казывает картограф 13-й дивизии Георгий Золотовцев. – Но продвижение немцев было столь ошеломляющим, что мне приходилось перерисовывать карту сначала каждый день и, в конце концов, к 20 сентября каждые шесть часов». Герберт Селле вспоминал, что 6-я армия в тот период была готова к широкомасштабному прорыву: «14 сентября две наши дивизии на километровом отрезке фронта прорвались через город к Волге. Для продолжения атаки были подготовлены дополнительные силы, в том числе три дивизии 4-й танковой армии, которая к этому моменту находилась под командованием Паулюса».
Положение дел в Сталинграде в целом в это время было унылым. Наступательная операция, начатая русскими войсками 19 сентября на севере города, не смогла облегчить положение защитников города или помешать противнику вводить все новые и новые войска, чтобы уничтожить 62-ю армию. Чуйков ясно видел опасность. 14 сентября немцы развернули лишь небольшую часть своих войск: «Паулюс нуждался в передышке для переформирования своих боевых порядков и развертывания основных сил. Для того чтобы ввести пополнения и организовать совместные операции пехоты и танков, артиллерии и авиации, врагу требовалось около пяти-семи дней».
Чуйков предсказывал, что немцы будут готовы начать крупное наступление на его армию 22 сентября. Защитники Сталинграда полагались на контратаку остальных армий по фронту в центр немецкого наступления. «Это могло бы переломить ситуацию в нашу пользу, – говорил Чуйков. – Но этого не случилось». Он остро критикует дальнейшие действия командования фронта: «Наша контратака была предпринята вдоль всего фронта – фронтальная атака на пятнадцатикилометровом участке, а не по слабым точкам врага. Вместо того чтобы ударить по флангам и сзади, удар был направлен в голову мощного боевого тарана, состоявшего из четырех армейских корпусов. Также невозможно понять, почему эти и последующие контратаки предпринимались в дневное время, когда мы не могли нейтрализовать или компенсировать превосходство врага в воздухе, а не ночью, когда Люфтваффе не могли действовать сколь-либо сильно».
Герберт Селле из 6-й армии раскрывает перед нами немецкий взгляд на события: «Русские предпринимали многочисленные атаки по созданному нами «коридору», поскольку было ясно, что прорыв или даже глубокое продвижение на этом участке заставит наши войска оставить территорию, находившуюся южнее. Такое перемещение войск могло оказать серьезное, если не решающее влияние на судьбу Сталинграда. Тем не менее все атаки, направленные на «коридор», потерпели неудачу. Русские задействовали множество пехоты и сотни танков, но всего этого было недостаточно, чтобы преодолеть наш профессионализм. Совместная операция наших наземных войск и авиации сыграла решающую роль».
Было неудивительно, что атака русских захлебнулась из-за мощи немецкой авиации. Это вскоре стало ясно и осажденной 62-й армии. Чуйков писал: «В 12 часов поднялись в атаку наши части. Их атаку поддержали артиллерия фронтовой артиллерийской группы и авиация. Отсутствие самолетов противника облегчило нам задачу. Правда, авиация уже не играла тогда решающей роли в уличных боях. Но к 17 часам над Сталинградом появились немецкие самолеты. Уже по одному этому мы определили, что наши атаки на северном фланге противника опять захлебнулись».
Довольно необычно, что советский генерал в коммунистическую эпоху столь откровенно писал о военных неудачах советских войск. Но в подтексте изложенного явно угадывается досада Чуйкова. 62-я армия надеялась, вопреки всему, на поддержку остальных сил фронта. Но после происшедшего стало ясно, что всю мощь немецкого наступления армии Чуйкова придется принять на себя. Чувство изолированности от остальных частей Красной Армии усиливалось с ростом интенсивности немецких бомбардировок Волги. Немецкая артиллерия начала вести огонь по центральной паромной переправе в ночное время. Чуйков продолжал: «В эти дни немецкие генералы принимали все меры к тому, чтобы не допустить переправы наших свежих сил в город. С утра до темной ночи над Волгой кружили пикировщики, а ночью открывала огонь артиллерия. Причалы и подходы к ним круглыми сутками находились под огнем орудий и шестиствольных минометов. Переправа войск и грузов для 62-й армии осложнялась до предела».
Чуйков откровенно рассказывал об обстоятельствах, в которых оказались его бойцы. У них не было ни лошадей, ни грузовиков, им было негде спрятаться от немецких бомбардировок, поэтому все грузы, которые они получали, бойцам приходилось переносить вручную под покровом темноты. Чуйков писал об этом: «…все, доставлявшееся через Волгу, разносилось на огневые позиции на плечах воинов, тех самых воинов, которые днем отбивали яростные атаки врага, а ночью без сна и отдыха должны были перетаскивать на себе боеприпасы, продовольствие, инженерное имущество. Это изматывало, изнуряло защитников города…»
Огонь немцев по паромной переправе был опустошающим. Свежая 284-я дивизия Батюка достигла восточного берега Волги. 62-я армия отчаянно нуждалась в пополнении, но бойцы этой дивизии никак не могли переправиться. «Мы ждали ее с нетерпением, – вспоминал Чуйков. – Но центральная переправа была уже полностью парализована, и ею не могло воспользоваться ни одно подразделение».
Немцы с методичностью в духе своей военной науки осуществляли простой план: отрезать от 62-й армии поступления бойцов и поставки грузов, а затем, обрушив на нее удар основных сил, уничтожить ее у берегов Волги. Немцам не удалось быстро захватить Сталинград 14 сентября, – теперь они решили задействовать всю мощь своей армии, чтобы завершить начатое.
Исследователи чрезмерно поддались впечатлению от драматического описания обороны русскими элеватора и «гвоздильного завода». Алан Кларк и последующие историки заявляли, что 22 сентября 1942 года, когда сопротивление на этих участках было наконец сломлено, немцы погрязли в городских боях, и их наступление, «несомненно, заглохло». Чуйков видел происходящее совершенно иначе. Немцы «уже не особенно боялись атак советских армий к северу от города», и, как результат, им больше не требовалось направлять части на север, чтобы упредить эту угрозу. События развивались катастрофически. «Враг все упорнее тянул руки к Волге с тем, чтобы уничтожить 62-ю армию. Впервые над нами нависла угроза, что немцы разделят наши войска на две части». Чуйков добавлял: «День 22 сентября был критическим для войск 62-й армии». Иван Щилаев говорит об этом с большей прямотой: «Наши солдаты назвали эту дату «днем смерти»: мы все ожидали, что нас утопят в Волге».
Чуйков предполагал, куда придется основной немецкий удар. Он усилил оборону Мамаева кургана 95-й дивизией Горишного. Южнее ситуация также была напряженной. Лучшей дивизией Красной Армии, находившейся к югу от реки Царицы, была 35-я гвардейская дивизия Дубянского. Именно ее бойцы вместе с отборным отрядом морской пехоты с отчаянной смелостью удерживали элеватор. Но после падения элеватора дивизия оказалась столь ослабленной, что вместе с КП была направлена на другой берег Волги на перегруппировку. Ее оставшиеся бойцы соединились с 92-й бригадой морской пехоты, но было сомнительно, что это новообразованное формирование сможет противостоять крупной немецкой атаке.
В случае прорыва враг, продвинувшись вдоль Волги, мог оттеснить фланг 13-й дивизии Родимцева, жавшейся к стремительно сужающейся полоске земли в центральном Сталинграде.
«На участке дивизии Родимцева сложилась очень тяжелая обстановка, – писал Чуйков. – Однако мы не могли перебросить ему на помощь ни одного батальона».
В этом секторе фронта ситуация стремительно ухудшалась. 20 сентября группа немецких пулеметчиков прорвалась вблизи центральной паромной переправы, и командный пункт дивизии оказался под прямым огнем. Связь с остальной армией непрерывно разрывалась. Чуйков знал, на каком участке враг начнет атаку, но был бессилен предотвратить ее. «Единственной помощью, которую мы могли дать дивизии, была артиллерийская поддержка с левого берега, – мрачно отмечал командующий, – но этого было явно недостаточно».
На рассвете 22 сентября немецкие самолеты волна за волной начали бомбить позиции 13-й дивизии. Над каждой из целей собирались группы из двадцати самолетов и обрушивали ливень из зажигательных, осколочных и фугасных бомб на русские войска, находившиеся внизу. Казалось, пламя охватило все, что могло гореть: деревянные землянки и даже солдатские вещмешки с боеприпасами. Части 39-го полка Щилаева были брошены в самую гущу этого ада. «Мы слышали, что оборона на левом фланге армии полностью провалилась, – вспоминает он. – 92-я бригада оставила свои позиции, бежала из Сталинграда, воспользовавшись лодками и баржами, и оставила нам немцев в качестве новых соседей!» Бойцов, закрепившихся на Мамаевом кургане, упорно теснили к временной линии обороны вдоль волжской набережной. «Мы должны были остановить дальнейшее продвижение немцев, – продолжает Щилаев. – Наша дивизия удерживала очень узкую линию обороны около пяти километров в длину и шириной лишь около четырехсот метров. Нам было некуда отходить, мы были у самой реки».
Чуйков оказал Родимцеву ту небольшую помощь, которая была в его силах. Щилаев поясняет: «Наши солдаты на Мамаевом кургане подчинялись его прямому командованию. Но в связи с масштабами угрозы он немедленно передал их обратно Родимцеву. Мы слышали, что враг уже движется вдоль Волги. Творился неописуемый хаос. Мы оставили курган, спасаясь бегством, когда авиация противника была уже над нашими головами».
Часть Щилаева достигла позиции, которую им было приказано занять. Это было разрушенное здание. Бойцы занимали второй этаж, когда взорвался немецкий снаряд. «Несколько из наших ребят были убиты. Наш радист истекал кровью, но нам было нечем его перевязать: у нас не оставалось времени, чтобы взять с собою медицинские средства. Нам пришлось стащить его по ступенькам наружу и оставить стонать в агонии. И тут началась атака немцев. Сквозь дым мы видели их пехоту, продвигающуюся вдоль улицы. Они были так близко к нам, что впервые за время битвы я видел лица врагов».