выстрелов». И они сумели удержаться.
Подготовка войск
На другой стороне Волги собирали солдат 13-й гвардейской дивизии. Василий Гроссман так описывает эту сцену: «И одновременно с приближением к Волге дивизия увидела темное высокое облако – его нельзя было спутать с пылью, оно было зловещим, быстрым, легким и черным, как смерть: то поднимался над северной частью города дым горящих нефтехранилищ. Большие стрелы, прибитые к стволам деревьев, указывали в сторону Волги, на них было написано: «Переправа», и надпись будила в солдатской душе тревогу; казалось, что черный ободок вокруг надписи из того смертного дыма, что стоит под горящим городом. Дивизия подошла к Волге в грозные для Сталинграда часы: нельзя было дожидаться ночной переправы. Люди торопливо сгружали с машин ящики с оружием и патронами, ломали крышки, вместе с хлебом получали гранаты, бутылки с горючей жидкостью, сахар, колбасу…»
Гроссман делает ясным, что собранные войска были по-настоящему испуганы. Дневная переправа воспринималась как смертный приговор. «Враг был везде, в небе и на противоположном берегу. Солдаты примолкли. Каждый с тревогой вертел головой из стороны в сторону. Каждый вглядывался в небо». Собственное описание Родимцева было гораздо прозаичнее, нежели у Гроссмана: «Мы начали переправу в 17.00 14 сентября с оружием наготове». Но именно Родимцев, вернувшийся из горящего ада Сталинграда, теперь воодушевлял своих людей.
«Изречение, что солдаты были творцами победы, никогда не являлось столь истинным, как 14 сентября, – говорит Иван Щилаев. – Однако соответствующая психологическая подготовка была крайне важна для наших войск».
Родимцев видел, что его люди с тревогой глядят на небо, боясь немецких самолетов, круживших над ними, и сумел помочь им преодолеть этот страх. Щилаев вспоминает: «Он стоял перед нами и, указав на небо, спросил: «Вы знаете, куда вы попали? Вы в знаменитой дивизии Родимцева. Мы – авиадесантники, и мы сражаемся до победы и, обороняясь, стоим насмерть». Он говорил о битвах, в которых мы уже участвовали, а затем, повернувшись к новобранцам, которые страдали больше других, сказал: «Вы часть нас, часть нашей группы, и вы будете сражаться так же хорошо, как остальные. Это будет вашим боевым крещением». Боевой дух начал меняться».
Впереди солдат ждал горящий город. Щилаев продолжает: «Родимцев указал на Сталинград и сказал нам: «Там продолжаются свирепые бои. Немцы уже достигли Волги. Скоро они уничтожат все, и Сталинград падет. А когда Сталинград падет, судьба нашей страны, нашей Родины, станет другой. Турки вступят в войну против нас, японцы тоже». Мы даже не слышали этого выступления, мы ощущали его. Наш страх сменился невероятным чувством срочной необходимости вступить в бой. Мы осознали, что нельзя терять ни секунды: если мы опоздаем переправиться, немцы разрушат Сталинград. В этот момент мы были готовы пожертвовать своими жизнями во имя Родины».
Родимцев почувствовал, что будущее его страны балансирует на острие ножа. «Сначала отец не знал, что он скажет своим солдатам, – рассказывает Наталья, дочь Родимцева, – поскольку все выглядело так, что они пересекут реку и направятся прямиком в ад. Он ощущал себя словно на краю пропасти и удивлялся, откуда еще находил в себе силы. Но затем, когда он посмотрел вокруг на лица своих людей, он внезапно осознал, что это было его миссией – вести этих людей и изменить ситуацию в городе».
Переправа
Старший лейтенант авиации Иван Пстыго вернулся с боевого вылета в район Сталинграда. Его эскадрилья пребывала в подавленном настроении от численного превосходства врага. Неподалеку от взлетно-посадочной полосы он заметил скопление войск, а потом увидел своего командира с группой офицеров, среди них был и Родимцев. Последний подозвал Пстыго к себе: «Товарищ летчик, мне нужно до вечера переправить моих людей через реку. Обеспечьте нам прикрытие с воздуха – столько самолетов, сколько сможете собрать». Пстыго с трудом верил своим ушам: немецкое господство в небе было почти абсолютным. Он заставил себя собраться с духом и ответил: «Я сделаю все от меня зависящее, товарищ генерал». Уже садясь в самолет, он видел войска, двигавшиеся к Волге со штабной машиной Родимцева во главе. Пстыго подумал, что у этих людей мало надежды на успех и что попытка пересечь реку – самоубийство.
Валентин Спиридинов был свидетелем того, как бойцы Родимцева подходили к береговой линии. Он и двое его сослуживцев только что пересекли Волгу в обратном направлении: они должны были собрать запасные части для артиллерии. «Я увидел огромное скопление войск, двигавшихся к реке, – вспоминает Спиридинов. – Они двигались невероятно быстро и в абсолютном безмолвии. Я заметил, что они были легко оснащены и несли только гранатометы и легкие пехотные минометы, и стало понятно, что они собираются сразу вступить в ближний бой с врагом. Я смотрел на них, словно загипнотизированный. Что-то необычайное было в них: твердость их шага и их полнейшая концентрация на предстоящей задаче. Я почувствовал, что должно произойти нечто невероятное».
В небесах над Пстыго и другими вылетевшими с ним летчиками кружился рой немецких самолетов. А внизу на короткий миг сквозь дым стали видны баржи Родимцева, двигавшиеся через Волгу, которых окружали поднимавшиеся от многочисленных взрывов столбы воды.
«Было удивительным видеть, как они стараются сохранить строй в ситуации, когда на них обрушился столь сильный заградительный огонь. Внезапно я почувствовал огромное восхищение и гордость за этих парней», – вспоминал Пстыго.