Этим утром Чуйков снова руководил 62-й армией. Если он действительно был смещен несколькими часами ранее, то это выглядит слишком странным поворотом событий. Возможно, случилось так, что Хрущев и Еременко, пересмотрев вопрос с утра («Утро вечера мудренее», как гласит русская пословица), решили, что критическая точка битвы – это не лучшее время, чтобы менять командующего обороняющейся армией. Но существует и другое, более драматичное объяснение. Их решение могло быть отменено Верховным командованием Сталина.
13 октября, за день до крупного немецкого наступления, Сталин был встревожен ситуацией в Сталинграде. Он придерживался взгляда – совершенно правильного, как выяснилось впоследствии, – что продолжительное сопротивление немцам в пределах города крайне важно, чтобы запланированное советское контрнаступление имело реальный шанс на успех. Что оказалось решающим, он был убежден, что Еременко допустил серьезную ошибку, не предоставив Чуйкову достаточной поддержки и необходимых пополнений. Джон Эриксон так раскрывает перед нами подоплеку событий: «В этом случае он [Сталин] сорвал свою злость на Еременко, который, как он решил, не сумел надлежащим образом исполнить свои обязанности. Вместо того чтобы предоставить Чуйкову всю помощь, которая была в его силах, Еременко удерживал на восточном берегу войска, которые Сталин специально определил для обороны города. Сталин поручил Василевскому приказать Еременко «именем Ставки» [советского Верховного командования] лично посетить КП Чуйкова, чтобы исследовать положение – «истинное положение», увиденное собственными глазами, – и оценить, в какой помощи нуждается Чуйков для обороны тех частей Сталинграда, которые еще удерживаются советскими войсками».
Эриксон добавляет, что Еременко, «принуждаемый Сталиным», в конце концов согласился провести эту личную проверку 15 октября, хотя из-за интенсивности немецких бомбардировок и артобстрелов он на самом деле так и не пересек Волгу до ночи 16 октября. Василевский так объяснял происшедшее Константину Симонову (он был в Сталинграде в это время), поддерживая Чуйкова и жестко критикуя Еременко: «В это сложное для нашей обороны время, когда Чуйков буквально цеплялся за кромку берега, Сталин решил, что крайне важно, чтобы Еременко лично посетил Чуйкова. Еременко провел два дня, пытаясь «пренебречь» этим приказом».
Если вмешательство Сталина привело к отмене отстранения Чуйкова от должности (и Хрущеву пришлось проинформировать об этом КП 62-й армии), написанное Чуйковым об их телефонном разговоре и предполагаемом «взаимном согласии» выглядит скорее дипломатическим шагом, нежели искренним рассказом о том, что должно было происходить в хаосе, который творился тогда. При этом Чуйков, возможно, намекал на реальную подоплеку событий, отмечая в своих записях: «Из разговора было ясно, что Ставка была обеспокоена положением в городе и, по-видимому, запрашивала у Совета фронта и, в частности, у Никиты Хрущева разъяснения ситуации».
В означенное время положение 62-й армии выглядело крайне ненадежным. Немцами были введены свежие силы, и их атаки развивались вдоль Волги. Линия обороны, защищавшая армейский КП, была чрезвычайно шаткой. Ракицкий откровенно рассказывает о попытке направить морских пехотинцев из 92-й бригады, одной из слабейших армейских частей, на оборону завода «Баррикады» согласно 205-му приказу: «Мы обнаружили, что командир бригады отказался выполнять приказ. Его пришлось арестовать, и политработник Никитин прибыл, чтобы заменить его, прежде чем морские пехотинцы, наконец, заняли позицию. Но у нас было не слишком много надежды, что эти парни сумеют остановить немцев».
В это время Чуйков сделал второй запрос о перемещении его КП на восточный берег Волги. Довольно полезно сравнить его с изложением событий в мемуарах командарма. Сначала давайте обратимся к «официальной» версии: «15 октября противник ввел в бой свежие силы и продолжал развивать наступление на юг и на север вдоль Волги… Северная группа под командованием полковника Горохова вела бой в окружении с превосходящими силами противника…
Дивизия Жолудева [37-я], которая приняла на себя основную тяжесть атаки, была разделена на несколько частей, сражавшихся отдельными гарнизонами в поселке Тракторного завода и в районе Минусинской улицы. Дивизия Горишного [95-я] также понесла тяжелые потери… Враг, продвигаясь к югу, угрожал зайти в тыл дивизии Горишного и достигнуть армейского командного пункта. Вражеские автоматчики просочились в брешь между нашими частями. Рота охраны армейского КП вступила с ними в бой».
Чуйков ясно говорит о шаткости своего положения: «В эти часы боев у Паулюса не было ни одного свежего батальона, который он мог бы бросить, чтобы прорваться на три сотни метров к армейскому командному пункту. Всего триста метров, но у нас не было и мысли о его перемещении…»
Затем упоминается другой запрос к командованию Сталинградского фронта: «Я просил командование фронта дать разрешение перевести некоторые отделы штаба армии на запасный командный пункт – на левом берегу, с условием, что Военный совет весь останется в городе. Мы хотели обеспечить управление войсками с левого берега на тот случай, если командный пункт армии будет разбит.
«Не разрешаем», – получил я ответ».
Сегодня возможно привести подлинное содержание второго запроса Чуйкова к командованию Сталинградского фронта от 15 октября 1942 года и ответ на него: «Враг, вводя новые силы пехоты и танков, приближается к северной группе Горохова. В то же время немцы развивают удар на юг, достигнув Минусинской. 37-я и 95-я дивизии общей численностью в 200 бойцов неспособны предотвратить продвижение врага на юг, захват КП армии и прорыв в тыл 308-й дивизии. Ситуация ухудшилась. На нашем командном пункте невозможно оставаться. Разрешите переместить командный пункт на левый [восточный] берег. Больше отступать некуда.
Решение командующего фронтом Еременко товарищу Чуйкову: Запрос отклонен. КП командующего должно оставаться в Сталинграде. Принять меры к переброске пополнений, 138-й дивизии, на поддержку войск, сражающихся на правом [западном] берегу Волги. Сделать это ночью 15 октября».
Свежая дивизия, 138-я Людникова, теперь была доступна для обороны Сталинграда. Это подразумевало молчаливое признание того, что Еременко допустил ошибку, не предоставив Чуйкову больше бойцов перед немецким наступлением. Но только один полк был готов пересечь Волгу ночью 15 октября. Остальные должны были достигнуть города через сутки. Их прибытие совпало с запоздалым визитом Еременко на КП 62-й армии. А до этого Чуйкову нужно было продержаться еще двадцать четыре часа.
Довольно интересно сравнивать мемуары Чуйкова с суровой реальностью подлинных событий. Он не мог признать публично, что на короткое время потерял веру в то, что город может быть удержан. Все военные мемуары жестко редактировались и переписывались в советский период, и ни в коем случае нельзя было упоминать, что Сталинград мог быть сдан врагу. Но в кругу семьи и среди собратьев-ветеранов Чуйков откровенно рассказывал об отчаянии, которое тогда охватило его и его штаб.
«Мы все думали, что погибнем», – просто говорит Мережко. КП к этому моменту потерял связь с остальной армией. «Больше не существовало какой-либо системы организованной обороны», – продолжает Мережко. Дневник боевых действий 62-й армии уныло отмечал: «Командный пункт находится под прямым огнем артиллерии и бомбардировщиков. Много убитых и раненых. Потери нашей армии неизвестны – они не могут быть подсчитаны». Позднее, во второй половине дня 15 октября, Чуйков позвал своего младшего брата Федора, который служил в штабе КП. Командарм решился умереть, защищая город.
«Следующие двадцать четыре часа будут критическими», – начал Чуйков полуофициальным тоном. Он остановился, и несколько секунд они с братом смотрели друг на друга. Затем его голос изменился, и он заговорил по-другому, как брат с братом: «Федор, один из нас должен выбраться отсюда живым. Когда немцы прорвутся, я возьму свой автомат и встану на последнем рубеже у края Волги. Я не собираюсь сдаваться им, я умру, сражаясь. Я не оставлю этот город». Повисла тишина. Чуйков стал шарить в поисках чего-то и достал запечатанный конверт. «Ты можешь отдать это Валентине? – спросил он (жена Чуйкова Валентина жила в Куйбышеве). – Это письмо, в котором я прощаюсь с ней». Снова повисла тишина. «Федор, – добавил он. – Когда ты пересечешь реку, подожди. Немцы должны нанести по нам сокрушительный удар до того, как поступит пополнение. Следи за тем, останемся ли мы здесь завтра утром. Если да, то возвращайся и уничтожь это письмо». Это был ужасный момент. Но Чуйков внезапно улыбнулся и пристально посмотрел на Федора: «Если мы останемся здесь завтра утром, считай, что мы победили».
Линия блиндажей и траншей была вырыта в последней отчаянной попытке задержать продвижение немцев. Офицер разведки наступающей 24-й немецкой танковой дивизии докладывал, что на большинстве позиций противника находятся люди из тыловых служб, не имеющие достаточной подготовки.
Корректировщик огня артиллерии Михаил Рабинович был вызван на КП Чуйкова в начале вечера того дня. Его батарея, находившаяся на Зайцевском острове, была известна своей точностью. Одним из первых ее успехов было уничтожение немецких минометных позиций на Мамаевом кургане. Чуйков поприветствовал его у входа и сразу перешел к делу: «Мы ожидаем, что немецкая пехота прорвет наши позиции и ворвется на наш КП». Рабинович стоял, онемев. Чуйков провел его в блиндаж. «Я приготовил место для тебя, – сказал командарм. – У тебя есть радист. Свяжись со своей батареей, дай им наши координаты и приведи их в состояние готовности. Когда немцы достигнут нас, вызови удар артиллерии по нашему командному пункту. Корректируй огонь: все, что есть здесь, должно быть уничтожено».
Рабинович был поражен пугающим спокойствием Чуйкова. В этот вечер, когда были восстановлены некоторые линии связи, стали поступать донесения из разрозненных дивизий и полков армии. «Создавалось впечатление, что они пытались связаться, только чтобы убедиться, что командный пункт 62-й армии до сих пор существует, – отмечал Чуйков. – На эти запросы мы четко и коротко отвечали: «Сражаться до последней возможности, с места не уходить!..»