Другим очевидцем ужасного отступления был Виктор Некрасов, отразивший свои впечатления в повести «В окопах Сталинграда». Он рисует перед нами одурманивающую жару, палящее солнце, повсеместную пыль и всегда удручающую скорость немецкого наступления:
«Полк, вероятно, уже далеко, километров за семьдесят-восемьдесят. Если они эти два дня шли, то никак не меньше. Возможно, они где-нибудь встали в обороне или пробиваются через немцев. Местное население говорит, что «ранком в неділю проходили солдати. А у вечері пушки йшли». Должно быть, наши дивизионки. «Тільки годину постояли і далі подались. Такі заморені, невеселі солдати».
А где фронт? Спереди, сзади, справа, слева? Существует ли он?» Некрасов ярко передает всеобъемлющее чувство отчаяния:
«Бабы спрашивают, где же немцы и куда мы идем. Мы молча пьем холодное, из погреба, молоко и машем рукой на восток.
Туда… За Дон…
Я не могу смотреть на эти лица, на эти вопросительные, недоумевающие глаза».
В других местах произведения, воспроизводя фрагменты солдатских диалогов, Некрасов удивительно точно передает всеобщую подавленность:
«Куда нам с немцами воевать… Немцы от самого Берлина до Сталинграда на автомашинах доехали, а мы вот в пиджаках и спецовках в окопах лежим с трехлинейкой образца девяносто первого года».
«Перед Наполеоном мы тоже отступали до самой Москвы. Но тогда мы теряли только территорию, да и то это была узкая полоска. И Наполеон, кроме снегов и сожженных сел, ничего не приобрел. А сейчас? Украины и Кубани нет – нет хлеба. Донбасса нет – нет угля. Баку отрезан, Днепрострой разрушен, тысячи заводов в руках немцев».
«Мы будем воевать до последнего солдата. Русские всегда так воюют. Но шансов у нас все-таки мало. Нас может спасти только чудо» (курсив Майкла Джонса).
В столь безнадежное время из самых глубин сознания русских бойцов прорывалось слово «вера». Некрасов писал в своей повести: «Сейчас это единственное, что у нас есть, – вера».
Разговоры и внешний вид русской и немецкой армий вполне соответствовали состоянию противоборствующих сторон. Мережко отмечает: «Немцы были полны уверенности в себе, и это было объяснимо, ведь они успешно прошли путь от Харькова до Дона. Их лица были уверенными и целеустремленными. В летнюю жару они шли с засученными рукавами, в шортах и распевали свои песни».
Как вспоминает Мережко, отступающая русская армия смотрелась до ужаса контрастно. Казалось, что войска засыпают на ходу. Разрозненные группы бойцов проходили мимо него, в глазах каждого читалась пугающая оторванность от происходящего: «Они были совсем отчаявшимися людьми, истощенные, ошеломленные и неспособные ни на что реагировать. Мы понимали, что в такой ситуации от них не будет никакой пользы, и забирали их оружие».
Однако официальная пропагандистская риторика оставалась бравурной. Настойчиво цитировалось письмо из Красной Армии бойца Боголюбова: «Мы уверены, что враг потерпит жестокое поражение, как в битве под Москвой. Мы готовы умереть в правом бою. Мы не позволим врагу продвинуться больше ни на шаг». Недавно обнародованные отчеты НКВД отражают совсем другие настроения солдатской среды. 20 июля 1942 года полковой писарь Колесников высказался откровенно: «Немецкая армия гораздо хитрее и способнее нашей. Посмотрите на их оснащение. А что есть у нас? Несколько древних самолетов. Газеты говорят, что мы остановим немцев, но это не так. Наша печать врет нам».
Иван Чехов в письме к жене повторял те же мрачные прогнозы: «Мы предпринимаем попытки атаковать, но противник окружает нас. Они забрасывают парашютистов перед нашими позициями и начали бомбардировки, в ходе которых погибло множество солдат. Другие из нас утонули, стараясь перебраться через Дон. Те, кто остался жив, были взяты в плен. Но немцы убеждены, что на Волге нам придется еще тяжелее. Они обещают утопить в Волге нас всех. Моя дорогая Катя, мои дорогие дети, здесь очень сложно выжить. Такое чувство, что мы все приговорены к смерти. И спастись нельзя: мы все или утонем, или будем убиты, или попадем в плен к врагу. В Сталинграде будет страшная бойня».
«Это был период ужасной паники, – вспоминает Тамара Калмыкова. – Каждый был перепуган до безумия».
Сталинградская битва началась 17 июля 1942 года, когда части недавно сформированной 62-й армии встретились с противником на реке Чир, притоке Дона. Новоиспеченная армия была спешно сформирована из резервов несколькими днями ранее и направлена в область Дона на прикрытие центральной части русского фронта. Именно туда пришелся основной удар немецких войск. 62-й армии не хватало людей и вооружения, в ней не было согласованности, большинство солдат не имело боевого опыта. Это было слишком тяжелое крещение огнем.
С самого начала все стало складываться наихудшим образом. Новый командарм генерал-майор Колпакчи перераспределил свои силы и, пока солдаты и техника все еще выгружались из поездов в его тылу, направил пять дивизий в первую линию обороны и только одну – во вторую. Недоставало времени, чтобы вырыть надлежащую систему окопов: земля стала буквально каменной из-за страшной летней жары. Вскоре в небе появилась немецкая авиация. «Их «Юнкерс-87» под вой сирен разбомбил все вдребезги, – вспоминает Мережко. – Затем пошли в атаку немецкие танки и пехота».
Битва на Дону
В начале августа 1942 года немцы отбросили 62-ю армию к ее основной линии обороны на Дону и получили возможность применить классическую немецкую тактику окружения при уничтожении основных сил русских на Дону. Герберт Селле из 6-й армии описывал этот момент так: «Нам наконец представился решительный шанс не только ударить по врагу, рискованно расположившемуся широким полукругом у Калача, но уничтожить его, захватив в «клещи» у Дона». В случае успеха такая операция открывала возможность быстрой атаки Сталинграда.
Александр Фортов, командир артиллерийской части 112-й дивизии, вспоминает те страшные июльские дни, когда они были отброшены к Дону: «Под непрекращающимися немецкими бомбардировками в условиях неразберихи нам не доставляли продовольствия. Мы старались выжить на сниженном рационе. Была ужасная жара: мне постоянно хотелось пить. В основном мы натыкались на обезлюдевшие деревни и пересохшие колодцы, на дне которых порою обнаруживали горькую, солоноватую воду».
Для Фортова и его товарищей напряженность ситуации была осязаемой. Они знали, что до атаки противника осталось совсем немного и она начнется, как только немцы достигнут высоты на западном берегу Дона. Паулюс, командующий 6-й немецкой армией, тщательно подготовился и применил традиционную немецкую тактику фланговой атаки с целью окружения и уничтожения противника. Немцами было создано две группы. Каждая состояла из танкового и двух армейских корпусов. Их задачей было прорваться через линии обороны русских к правому берегу Дона и, обойдя окруженного противника, встретиться на Калаче и уничтожить основные силы 62-й армии. После этого складывались самые благоприятные обстоятельства для нападения на Сталинград.
Утром 24 июля немцы предприняли массированную атаку по правому флангу 62-й армии при мощнейшей поддержке авиации. Вскоре их противник потерпел сокрушительное поражение. Они пробились через линию защиты русских, окружив две пехотные дивизии, и быстро достигли Дона.
Отреагировав на происшедшее самым неожиданным образом, начальник командного пункта 62-й армии полковник Журавлев прорвался в окруженную область, чтобы взять на себя командование войсками. Однако это эмоциональное решение не помогло спасти положение. 25 июля немцы прорвались к югу, разбив левый фланг 62-й армии.
В разгар битвы Колпакчи был смещен, и изменить ситуацию попытался представитель Ставки советского Верховного командования. Генерал-полковник Василевский предпринял танковую контратаку силами 1-й и 4-й танковых армий в надежде предотвратить полное уничтожение новоиспеченной армии. Но немцы уничтожили превосходящие танковые силы противника ударом с воздуха, а затем окружили все шесть дивизий 62-й армии на правом берегу Дона. Это было образцовой битвой окружения и создавало успешные предпосылки для штурма Сталинграда.
Анатолий Козлов служил офицером связи в 1-й танковой армии. Он откровенно рассказывает о происшедшем: «Во время отступлений нам всегда говорили, что мы отыгрываем время, что это сейчас главное. Однако если мы и выиграли время той скоротечной контратакой, то выигрыш достался нам слишком дорогой ценой. Из моей бригады, в которой было 75 танков, только три уцелело, а остальные утонули в Дону. В целом мы потеряли 700 танков. Немецкое воздушное превосходство не оставляло нам шансов. Враг вел себя невероятно самоуверенно: один немецкий самолет пролетел над нами так низко, что мы смогли сбить его из танка!»
Козлов остро критикует план кампании: «Решение остановить фашистов на таком удалении от Сталинграда – около ста километров от города – оказалось ужасной ошибкой. Превосходство врага было подавляющим».
Судьба отдельных дивизий 62-й армии – за рамками комментариев Козлова. Но мы проясним их судьбу. 192-я, прикрывавшая правый фланг армии, была полностью разбита, большая часть бойцов 184-й, в том числе и комдив, погибла. 181-ю в конечном итоге окружили, а 33-я гвардейская дивизия, лучшая в армии, сократилась до временного формирования в несколько сотен человек. 196-я дивизия своими силами пробилась из окружения, но понесла при этом страшные потери.
«Это был критический момент, – заключает Козлов, – для судьбы нашей страны, нашей Родины, которая теперь зависела от судьбы Сталинграда, и каждый из нас осознавал это».
Евгений Куропатков сражался в составе 196-й дивизии. Он вспоминает: «Нашим комдивом был Дмитрий Аверин. Мы уважали его, у него имелся большой боевой опыт: он воевал еще в Гражданскую и участвовал в битве за Киев в сентябре 1941-го. Он был высоким, выглядел довольно серьезно, и у него было достаточно оснований, чтобы так выглядеть. Мы были окружены немцами. К нам подошла часть северной группы Журавлева. 7 августа 1942-го враг начал массированное наступление. Немцы легко прорвали наши линии обороны, и их танковые колонны двинулись на наш КП».