з обломков, и обе мои ноги оказались засыпаны грудой кирпичей».
Превозмогая боль, Зайцев сумел выбраться. Таков был неизбежный риск в снайперском деле, и, что примечательно, Калентьев в свое время также получил схожее ранение обеих ног, о чем писал во втором письме к родителям в начале ноября.
Однако, несмотря на риск, снайперское движение поднимало боевой дух армии. Бойцы с удовольствием читали о подвигах снайперов из различных дивизий, их снайперских счетах, методах и уловках, которые они применяли против врага. Это способствовало распространению духа единства и росту чувства собственного достоинства у бойцов.
Разработка новых способов уничтожения врага вызывала особый интерес. Зайцев старался приспособить оптический прицел к противотанковому ружью в надежде, что это позволит посылать снаряды в огневые щели вражеских бункеров. Вначале эксперимент потерпел неудачу: качество боеприпасов оставляло желать лучшего – два снаряда никогда не попадали близко к одной и той же цели. Но Зайцев и группа его учеников упорно продолжали эксперимент, и в конце концов их попытки увенчались успехом. «Снайпер Морозов сумел поджечь немецкий бункер из противотанкового ружья», – гласила восхищенная запись в журнале боев 284-й дивизии.
Коммунистическая версия битвы
Советская пропаганда впоследствии возвеличила роль Василия Зайцева точно так же, как и Павлова. Они оба были членами комсомола – молодежной организации коммунистической партии. Сталинград с точки зрения идеологии должен был воплощать победу коммунистического энтузиазма, где в боях за дома, в штурмовых группах и снайперском движении полные рвения комсомольцы указывали путь остальным. Но в действительности коммунисты и комсомольцы составляли лишь очень небольшую долю бойцов, сражавшихся в Сталинграде: около десяти процентов среди офицеров и всего три процента среди рядового состава.
Сам Сталин признавал, что одной коммунистической идеологии недостаточно, чтобы победить немцев. Так, 9 октября 1942 года он издал распоряжение, которое резко сокращало партийный контроль над красноармейской иерархией. Согласно ему резко снижалось влияние политработников, комиссаров, чье одобрение до этого требовалось для всех решений военного командования.
Информация НКВД о том, как солдаты в Сталинграде отреагировали на эти перемены, красноречива. Большинство из них радовалось тому, что это произошло. «Все военные поддерживают это решение, – отмечал один из офицеров. – В армии должна быть только одна цепь командования». Солдатский отклик был более прямым: «Я не вижу нужды в комиссарах в Сталинграде. Они ничего не сделали для нас здесь, у них нет военной подготовки». В конце битвы Чуйков предложил Сергею Захарову, опытному уличному бойцу из дивизии Батюка, начать вести обучающие курсы для политработников армии. «Я встречался с Чуйковым несколько раз в неделю, – вспоминает Захаров. – Он хотел, чтобы появились курсы, на которых политработников перековывали бы в настоящих солдат. Он был откровенен со мной и говорил просто: «Никто не станет слушать этих ребят, пока они не узнают, как нужно сражаться».
Снайперское движение не было выковано политической идеологией и тем не менее стало мощным движением. Оно выросло из глубинной всеобщей ненависти к врагу. Марк Славин, воевавший на заводе «Красный Октябрь», вспоминает: «Я не слышал, как кто-нибудь кричал: «За Сталина!», идя в атаку. Но я видел горячее желание уничтожать фашистов, и именно из него выросло снайперское движение. Большинство наших солдат могли быть не слишком образованными, но они были полны этого решительного гнева. Летом 1942-го немцы унизили нас и нашу страну. Мы хотели возмездия».
Дуэль Зайцева
В декабре 1942-го, когда битва уже подходила к концу, репортеры Красной Армии брали у Зайцева интервью о его снайперской карьере. Он воспользовался этой возможностью, чтобы отдать долг Калентьеву: «Меня обучал снайпер Калентьев. Я бродил с ним в течение трех дней, вплотную наблюдая его действия и глядя, как он действует снайперской винтовкой. После этого я начал действовать самостоятельно».
Почти через тридцать лет вышли мемуары Зайцева «Записки снайпера». Книга произвела огромное впечатление на читателей и вдохновила Дэвида Роббинса на написание одного из самых популярных романов о войне «Война крыс», а также легла в основу широко известного фильма «Враг у ворот». Однако коммунистические власти существенно скорректировали ее текст. Зайцев предстал инициатором снайперского движения, но ему разрешили, между прочим, упомянуть и Калентьева. Видимо, Зайцев отчаянно сопротивлялся тому, чтобы из книги полностью исключили все упоминания о его наставнике. В откорректированной версии событий Зайцев уже имеет учеников, когда выдающийся стрелок Калентьев появляется в Сталинграде: «Среди нас, снайперов, считался высшим специалистом Саша Калентьев. Мы относились к нему с уважением, знали, что он окончил Московскую школу снайперов и хорошо знал правила ведения огня из винтовки со снайперским прицелом. И вот однажды он открыл свою противогазную сумку, выбросил из нее патроны, гранату, грязную тряпку, которая называлась полотенцем, потом вытянул маленькую папочку в кожаном переплете, развернул ее и зачитал нам слова, которые я тут же переписал в свой блокнот».
Здесь мы видим довольно интересную метаморфозу: Калентьев из неграмотного сельского охотника с несколькими уроками стрельбы за плечами превратился в значительного инструктора Московской снайперской школы. Поразительно, насколько это созвучно с другой трансформацией в тех же мемуарах, когда немецкий оппонент Зайцева по знаменитой дуэли стал главой Берлинской школы снайперов.
В 1942 году, давая интервью армейской газете, Зайцев не упоминал о том, что его соперник был столь выдающимся, хотя и описывал подробности дуэли.
Несколько немецких пулеметчиков закрепились на Мамаевом кургане, и двое снайперов из группы Зайцева были отправлены покончить с ними. Эти снайперы вернулись серьезно раненными. Предполагалось, что на высоте прячется немецкий снайпер, и Зайцев вместе с двумя другими снайперами был отправлен уничтожить его. «Мы прятались в траншее. Как только я поднял каску, фриц выстрелил, и каска упала. Я понял, что имею дело с искусным немецким снайпером. Нам нужно было найти, где он засел. Это было очень трудновыполнимой задачей, поскольку стоило кому-то из нас высунуться, и фриц убил бы его. Нам нужно было его обмануть – найти какой-нибудь способ перехитрить.
Я охотился за ним около пяти часов. Наконец, придумал, как это сделать. Я снял варежку с моей руки, надел ее на дощечку и высунул ее из траншеи. Немец выстрелил по ней. Я опустил дощечку вниз и посмотрел, где была прострелена варежка. По положению пулевого отверстия я определил, откуда стрелял немец».
Затем Зайцев ждал и наблюдал. В конце концов, он увидел противника. Приблизились несколько русских пехотинцев, и вражеский снайпер приподнялся, чтобы взглянуть на них, на мгновение оторвавшись от своей винтовки. Зайцев воспользовался представившимся случаем:
«Я выпрыгнул из траншеи и, встав прямо, снял с плеча винтовку. Он не ожидал подобной дерзости и был захвачен врасплох. Он дотянулся до своего оружия, но я выстрелил первым».
В этом более раннем отчете о происшедшем Зайцев не упоминает, кем был его противник, лишь говорит, что дуэль с искусным врагом – это труднейшая проверка солдатской выдержки. В мемуарах Зайцева его учитель Калентьев, превращенный в выпускника Московской снайперской школы, делает упор на том же моменте: «Выходя на дуэль, каждый снайпер волнуется, как будто одной ногой встает на острие камня. Чтобы выстоять над обрывом на остром камне, нужны, безусловно, смелость, тренировка, спокойствие и хладнокровие… Победителем из поединка выходит тот, кто сумел первым побороть сам себя».
Карьера снайпера требовала большого запаса отваги. Немцы постоянно следили за этими меткими стрелками, и любая оплошность могла стать фатальной. Однако доморощенное снайперское движение в 62-й армии привело в замешательство врага. На поле битвы психологический баланс между противоборствующими сторонами начинал изменяться.
Глава девятая. Поворотный момент
В начале октября 1942 года немецкие и русские войска в Сталинграде подготавливали себя к крупнейшему столкновению за время битвы. Гитлер давил на 6-ю армию, чтобы она безотлагательно закончила свое дело и захватила весь город. Взять Сталинград становилось для него вопросом личного престижа. Новый последний срок этого был установлен им на 14 октября.
«Немало подобных последних сроков уже устанавливалось без достижения удовлетворительного результата, – говорит Мережко. – Но этот был самым угрожающим. Этот день стал для нас самым тяжелым за всю битву».
Чуйков признавался Василию Гроссману: «[Международная] печать высмеивала Гитлера [за то, что он не смог овладеть Сталинградом], и мы испытывали ужас. Мы сидели там, зная, чувствуя и осознавая, что Гитлер теперь пошлет свои основные силы против нас». Позднее командарм вспоминал об этом просто: «Мы, многое уже пережившие, это наступление гитлеровцев запомнили на всю жизнь». 14 октября и два последующих дня стали критическим моментом борьбы.
Официальная советская версия событий периода 14–17 октября такова: оборона Сталинграда оставалась непоколебимой перед лицом сокрушительного немецкого натиска. Сам Чуйков, сколь ни тяжело ему было сказать это, несмотря на ужасные бои и близость немцев к его КП, заявлял: «Мы не имели и мысли о том, чтобы уйти». По личным и политическим причинам это стало общепринятой истиной. Однако в действительности, как и в более ранний критический день 14 сентября, все было гораздо мрачнее. Только осознав эту мрачность, мы сможем понять, какой была битва на самом деле.
«Эти три дня были совершенно исключительными, даже по сталинградским меркам, – отмечает Мережко. – Только 17 октября все вернулось в прежнее русло». И сам Чуйков оставил многозначительный комментарий: «Пережив эти несколько роковых дней, мы знали, что наша армия останется на левом берегу Волги». Чуйков намекал на перелом, происшедший в защитниках города, однако он предпочел не раскрывать его детали. Теперь впервые возможно показать, что же произошло на самом деле.