«еле ползают по полю, гады!»), чуть реже — теннис, баскетбол и почему-то кёрлинг, где стадо ненормальных бегает со швабрами, — об этом хоть изредка, но говорят. А сумо? Мужчины в сумо огромные, со свисающими животами и подбородками, в неприличных набедренных повязках, с неприличными, лоснящимися от жира лицами. А как же тоска Ильи по прекрасному? Неужели это — прекрасно? С другой стороны, если ему хоть что-то нравится — это может послужить мостиком к общению. Нужно только поинтересоваться историей вопроса, разузнать о сумо побольше, ведь в нем переминается с ноги на ногу и делает растяжки не один Акэбоно Таро. Есть и другие, не такие великие. Не такие чемпионы. Кстати, о великих: и здесь Праматерь Всего Сущего отхватила себе самый лакомый кусок, самый высший титул. Но как иначе —
она ведь Праматерь.
Елизавета слегка переводит дух только выйдя от Ильи. После стоячего, мертвого воздуха закупоренной квартиры любой другой запах, пусть и не очень приятный, воспринимается как откровение. В загаженном подъезде полно звуков и шорохов, а — следовательно — жизни. Жизнь все-таки замечательная штука, а там, где Илья, — не жизнь. Но и смертью это не назовешь, никакой определенности.
— Наверное, не надо было тебя к нему приводить, — сказала Праматерь, когда они вышли на улицу. — Зрелище не для слабонервных.
— Ничего, я справлюсь…
— Лучше сразу скажи… Не хочу, мол, возиться с этим хорьком… Я пойму.
— Я справлюсь, справлюсь!
— Зимой едва не загнулся, три месяца в больнице отлежал. А началось все с насморка. Но это болезнь такая, не про нас будет сказано… Не знаешь, где тебя прихватит.
— А… он правда умирает?
Елизавете для душевного спокойствия хотелось бы услышать «нет», по Наталья безжалостна, как любое божество.
— Умирает, да. Недавно предложили ему в хоспис сдаться, так он отказался, гад. Тоже мне… король говна и дыма! И чего, спрашивается, кобениться? Там худо-бедно ухаживают, облегчают страдания. Нет же, для него дело принципа, чтобы можно было выйти в самый последний момент.
— Куда?
— Хрен его знает — куда. На крышу, в окно. К звездам полететь и раствориться в мировом пространстве. Для него — дело принципа, а для нас — лишний гемор. Бывают же такие засранцы — на ладан дышат, а весь мир заставляют под свою дудку плясать… Будь их воля — всех бы за собой потащили. У них и гробы безразмерные, и могилы с котлован…
Елизавету теперь не обманешь: что бы ни говорила Наталья Салтыкова, как бы заочно ни оскорбляла Илью, она исполнена печали и любви. Неизвестно, что там у нее вместо сердца — сырой мрачный лес, озеро с черными водами или кусок федеральной трассы Е-95, — все они выглядят притихшими, как перед грозой.
Сама Елизавета тоже необычайно тиха — и в этот день, и на следующий. Спланированная еще неделю назад встреча с Пирогом и Шалимаром в кафе «Лайма» проходит скомканно. Елизавета меланхолично поедает фруктовую корзинку и слушает подруг вполуха, не вставляя обычных заинтересованных реплик, не всплескивая руками по поводу тех или иных жизненных обстоятельств, не цокая языком и не закатывая глаза. Новоиспеченные студентки Пирог и Шалимар, должно быть, думают, что Елизавета, так и не пополнившая ряды вузовской молодежи, мелкотравчато завидует им. Да и плевать, пусть думают. На самом деле мысли Елизаветы насчет Пирога и Шалимара еще более убийственны.
Елизавета почти ненавидит своих лучших подруг.
Вот они сидят перед ней — со свежими лицами, с хорошо промытыми волосами, с самодовольными ухмылками на физиономиях, с ровнехонькими, влажно мерцающими зубами, да-да! У них образцово-показательные рты, без металлокерамики, без плохо сохранившихся железных и золотых коронок, без съемных протезов. В душе у них вакуум, в головах у них торичеллиева пустота; ничего, кроме них самих, в природе не существует.
— А ты чего такая кислая, Лизелотта? — интересуется Пирог.
— Почему? Я нормальная.
— Случилось чего-нибудь? — интересуется Шалимар.
— Ничего не случилось.
Ничего такого, что могло бы по-настоящему их взволновать. Вот если бы на Елизавету свалилось наследство в миллион долларов или ни с того ни с сего образумившаяся Женщина-Цунами презентовала бы ей боди кремового цвета и отдала на растерзание свою кредитку — это да, это произвело бы впечатление. Так же, как известие о том, что в жизни Елизаветы появился мужчина.
Он таки появился.
И не один.
Сразу несколько — соратник Сергея Королева, сподвижник Льва Гумилева и последователь Ландау. Елизавета почти уверена — все эти имена, в каком порядке их ни поставь, для Пирога с Шалимаром — пустой звук. Да и для Елизаветы тоже, хотя она уже привыкла так их и называть про себя: Королев, Гумилев, Ландау. Что ей самой известно об этих почтенных мужах, хотя бы в стоматологическом разрезе? — у Королева — рот полон железа, у Гумилева в ванной стоит стакан с челюстью, а у Ландау сохранились лишь передние зубы — два верхних и два нижних, оттого он и похож на кролика.
И есть еще Илья.
Но о нем лучше вообще молчать в тряпочку.
— Может, у тебя кто-то возник на горизонте? — Пирог подмигивает Елизавете сразу обоими глазами.
— Не смеши, — встревает Шалимар. — Если бы у Лайзы кто-то возник… минут эдак на десять… То на одиннадцатой он бы переметнулся ко мне. Это и к тебе относится, Пирог. Ну, разве что возле тебя он продержался бы чуть подольше. Полчаса. А потом бы все равно переметнулся ко мне. Я ведь из вас самая красивая.
Что есть, то есть. Шалимар — самая красивая. А Пирог — самая умная. А Елизавета — ни то, ни сё, опоздала к раздаче всех и всяческих блюд.
— Софистика, Шалимар, голая софистика! — вспыхивает Пирог. — Все твои умозаключения недоказуемы. И вообще ты сука.
— От суки слышу! — хохочет Шалимар. — Чего вы! Я же вас развеселить хотела, вот и прикололась. А ты повелась, Пирог. Повелась, да?
— Ничего я не повелась…
Весь последующий разговор вертится вокруг перспектив на будущее, насколько разумных, настолько и ослепительных. Время от времени Пирог с Шалимаром подкалывают друг друга и — объединившись из соображений тактики — Елизавету. Они много и с удовольствием смеются, несут свою обычную милую околесицу, врут по поводу и без повода, призывают Елизавету заняться наконец собой — словом, ведут себя, как всегда. Как вели и месяц назад, и год. И всю долгую историю знакомства. Но Елизавета смотрит на них так, как будто видит впервые.
Она отвыкла.
Она давно не видела молодых лиц столь близко: в основном — старые. Ну, и еще божественно-вневременное лицо Праматери, а лицо Ильи и лицом-то назвать трудно.
Несколько минут назад Пирог с Шалимаром казались ей пустышками, никчемными погремушками, наглыми кобылами, теперь же Елизавета смотрит на них с тоской и ностальгией. Как будто она стоит на одном берегу быстрой опасной реки, а Пирог с Шалимаром — на другой. За спиной у Пирога и Шалимара море огней, море юных людей, три солнца, восемь лун, триста миллионов надраенных до блеска звезд, четыреста миллионов диджеев с вертушками, северное сияние, летний ветерок, огромная емкость с освежающими ливнями (они вот-вот прольются). В ногах у Пирога с Шалимаром сидят неумехи-щенки, на руках — трехцветные котята, которые, как известно, приносят счастье. И ничего, кроме счастья. Птицы, стрекозы и бабочки порхают над головами Пирога и Шалимара.
За спиной у Елизаветы нет ни солнца, ни луны. Северного сияния тоже нет, один монотонный, мелкий, непрекращающийся дождь. И — вязкая мгла. Разглядеть в ней что-либо невозможно, но Елизавета точно знает: там сгрудились старики. Идти им некуда, потому что они уже пришли. Вязкая мгла и есть конечный пункт назначения. Все трехцветные котята, все щенки-неумехи давно умерли, а вскорости умрут и старики, один за другим. Что делает здесь Елизавета?
Ей срочно нужно туда, на другой берег!
Благо оба берега соединяет мост. Некрепкий, сомнительного качества, он все же существует. Стоит только ступить на него, сделать несколько осторожных шагов, затем убыстрить темп и понестись что есть мочи — и все, она будет спасена. Давай, Елизавета, решайся!..
Тут-то и возникает лицо Праматери Всего Сущего. Вернее, сразу несколько ее лиц, они повсюду; зависли, как воздушные змеи, и синхронно морщатся в презрительной улыбке: «Ну что, Элизабэтиха, сбегаешь? Так я и знала, что пойдешь ты на хрен с тревожным чемоданчиком. Ну вали, вали, сволота, мелкая душонка! Без тебя как-нибудь обойдемся».
— …Нет, правда, Лизелотта! Что-то ты совсем скуксилась. Из-за Мухи переживаешь?
Елизавета как-то обмолвилась подругам, что собирается сунуться в Муху со своими еще неясными дизайнерскими притязаниями.
— Да не особенно.
— На каком хоть экзамене срезалась?
— Неважно. По специальности…
— Ну ничего. Пойди куда-нибудь на платный. Их щас как грязи. С башлями кого угодно возьмут на что угодно. Любой тупица проскочит.
Камень в огород не Елизаветы даже, а Шалимара. Шалимар делает вид, что последняя реплика ее нисколько не касается.
— И чё ты собираешься делать? — быстро и с преувеличенным вниманием спрашивает самая красивая из всех сидящих в «Лайме» девушек.
Сказать, что она уже устроилась на хлебную и жутко перспективную должность социального работника, Елизавета почему-то не решается. Не сейчас. Она скажет когда-нибудь потом, но не сейчас. А может, и вовсе удастся обойти эту щекотливую тему стороной. Пирог и Шалимар — весьма продвинутые и эгоцентричные особы, они никогда не поймут такого откровенного жизненного ляпа. Посчитают ее спрыгнувшей с катушек и откажутся проводить с ней время, хоть изредка. Чего страшно не хотелось бы, ведь других подругу Елизаветы Гейнзе нет.
— Еще не поняла. Думаю, работенка найдется, сейчас это не проблема.
— Все правильно, работы навалом, нужно только выбрать правильную. Ту, которая даст возможность двигаться дальше. А неправильно выберешь сегодня — завтра проснешься на помойке. Такое сейчас время. Социальный, блин, дарвинизм, — Пирог обожает щеголять всякими мудреными словечками.